Однако вскоре мне уже порядком надоело думать о своих обидах. Мстить я всё же не хотела да и не смогла бы, конечно. Ничего, кроме слякотной душевной пустоты, месть не даст – это я понимала. Обстоятельства к лучшему от этого никак не переменятся. И ещё: я не могла, не должна забывать о том, что кроме этой серой, полукриминальной и разложившейся массы с разжиженными мозгами, постыдно пресмыкающейся перед «буграми», как своими, так и заезжими, обещающими райскую жизнь и торжество справедливости после принятия бутыля «чернил» или «палёнки» – здесь и сейчас, всё ещё есть, хотя и в очень небольшом количестве, простые, сердечные люди, которым тоже эта жизнь невмоготу, но сделать что-либо они уже не в силах.
Да – их слишко мало. Но они – важнее.
Вот потому и надо забыть о мщении, обидах, и просто жить дальше, жить так, будто ничего не произошло, каждый раз терпеливо начиная с нуля – и домоведение и отношения с людьми. Другого выхода пока я пока не видела. Я стряхнула с себя тяжёлое настроение, как прошлогоднюю пыль с пальто, посмотрела на беспросветное, сплошь покрытое тучами небо – оно устаршающе быстро темнело, беда… Стихия и не думала утихомириваться. Похоже, пока она лишь слегка разминала свои могучие мускулы.
Как бы в подтверждение моих предчувствий, издалека послышалось грозное протяжное урчанье. Затем, после минутной паузы, небеса словно разорвались на две части – очень близко сверкнул белый излом ветвистой молнии, затем раздался страшный оглушающий звук, источник которого, казалось, проник внутрь моего черепа – такой там стоял ужасный треск. Вода лилась теперь сплошной лавиной, и конца этому светопреставлению не предвиделось. Удары молний и раскаты грома продолжались с нарастающей частотой. Я знала, что стоять под железной крышей в чистом поле во время грозы опасно, но выйти под открытое небо, под проливной дождь было просто смертельно опасно – я уже едва дышала в этой, почти стопроцентной влажности. Зуб на зуб не попадал от холода. Всё тесней забивалась в мою голову лишённая всякого оптимизма мрачная мысль, что живой я отсюда уже не выйду. Самое отвратительное, что мысль эта была банальной и будничной и не вызывала страха. Однако она удручала меня, портила моё, и без того плохое настроение. Оставалось только молиться, и я повторяла и повторяла всё громче и громче одно и то же:
«Господи, помоги! Господи, пронеси!»
Но ливень и не думал прекращаться, раскаты грома звучали уже весьма угрожающе. И теперь мне начинало казаться, что дьявол всё-таки есть, и он сейчас здесь, где-то очень близко. Почему-то не хочет пустить меня в моё село, где у меня свой дом, где растут мною посаженные берёзки, ровесницы тысячелетия. Уже подрастает настоящая рощица, которую я создала по случайности, вырубив огромную ольху в огороде. От этого дерева, наполовину всё ещё живого (ствол лежал тут же, и от него вверх тянулись отростки, был жив и довольно высокий пенёк – его корни пустились плодить новые деревья вдоль моей речки, которая текла сразу за огородом), неурочная рощица и произошла. Конечно, это всё дьявол со своими проделками! Хотя, конечно, можно было бы решить, что это сам бог не хочет меня допустить до рокового места.
Нет, однако! Бог не станет этого делать, хотя бы потому, что всегда оставляет человеку право выбора и прекрасно знает, не может не знать, что я всё равно буду делать то, что решила. И от своего не отступлюсь. И уж своего дома, точно, не брошу. Раз я здесь мучаюсь, как бабы говорят, уже скоро два десятка лет, значит, это зачем-то нужно. Нет, конечно, всё это проделки дьявола, ему как раз и наплевать на волю частного лица. Именно он, замшелый либерал, и будет упорно навязывать человеку свои намерения. И он, как это ни печально, всё-таки на свете есть… Раньше, да, мне иногда казалось, что дьявол – это просто чьи-то злые придумки для какой-либо грязной пользы. Вся их совокупность.
Или дьявол – это некий дрянной человечишко, этакий харизматичный пиратишко с весьма приземлённым чувством юмора… Да, сатана – это просто нехорошие люди, которые не знают, что есть бог. Потому и творят зло – в полной уверенности в своей безнаказанности. Но как это влияет на природу? И потому то, что творилось в природе – здесь и сейчас, я не могла объяснить ничем иным, как именно проделками злой силы – кознями дьявола. Похоже, да-да, он, и в самом деле, есть, и он – не всегда просто человек. Это весьма неприятно, однако. Но я ничего не смогу с этим непреложным фактом поделать. Косой холодный ливень хлестал всё сильнее, угрюмо клубились чёрные тучи. Асфальт на дороге просто шипел и булькал, как бульон – он весь был густо покрыт пузырями. Иногда безумные порывы ветра стихали, ливень хлестал не так отчаянно, но вновь оказывалось, что стихия лишь набирала силы перед новой яростной атакой… Вдалеке, на горке, смутно виднелась лесопилка. Там, наверху, отсюда хорошо видно, этот порывистый ветер проносится настоящим смерчем, спускаясь затем в низину, замершую в полном безмолвии, где лишь еле слышно шепчет трава да зябко стучат друг о дружку испуганные мышки – камыши…
Становится всё темнее и темнее, словно уже наступил поздний вечер. Но вот мир вздрогнул и горку, всю её вершину, внезапно залил океан огненных красок. Деревья заметались в этом пламени и вдруг, словно сведённые судорогой пальцы, замерли на мгновение, ярко освещённые рвано сверкнувшей огромной длинной молнией. «Господи, помоги!» – кричала я, и мне приходилось напрягаться, всё больше повышая голос, чтобы перекричать стихию и докричаться, наконец, до всевышнего… Но он, казалось, меня вовсе не слышал или… жестоко испытывал? Как знать? После секундной тишины раздался оглушительный треск. Сначала слабо, как бы сердито и нехотя зарокотав, потом, ударом в чудовищные литавры, грянул оглушительный дивертисмент. Через минуту – блистательный ремейк. Но вот в природе наступило перемирие. Ветер на время стих. Дождь тоже немного утишился. Это условное безмолвие природы, однако, вскоре снова нарушилось регулярными, с нарастающей силой рвущимися ударами молний и длинными раскатами грома. Отчаяние моё достигло предела, мне уже стало всё равно, от чего я умру – от переохлаждения и нехватки воздуха или от удара молнии. Такой грозы мне ещё не доводилось видеть.
Я приготовилась, по возможности, спокойно принять решение судьбы в том виде, в каком оно мне будет в скором времени представлено, и сразу же немного успокоилась. Надо просто немного ослабить сопротивление, тогда уменьшится и натиск. И в тот самый момент, когда я уже закрыла глаза и напряглась каждой мышцей – это помогало хоть чуть-чуть согреться и перестать думать о холоде и сырости, молния сверкнула в последний раз, ещё раз грянул прощальный раскатистый гром, и как-то сразу всё стихло. Стихия вскоре окончательно унялась, возможно, потеряв всякий интерес к бессмысленным испытаниям над вечной природой и вполне уже смирившимся одиноким человеком. Солнце несмело и как-то стыдливо – очевидно, за свой недобрый сговор с непогодью – глянуло в прореху между разбегавшимися низкими тучами и вновь исчезло… Оно пока тщетно пыталось пробиться сквозь сплошную тёмную массу, всё же, хоть и очень медленно, но уползавшую и уползавшую куда-то на восток. Стало теплее, и я, взяв сумки в непослушные руки, пошла по мокрой, в сверкающих лужах, дороге на негнущихся, совсем будто деревянных ногах. Ходьба согревала. Прошло совсем немного времени, а я уже радуюсь жизни, совершенно забыв о том, что ещё какие-то минуты назад если и не готова была смиренно проститься с этим миром, то находилась в состоянии, всё же весьма плачевном… Так или иначе, гроза проворно сбежала, облачные свитки также спешно расползались по неправдоподобно чистому, умытому дождём синему небу, а я в слепом пылу, забыв свои недавние страхи и мрачные мысли, неслась прямиком к своему дому.
Это счастье.
Ходьба окончательно разогрела меня, впереди показался наш лес, через него, если напрямую, всего ничего – около двух километров до села. Я поставила сумки и низко поклонилась, как всегда кланялась, когда входила в лес и рядом никого из людей не было.
Ну, здравствуй, милый!
Несколько часов мы проведём вместе, в полной гармонии. Я буду безмятежно существовать в лесу – этом волшебном, таинственном царстве растений и всякого разного зверья и постараюсь ничем не нарушить вековое равновесие этого дивного мира. В эти чудесные часы я имею полное право не думать о тех, которые неустанно источают ненависть и повсеместно сеют зло – по воле алчущего хозяйчика.
Здравствуй же, лес! Только не говори мне: «Здорово, дерево!», я ж к тебе по-человечески.
Внимательно приглядываюсь, есть много нового. Он, этот лес, уже чуть-чуть не такой, каким был прошлый год. Лес постоянно меняется, так же, впрочем, как и человек. Я страстно любила эти деревья, траву, зверьё и птах, всех тех братьев наших меньших, которые нашли себе здесь кров и дом. Каждый раз моё сердце начинало учащенно биться, когда в первый раз после зимней разлуки входила я под его сень. Смешанное чувство всегда овладевало мной – огромного счастья и очень-очень белой зависть. Зависти к тем, кто мог бывать здесь каждый день, и зимою тоже…
Если бы можно было жить в лесу всегда, если бы обстоятельства позволяли, я бы, не задумываясь ни на секунду, осталась бы здесь, среди этих вековых деревьев, в чудесном гармоничном мире – обществе незлобных птиц и дикого зверья……Когда я училась в университете, на первом курсе, у меня ровно под Новый Год появилась, неизвестно каким путём, новая отчаянная мечта. Я тогда приняла для себя тайное решение, которое, конечно же, не смогла исполнить: после получения диплома физика переквалифицироваться в лесники, уехать в тайгу, взяв с собой только книги, целую машину книг, чтобы поселиться в маленьком лесном домике, и зажить там одиноко и счастливо. Чтобы рядом только книги, деревья, птицы, лисы, зайцы… Солнце и луна едва видны через ветви верхнего яруса леса… Ну да, конечно, разное зверьё да птицы… И всё. Этого вполне хватит. Людей я уже итак много видела. Пусть они отдохнут от меня., а я по ним как следует соскучаюсь.