Вот, значит, куда хочется Бюнгеру повернуть заключение эксперта!.. Ловко, ничего не скажешь.
— Вы не учитываете, господин председатель, что я могу представить доказательства моего алиби. В то время, когда горел рейхстаг, я был в Мюнхене, жил в отеле «Красный петух» — это легко проверить. Там у меня сильно разболелись зубы, и я обратился к зубному врачу, доктору Гансу Праузницу. На мое счастье, в книге посетителей доктор Праузниц записал даты моих посещений — двадцать шестое и двадцать седьмое февраля. Вот его справка об этом и счет на двадцать две марки за оказанную мне помощь. Таким образом, мое алиби доказано.
— Доказано или нет — решать суду, а не вам. Если вы ссылаетесь на факт своего пребывания в Мюнхене, то расскажите, что вы там делали. Это облегчит возможность проверки ваших утверждений.
Димитров был не в силах сдержать улыбку. Неужели Бюнгер всерьез думает так вот, запросто, выудить у него партийные тайны?!
— Что я там делал, господин председатель, никого не касается. Решительно никого. Зедь меня обвиняют не в том, чем я занимался в Мюнхене, а в том, что в Берлине я поджег рейхстаг. И по данному вопросу суду следует установить лишь одно: где я был двадцать седьмого февраля тридцать третьего года — в Берлине или в Мюнхене. И ничего больше.
Бюнгер стукнул молотком:
— Объявляется перерыв.
КОЗЫРНОЙ ТУЗ
Суд перенесли в Берлин. Там было легче получать инструкции: наступал решающий этап процесса, и эти инструкции становились все нужнее и нужнее. Уже не только весь мир, но и сами фашисты понимали, что судилище провалилось с треском. И все же еще тлела надежда что-то спасти, вывернуться, довести начатое дело до конца.
Бросили козырную карту.
— Оглашается решение суда о вызове дополнительных свидетелей, — откашлявшись, торжественно провозгласил Бюнгер.
Димитров напряженно всматривался в зал. Сколько новых лиц! Он уже привык к постоянным посетителям процесса, иногда ему хотелось кивнуть головой какому-нибудь завсегдатаю, если он встречался с ним глазами. А сегодня — столько незнакомых… От золота мундиров рябит в глазах. И журналистов, похоже, вдвое больше, чем обычно. Забиты все проходы. Ясное дело — готовится что-то чрезвычайное. Но что?
— Просьба пригласить в зал свидетеля Германа Геринга, — чеканно произнес Бюнгер, и тотчас вспыхнули прожекторы, затарахтели кинокамеры, всколыхнулся, зашумел и сразу же стих переполненный зал.
Вот, значит, как: пожаловал сам Геринг! Министр внутренних дел, президент рейхстага. Некоронованный властитель, правая рука Гитлера. Снизошел до роли простого свидетеля.
Трюк очевиден: ни Бюнгер, ни прокуроры не в силах справиться с Димитровым, который еще ни разу — ни разу за все время процесса! — не был в роли обороняющегося. Теперь наконец ему подобрали соперника по плечу. Бюнгер не оправдал надежд — Геринг спасет положение. Несчастная Германия: что бы она делала без Геринга, который всегда может прийти на помощь?..
Он появился в центральной двери — величественный, розовощекий, увешанный портупеями и орденами. Публика поднялась со своих мест, и лес рук в фашистском приветствии взметнулся над головами. Вон их здесь сколько, фашистов: почти все, кто находился в зале.
Грузно ступая по ковру, Геринг прошествовал к судейскому столу и, упершись руками в бока, устремил свой взгляд на Димитрова.
— Угодно ли вам, господин свидетель, — ласково спросил Бюнгер, — принести присягу?
— Все, что хотите, — милостиво кивнул Геринг.
Ему поднесли библию, он небрежно дотронулся до нее рукой, невнятно пробормотал себе под нос: «Клянусь говорить только правду…» В гробовой тишине зала было слышно каждое его слово. «Святоша… — весело подумал Димитров. — Сколько раз он сегодня нарушит клятву?»
— Пожалуйста, господин рейхсминистр, — ободряюще сказал Бюнгер, — мы вас слушаем.
Геринг сразу начал с высокой ноты. Он заявил, что пришел сюда, чтобы разоблачить вражеские козни, вывести на чистую воду разных иностранных писак, а главное, их подпевал в самой Германии, которые нелегально снабжают чужеземных журналистов клеветнической информацией, пятнающей честь родной страны.
— Я не желаю оправдываться перед этим сбродом, — высокомерно заявил он, повернувшись к ложе иностранной прессы.
Но, «не желая», он оправдывался полтора часа.
А потом настал черед задавать Герингу вопросы.
— Будет ли вам угодно ответить подсудимым? — подобострастно спросил Бюнгер.
Геринг кивнул:
— Пусть спрашивают.
Он казался невозмутимым. Но только казался.
Зал замер в ожидании решающего поединка: Димитров и Геринг…
Димитров или Геринг? Кто победит? Не всем, далеко не всем в этот момент был ясен исход боя. Впрочем, нет: был ясен! Победа Геринга казалась очевидной: ведь в зале сидели почти только фашисты, и Геринг был одним из их вождей. Их кумиром. А кумиры поражений не терпят. Никогда.
— Господин премьер-министр, — насмешливо сказал Димитров, — только что нас заверил, что возглавляемая им доблестная германская полиция отыщет все следы, ведущие к поджигателям рейхстага. Но разве она уже не нашла их? Если же следы еще не найдены, то почему же нас судят?
Геринг пожевал губами, прищурил глаза и, с трудом сдерживая себя, ответил:
— Вам не удастся, Димитров, меня запутать. Я хорошо помню, что я сказал. Я сказал, что был убежден в виновности коммунистов, только и всего…
Стенограмму еще не расшифровали, и, значит, тут же уличить Геринга во лжи было невозможно.
— Выходит, — заметил Димитров, — нас судят не на основании улик, не по закону, а по убеждению господина премьера.
— Я не юрист… — Геринг повысил голос. — Пусть юристы ищут улики, а я высказываю свое мнение.
Димитрову тоже хотелось, чтобы его голос был слышен даже в самом дальнем уголке зала. Он заговорил громче:
— И у меня, между прочим, есть свое мнение, только оно расходится с вашим.
— Мое мнение имеет несколько больший вес, — самодовольно отпарировал Геринг.
— Еще бы, вы премьер, а я всего-навсего подсудимый…
Димитров сказал это без всякого нажима, ничем не подчеркивая свою иронию, но судья счел необходимым вмешаться:
— Спокойно, спокойно, вы не должны говорить так громко. И не пререкаться. Задавайте вопросы только по делу. Вы меня поняли: только по делу! У вас есть, еще вопросы?
— Разумеется, — все так же громко сказал Димитров. — Господин премьер-министр сделал заявление для печати сразу же после пожара в рейхстаге. Он заверил журналистов, что у Ван дер Люббе при аресте отобран членский билет компартии. Откуда узнал тогда об этом господин премьер-министр Геринг?
Упершись руками в бока — его любимая поза! — Геринг внешне спокойно, с брезгливым презрением рассматривал Димитрова.
— Я слышал, что вы хитрец, — ответил он, — и теперь вижу, что это действительно так. Откуда мне известно?! Уж не думаете ли вы, что я хожу туда и сюда и проверяю чужие карманы. Этим занимается полиция и докладывает мне. Теперь вам ясно?
Бюнгер ободряюще кивал головой: ему-то все было совершенно ясно. Ему — может быть. Но не Димитрову.
— Однако трое чиновников уголовной полиции, которые арестовали и первыми допросили Ван дер Люббе, единодушно заявили, что партбилета у него найдено не было. Кто же тогда сообщил о партбилете господину премьер-министру?
— Из мелкой ошибки, — угрожающе сказал Геринг, — вам, Димитров, не удастся сделать большую игру. Ваши старания напрасны. В суете и суматохе какой-то полицейский дал неточные сведения. Я принял их на веру и сообщил печати. Имеет ли этот факт хоть какое-нибудь значение? Разумеется, нет. Вы слышите, Димитров: разумеется, нет!
Чем больше разъярялся Геринг, тем спокойнее чувствовал себя Димитров. Сохраняя полное самообладание, он возразил:
— То, что разумеется для господина премьер-министра, еще требует тщательного рассмотрения и проверки. Важнейшая улика не перестает быть таковой, даже если ее назовут не имеющей значения мелкой ошибкой. Я позволю себе спросить господина премьер-министра и министра внутренних дел, почему полиция проверяла лишь одну, а не несколько версий причин поджога рейхстага?
Димитров задавал вопрос, глядя прямо в глаза Герингу. Было интересно наблюдать, как наливается кровью самодовольное лицо премьер-министра с рыхлыми, отвисающими щеками и как снуют под ними желваки. Геринг ответил почти шепотом — было ясно, что раздражение его достигло предела и что на следующем вопросе он сорвется.
— Вам угодно министра спрашивать о том, с чем Следует адресоваться к обычному полицейскому следователю. Но будьте спокойны: цель ваших провокационных вопросов для всех очевидна. Меня не интересует личность каждого преступника, мне важно знать, политическое это преступление или нет. Да, Димитров, поджог рейхстага — политический акт, и я точно знаю, что преступников надо искать в вашей партии. — Потрясая кулаками, он закричал: — В вашей, вашей партии — этой банде преступников, которую надо уничтожить!
Зал загудел, снова застрекотали кинокамеры. Бюнгер тщетно пытался восстановить тишину. Но никакой шум не мог заглушить голос Димитрова:
— Известно ли господину премьер-министру, что партия, которую «надо уничтожить», является правящей на одной шестой части земного шара, а именно в Советском Союзе, и что Советский Союз поддерживает с Германией дипломатические, политические и экономические отношения, что благодаря торговым договорам Германии с СССР сотни тысяч германских рабочих смогли получить работу на заводах, выполняющих эти заказы?
— Да замолчите же вы… — возмутился судья. — Я запрещаю — слышите, запрещаю! — вести вам здесь коммунистическую пропаганду…
Димитров развел руками:
— Но я и не собирался этого делать. И не собираюсь. Господин Геринг ведет здесь национал-социалистическую пропаганду, вы его, однако, не перебиваете.
Он повернулся к Герингу, спросил в упор, облокотившись о деревянный барьерчик: