Так отозвалась ему давняя измена, давний сором. Люди верят, что истончившийся, старый Месяц надеется умереть и снова родиться — чистым, как прежде, обрести полноту лика и не терять ее больше. Но не может. Вот почему про начавший убывать Месяц так и говорят — перекрой. Вот почему новорожденное дитя непременно показывают растущему Месяцу, чтобы справно росло, и новый дом начинают строить при молодом Месяце, а не при ветхом, когда видно, что его надежда опять не сбылась. А вот лес для постройки рубить лучше всего в новолуние, чтобы не велась гниль, чтобы не ел его червь.
…Злая Морана и беззаконный Чернобог еще немало времени хоронились во мраке сырых пещер, не смея высунуться на свет, сбросить змеиные чешуи. Поняли, что светлые Боги умеют быть грозными, умеют наказывать.
А Перуну, уже созывавшему гостей на желанный свадебный пир с молодой Богиней Весны, пришлось надолго все отложить. Ведь он залил кровью священную золотую секиру, осквернил, оскорбил ее видом Землю и Небо. Оставил Перун замаранную колесницу, выпряг крылатых коней, пешком пришел в кузницу Кия, давнего друга. И целый год махал молотом, не разговаривая почти ни с кем, не вкушая общей еды. Вот так пришлось ему очищать себя от скверны убийства, хоть Месяц и возвратился к живым. Смерть получает власть над пролившими кровь, хотя бы даже свою. Подле них истончается грань между мирами умерших и живых, клубится невидимый водоворот — затянет, если не оберечься! Вот почему боязливые дети со всех ног разбегаются от поранившегося в игре, и только твердят — мы не видели, не знаем, мы тут ни при чем. И воины, вернувшиеся из похода, подолгу не смеют сесть в доме за стол, обнять жен, пойти в святилище молиться Богам. Убивший — нечист. Он
висит между мирами, и нужно много омовений в бане и долгий пост, прежде чем живые возмогут опять считать его своим.
Обида ручья
Мимо дома кузнеца Кия бежал говорливый ручей. Он тек из болота, с ягодных мхов, нес темную торфяную воду, за что и прозван был Черным. Таких ручьев и речушек много на свете, столько же, сколько болот, а пожалуй и больше. Ручей падал в реку, а река — в широкое море: там, при устьи, построили город, стали ходить заморские корабли, повелся прибыльный торг. Отец Кия нередко ездил туда, продавал сделанное мастером-сыном и всегда возвращался довольный. Под старость он многие заботы переложил на плечи выросших сыновей и даже начал похаживать к ручью, посиживать с удочкой, прикрыв от горячего Солнца седую голову шапкой, сплетенной из еловых тоненьких корешков.
Самому Кию некогда было надолго бросать наковальню, но и от его кузни вела тропинка к ручью. Приходил набрать в деревянные ведерки воды, ополоснуть копоть с лица, отмыть сажу и пот. И никогда не забывал поблагодарить добрый ручей, низко поклониться ему. Весной, когда ручей выплескивался из берегов, Кий дарил ему свежего масла полакомиться, а осенью, когда Земля, принеся плоды, отдыхала, умытая дождями — жертвовал гуся. И никогда не упоминал вблизи воды зайца, чего, как известно, не любит ни один Водяной, ибо прыткий заяц подобен Огню.
И вот однажды отец Кия сидел на зеленом травяном берегу, вполглаза приглядывал за удочкой и размышлял, куда бы это могла подеваться вся рыбы в ручье. И наконец припомнил запруду, недавно построенную в низовьях. Единственный проход оставили в той запруде, и там бывало не видно воды за рыбой, спешившей на нерест. А уж тут как тут поджидали ее сети, верши, остроги…
— Не оскудеет небось! — ответили удивленному старику беспечные Люди, выстроившие запруду. — Вон сколько рыбы в реке!
Теперь отец Кия досадливо косился на пустую плетенку, приготовленную для улова:
— Видать, оскудела! А если самую реку кто-нибудь перегородит?..
И только сказал — отколь ни возьмись подошел к нему малый мальчонка:
— Здрав будь, дедушка.
И замолк, словно бы хотел о чем попросить.
— И ты гой еси, внучек, — честь честью ответил старик. А про себя посетовал, что не вынул ни рыбки, порадовать мальца. Потом пригляделся…
рубашонка-то на нем буро-черная, как есть в торфяной воде вымоченная, а с левой-то стороны водица кап да кап наземь! Пригляделся еще — в волосах зеленые водоросли впутались, на плечо стрекозка присела, а между пальцев босых ног — перепоночки!..
Оробел отец Кия, понял, не простой мальчонка пожаловал, и кто здесь кому за внучка сойдет — это как посмотреть. Еще дед старика у ручья свадьбу играл, и дедов дед… А мальчонка уж за руку тянет:
— Пойдем, покажу, где рыба стоит.
И точно — привел к заводи, к белым звездам кувшинок в черной воде, сам рядом сел, ноги в воду спустил, а траву кругом словно кто тотчас из ведерка облил. Закинул удочку старец и мигом натаскал полную плетенку рыбы — запыхался с крючка отцеплять.
— Как же отдарить тебя? — спросил он мальчонку. Тот глянул голубыми глазами:
— А вот как, дедушка. Поедешь в город на торг, увидишь там матерого мужа в синих портах и синей рубахе, в синей шапке высокой. Да ты его сразу узнаешь, то дядька мой. Ты так передай ему, дедушка: Черный, мол, Ручей славному Морскому Хозяину челом бьет, низко кланяется и просит сказать, запрудили его запрудой, сил нет!.. Закол от берега до берега учинили!..
Рыбу начисто вывели, и не то что кишок назад в воду не кинут — вся на берегу протухает, от жадности ловят, что и не съесть!..
Шмыгнул носом и показал порванное плечо:
— Я там щукой плавал, у запруды-то, рыбу спасти хотел, так они острогой меня! Передай, дедушка, Морскому Хозяину, как, мол, прикажет, так оно и будет!..
С тем прыгнул в заводь, и встречь поднялся огромный усатый сом — вскочил на него верхом и вмиг умчался мальчонка. А отец Кия поехал на торг и все выполнил, как обещал.
— Острогой, значит? — свел брови дородный, одетый в синее человек. — Что ж, снеси, дед, Черному Ручью поклон от Морского Хозяина да скажи, пускай слезы-то вытрет. Не было доселе никакой запруды да и не будет!
Ушел, и за ним протянулась цепочка мокрых следов.
Знай погонял старик запряженную в тележку кобылу. Вернулся домой и немедля вышел на берег:
— Поклон тебе от Морского Хозяина, кормилец Черный Ручей! Велит не горевать: не было, мол, прежде запруды да и не будет!
В этот раз не показался ему мальчонка. Лишь выметнулась из воды большущая щука, плеснула громко хвостом.
А ночью расходилось великое море, ринулось на берег, вздыбилось косматыми волнами! Далеко вокруг разнесся тяжелый грохот прибоя — проснулся отец Кия и рассудил было: гроза! Потом вышел во двор, увидел ясные звезды, начал смекать.
Пошла зыбь по реке до самых верховьев, где припадал к ней Черный Ручей. Выбежали хозяева запруды, напуганные небывалым ревом воды… и только успели увидеть, как поднялись гневные волны и живо снесли закол, разметали жерди, вывернули неподъемные бревна. Затихли и отступили, сердито ворча.
Сказывают, у тех Людей хватило умишка: уразумели правый гнев Морского Хозяина, повинились перед Черным Ручьем и не калечили его больше, не жадничали, довольны были тем, что сети да удочки приносили. И рыбьи внутренности всегда возвращали воде, чтобы не скудела река. Говорят еще — многим все же пошла наука не впрок, повадились пакостить от Моря вдали да бахвалиться: здесь, мол, никакому Хозяину, хоть и дядке всех Водяных, нас не достать. Оно, может, и так, но на второй, на третий ли год изумляются загребущие пришлецы: а рыба-то где? Куда вся подевалась? Где же им знать, что их Водяной нажаловался-таки Морскому Хозяину, и тот не пустил рыбу наверх, отправил в другую реку на нерест. Вот и сидят голодные Люди, плюют в реку со злости и сочиняют всякие небылицы: в кости, мол, Водяной проиграл рыбу соседу… и ведь ни за что не сознаются — сами, мол, во всем виноваты!
Речное дитя
А вот что однажды было со старой матерью Кия.
Шла она из лесу домой с полной корзинкою ягод, присела передохнуть возле быстрой, порожистой речки, возле гудящего падуна. В том падуне скоро год назад утонула красавица девка: поскользнулась на камешке — и не видели больше, даже рукой не взмахнула, не отыскали потом. И вот, едва припомнила — будто из земли вырос добрый молодец, собою статный, пригожий, только вода с него льется и подпоясан не ремешком, водорослями какими-то. Не успела мать Кия перепугаться, как добрый молодец бухнулся перед ней на
колени:
— Выручи, матушка! Жена моя молодая рожать собралась…
— Да где ж она? — всполошилась добрая женщина. Быстро повел ее молодец — сама не заметила, как ступила в омут за падуном, ушла с головой. Но не задохнулась, не захлебнулась в воде, дышала, как на берегу, столько по сторонам вместо елок и сосен встала колеблемая водяная трава, а рядом закружились рыбешки.
Вот спустились они на самое дно…
— Пришли! — сказал Водяной. Распахнул дверь. И кого же разглядела на лавке Киева мать? Да ту самую девку-красавицу, что утонула по осени в яром потоке. Крепко, знать, полюбил ее Водяной, раз похитил, увел к себе под воду. А в должный срок и дитя запросилось на свет…
Старая женщина скоро успокоила молодую, стала сказывать, какое там без нее житье-бытье наверху. Велела Водяному взять жену под руки и водить посолонь, потом поворачивать с боку на бок на лавке. Наконец приняла мальчишку, приложила к материнской груди, перетянула пупок крепкой зеленой травинкой, обрезала раковиной — будет, как и отец, хозяином над потоком. Приговорила:
— Расти умницей!
Вынес ей обрадованный Водяной дорогие каменья и самородное золото, намытое его рекой за века с начала Вселенной. Раскатил жемчуга, выросшие от Перуновых молний между корявых створок жемчужниц. От всего отказалась мать кузнеца: не ради, мол, серебра бегом бежала на помощь. Лишь попросила:
— Пускал бы ты, батюшка, нас на ту сторону невозбранно. Больно уж ягода хороша на том берегу, да страшненько по камешкам прыгать.
— Чтобы мне высохнуть, — поклялся Водяной. Честь честью вывел на волю добрую женщину, положил ей в корзинку славную кумжу, поклонился земным поклоном… и ушел — только по воде пузыри.