адным советологам. Россию (сущ. ж. р.) можно было любить, и Россия могла платить взаимностью. Молчаливо предполагалось, что Советский Союз (сущ. м. р.) может предложить любому желающему гражданину не более чем дружбу. По сути, вся отлаженная система пропаганды, вся советская литература существовали для того, чтобы сделать этот языковый казус как можно более респектабельным. На протяжении целой исторической эпохи гражданам внушалось, что измена режиму впрямую соответствует по нравственным стандартам измене лучшему другу, который тебе и третье плечо, и бескорыстен, и вообще, как без друга одному (строки из песен разных лет). Режим вынужден был терпеть многих творцов только потому, что те работали на укоренение в массовом сознании неотвязного мифа: Владимира Высоцкого (автора «Песни о друге»), Булата Окуджаву («Возьмемся за руки, друзья») и прочих, не подозревавших, что их просто-напросто используют втемную. Умная популяризация романа Э. М. Ремарка «Три товарища» (через полузапрет) сыграла ту же роль. Вся «вина» героев романа состояла в том, что для них дружба становилась единственной жизненной потребностью (при этом автор не пошел по пути создателя «Фиесты» и не свел все к физиологическим аномалиям). Не случайно Ремарку пришлось, в конце концов, избавиться от утонченной и возвышенной, нежно любящей Пат Хольман: своим присутствием она волей-неволей могла разрушить спаянность дружбы юношей, которые, как мы помним, даже свой драндулет называли мужским именем. Надо ли говорить, что смерть Патриции читателями воспринималась как нечто неизбежное.
Любимец публики 60-х, Ремарк стал заложником государственного монстра, готового на любые ухищрения, лишь бы родимые подданные не забыли о нем.
Естественно, с развитием гласности Советский Союз был обречен. Как только пронырливая пресса с детским простодушием поведала урби эт орби неоспоримую истину о том, что, оказывается, взаимоотношения мужчин могут выходить и за пределы чистой дружбы, миф перестал существовать. Крах советской литературы был обусловлен в первую очередь тем, что на место донельзя маскулинизированного терминатора СССР явились дамы Россия, Украина, Белоруссия, Литва и т. д. Старые стереотипы мгновенно стали не нужны.
Думается, теперь понятно, отчего на митингах скандируют «Савец-кий Са-юз!!» по преимуществу дамы постбальзаковского возраста, коих в Беловежской пуще лишили предмета сердечной привязанности. А еще Эдуард Лимонов. Последний уже совсем готов был отдаться государственному голиафу, как вдруг с ужасом обнаружил, что государство сменило пол и отдаваться уже некому.
Впрочем, томления Эдички как-то мало волнуют. Вот за Ремарка – обидно.
1993
Винни! Винни! Куда это я пошел?!
Сергей Иванов. Винни-Пух. Художник А. Орлов. М.: Кристина и Ко («Веселые истории»)
То, что принадлежит очень многим или тем более всем, конкретного хозяина уже не имеет. Но рыночной стоимостью, естественно, обладает – особенно если взяться за дело с умом. В научной фантастике неоднократно описывались случаи, когда некие хитроумные граждане выдавали себя за собственников всеобщего достояния и пытались делать на этом деньги. Герой романа Нормана Спинрада, например, загнал японцам Бруклинский мост. В свою очередь предприимчивый японец из рассказа Сакё Комацу продал (в буквальном смысле слова) инопланетянину собственную страну. Герой Джанни Родари удачно торганул Луной. А персонаж Уильяма Тенна вообще чуть ли не толкнул пришельцу-перекупщику всю нашу Землю за сотню-другую баксов.
Плюшевый медвежонок Винни-Пух, однажды придуманный Аланом Милном, давным-давно стал общенародным достоянием (в России – при посредстве Бориса Заходера). Штукой сильнее Фауста Гете. Ценностью куда более весомой, чем Бруклинский мост или даже Луна. Целой сказочной страной, по богатству вполне сравнимой с Японией.
Как только это стало всем очевидно, самозародилась мысль медвежонка приватизировать. Как бесхозную территорию на Диком Западе. Забить деревянный колышек (ассоциации не с «Дракулой» – Винни не вампир, – а с фильмом «Далекая страна») и сказать «Мое!». А потом продавать медвежонка вторично.
Речь отнюдь не о произведении Милна—Заходера – грубые попытки просто украсть чужой текст пока еще чреваты. Речь о персонажах, никакими законами (кроме Кантова нравственного императива) не охраняемых. Сиквел у нас пока – проблема не юридическая, но этическая, и, как всякое заболевание, имеет разные степени тяжести. Потребление суррогатов типа «Скарлетт», «Ретт Батлер», «Дочь Лары», «Пьер и Наташа» и проч., в конце концов, есть сознательный выбор пресыщенных взрослых придурков, предпочитающих роману Ф. М. Достоевского американский аттракцион «Летающие братья Карамазовы».
Случай с Винни-Пухом, приватизированным Сергеем Ивановым и Ко, клинически несравненно более тяжел. Хотя читатель-ребенок пугающую метаморфозу Винни просто не заметит; в особенности если С. Иванов по воле случая и книгопродавцев попадет в детские руки раньше, чем сам А. Милн. Доверчивому гражданину младшего возраста подчас и не объяснишь,, что он преспокойно обманут. Что дурно нарисованный плюшевый дебил, обожающий хранить горшочки с медом отчего-то в холодильнике (!), к подлинному медвежонку-философу отношения не имеет. Это самозванец, для которого автор скроил костюмчик, предварительно грубо освежевав подлинного Винни.
В первой из двух сказок, включенных в книгу, описывается героическая схватка между «новыми» Винни и Пятачком, с одной стороны, и зловредным буржуем энд жуликом мистером Свином («одной из самых богатых копилок этой местности!»), с другой. К моменту начала схватки среди пострадавших от богача Свина уже значится местная интеллигенция в лице пушкинского Кота Ученого и представитель малочисленных народностей Африки (в лице карликового жирафа). Однако главный конфликт у Свина происходит, само собой, с Винни-Пухом и по масштабности сравним разве что с поединком Ивана и Вильсона в поэме В. В. Маяковского «150 миллионов» – тем более, что при географической неопределенности места действия антагонистом «мистера» должен выступать явно «товарищ». Честная бедность Винни (внутри одни опилки) вступает в противоречие с подлым накопительством Свина («Внутри у него сытно побрякивали золотые, серебряные и медные копейки»). Классовая борьба занимает несколько страниц с картинками, пока, наконец, тов. В. Пух не вытряхивает из м-ра Свина последнюю болотную копейку и не отправляет выпотрошенного антагониста пахать небо. После того как мистер покидает Землю, к Коту возвращается его златая цепь, а жираф увеличивается в росте. Все поют и танцуют. Результаты Винни-Пуховой революции в одной отдельно взятой местности налицо.
Во второй сказке автор уже не касается классовых битв, зато отправляет Пуха и Пятачка, как Алитета, в горы. В поход за снегом для ослика Иа-Иа. В горах друзьям встречаются опасности (горный баран, к примеру, бодает наших героев с криком «Ах вы канальи равнинные!»), но все кончается хорошо. На вершине горы Пух и Пятачок попадают в канцелярию доброго Деда-Мороза, который за удачный эскиз новой снежинки и выписывает друзьям вознаграждение в виде 1 экз. снежной тучи для Иа. Правда, сам Дед-Мороз – похоже, вне зависимости от желания автора – сильно смахивает не то на Господа Бога из страшного сна кадета Биглера, не то на самого товарища Сталина («У Деда-Мороза характерец-то будь здоров, не посмотрит, что ты заслуженный снеговик – враз превратит в морозную пыль, и будут из тебя снежинки делать»). Но недаром же замечено, что добро должно быть с кулаками. Вот вам и пара морозных кулаков – для назидательности. В бутафорском мире, придуманном С. Ивановым, существуют помимо холодильника и тягачи, и магнитофоны, а также радио, мегафоны, полиэтиленовые пакеты, однако эта машинерия напрочь разрушает созданный Аланом Милном мирный патриархальный уют: на месте сказочной страны возникает нечто покрытое буквами и плоское, как лист. Краденое не идет впрок, но в те секунды, когда фантом своей тенью накрывает оригинал, делается неуютно. К тому же, как явствует из аннотации на обложке, Винни-Пух – не единственная жертва захватчиков. В серии «Веселые истории» уже вышли иллюстрированные сиквелы «Капитана Врунгеля», «Бременских музыкантов», «Лягушки-путешественницы», созданные на том же уровне. Впору на произведениях-оригиналах ставить штампик «Подлинник. Остерегайтесь подделок». Или как минимум почаще напоминать гражданам, что Луна, купленная с рук у сомнительных лиц, почти наверняка сделана в Гамбурге на Малой Арнаутской. И притом прескверно.
1994
Последний солдат для последнего броска
Юрий Козлов. Геополитический романс. М.: Ковчег («Русская рулетка»)
Сегодня наш человек проверяется одним магическим словом «геополитика». Если, услышав это заклинание, он остается равнодушен – стало быть, с ним уже все ясно. Он наверняка из числа тех, кто разменял на мишурный блеск сникерсов, фьючерсов и памперсов тысячелетнее сияние великой империи. Кто даже решительный бросок на юг предпочтет совершать не на танке, а в купе спального вагона (имея на руках оплаченную путевку и двадцать четыре дня отпуска).
Если же у человека при слове «геополитика» счастливо загораются глаза, а рука инстинктивно тянется к тому месту, где мог бы быть пистолет, – не раздумывайте. Смело берите этого человека в разведку. Можете быть уверены, что по ночам он долго мучается бессонницей, близко к сердцу воспринимая утрату стратегических выходов к бакинской нефти, грузинскому чаю и украинскому салу. Когда же он все-таки засыпает, снится ему огромная держава то ли от Перми до Тавриды, то ли от тайги до британских морей, а то и от Бомбея до Лондона. Та могучая страна, где можно утречком выйти к Индийскому океану, прополоскать усталые сапоги, выпить рюмочку сакэ, закурить «Честерфилд», потом сплюнуть в набежавшую волну и послать всех в широту и в долготу.
Читателю первой названной категории едва ли понравится заглавная повесть книги московского фантаста Ю. Козлова. Этот равнодушный читатель, скорее всего, сочтет девяностостраничное произведение слегка беллетризованной публицистической статьей про то, как, «уничтожая свою мощь, мы лишаем себя чести». Форменная фуражка, облитая мировой скорбью побежденного победителя, вряд ли покажется слишком аппетитным блюдом. И даже глубокомысленная философия отступивших легионов («Вот не стало нас, не стало в мире чего-то такого, что... не давало миру окончательно пропасть») не убедит маловеров, будто небесный свод имеют право держать только атланты из спецназа и вообще земная ось – не что иное, как длинный шомпол от «Калашникова».