нуться.
— Где изволите проживать? — холодно спросил узколицый блондин, теребя галстук, к которому была приколота тряпица с черной свастикой.
Гедигер ответил спокойно, на хорошем немецком языке, хотя и с небольшим акцентом, характерным для жителей северной Швейцарии:
— В доме господина Мансфельда, Берлин, Клингзор-штрассе, девяносто шесть… А что, собственно, случилось?
Гедигер так наивно, так добродушно смотрел фашисту в глаза, что тот, возвращая паспорт, удостоил его кивком:
— Читайте! — Он метнул взгляд на газету, которую пассажир держал в руке. — Там все написано…
Дверь в купе захлопнулась, и Гедигер вздохнул спокойно. На этот раз обошлось. Но кто знает, что ждет ого завтра. Или даже сегодня: в создавшейся обстановке ни за что нельзя было ручаться. Не личная безопасность тревожила его — он не раз смотрел смерти и лицо, — а дело, ради которого он вот уже несколько ни г нелегально жил в Берлине. И судьба людей, за которых он отвечал. Каждый час таил в себе новые неожиданности, одна нелепее и страшнее другой. Пока что ясно было только одно: ни 4-го, ни 6-го товарищ Гриеко не дождется Гедигера в Париже.
Официальное сообщение
о событиях в Берлине
27 февраля 1933 года
Как установлено произведенным расследованием, 27 февраля сего года, в 21 час 15 минут, внутренние помещения германского рейхстага были охвачены пожаром. Этот пожар явился невиданной до сих пор в Германии — по своей наглости и масштабам — террористической акцией большевизма.
В данном случае имеет место та самая провокация, о которой население уже предупреждалось после обысков в партийном коммунистическом доме имени Карла Либкнехта. Уже тогда среди сотен тонн конспиративного материала, найденного при обыске, были обнаружены надежные доказательства подготовленного коммунистического заговора. В тайных подвалах дома Либкнехта найдены планы взрывов правительственных зданий и церквей, диверсионных актов, в ходе которых должны взлететь на воздух десятки пассажирских поездов, сгореть в огне шесть тысяч сельских хозяйств, погибнуть множество рабочих и крестьян.
Раскрытие этих разбойничьих документов, продиктованных, надо полагать, из Москвы, предотвратило планомерное осуществление большевистской революции. Но коммунисты не отказались от своих планов. Пожар в рейхстаге должен был послужить сигналом к кровавому бунту, который, по их планам, был намечен на 4 часа утра 28 февраля, а затем — и к гражданской войне.
Однако благодаря экстренным мерам все эти гнусные замыслы были сорваны. На месте преступления был задержан поджигатель, оказавшийся голландским коммунистом Ван дер Люббе. Его принадлежность к компартии подтверждается, помимо личного признания, членским партийным билетом, обнаруженным в кармане его одежды.
Ван дер Люббе признал также, что произвел поджог по указанию руководителя коммунистов в рейхстаге Эрнста Торглера, который также лично принимал участие в преступлении. Торглеру, однако, удалось скрыться, хотя имеется несколько беспристрастных свидетелей, видевших, как он в сопровождении коммуниста Кенена около десяти часов вечера, стараясь быть незамеченным, выходил из рейхстага.
Германский народ может быть спокоен: правительство примет самые беспощадные меры к преступникам, посягнувшим на безопасность государства. Ни один виновный в поджоге рейхстага не уйдет от строгой ответственности. Правительство рассчитывает при этом на помощь всего народа.
Каждый, кому известны связи Ван дер Люббе с другими германскими или иностранными коммунистами, должен сообщить об этом в ближайший полицейский комиссариат или другой орган власти. За добросовестное исполнение своего гражданского долга он получит 20 тысяч марок.
РЕСТОРАН «БАЙЕРНХОФ»
Конспиративных квартир в Берлине было несколько. Но встречались не только на квартирах. Удобным местом для встреч служили рестораны и кафе, которых в столице было великое множество. Один из ресторанов — «Байернхоф» — Гедигер выбрал для встречи с болгарскими коммунистами, часто наезжавшими в Берлин, который уже давно стал одним из главных центров революционной эмиграции. «Байернхоф» помещался на Потсдамерштрассе, в центре богатейшего столичного квартала. Обычно там обедали и ужинали только очень состоятельные, а значит, вполне благонадежные люди, так что ресторан не привлекал к себе внимания вездесущих «стражей общественной безопасности».
На 9 марта в «Байернхофе» была назначена встреча Гедигера с двумя болгарскими коммунистами — Бла-гоем Поповым и Василем Таневым. Гедигер шел туда с большой тревогой: полиция обнаглела, десятки тысяч ни в чем не повинных людей были схвачены прямо на улице, в автобусах, в метро, уведены насильно из своих домов; ходить по старым адресам становилось все опаснее и опаснее.
Сообщения одно другого тревожнее приходили не то что каждый день, а каждый час. Самой горькой была весть об аресте Эрнста Тельмана.
Последняя их встреча была совсем недавно — две с половиной недели назад. В Шенеборге — тихом берлинском пригороде, — на конспиративной квартире. Они сошлись в точно назначенный час, обойдя полицейских и шпиков, которые уже тогда рьяно выслеживали антифашистов. Тельман выглядел безмерно усталым: покрасневшие, воспаленные глаза говорили о бессонных ночах и огромном напряжении сил.
— Не будем скрывать правду от себя, — сказал тогда Тельман. — Я оптимист, но оптимизм не исключает чувства реальности. Фашизм набирает силы — такова горькая истина. Сотни тысяч немцев отравлены ядом фашистской пропаганды. Наша задача — привлечь к себе каждого честного человека.
Любимый миллионами немецких трудящихся, Тельман был так ненавистен фашистам, что Гитлер в одной из своих речей пригрозил: «По Тельману плачет решетка. Лишь когда его посадят на засов, мы сможем спокойно спать».
«Мы» — это Гитлер и его банда. Спят ли они сейчас спокойно?! 3 марта вождь германских рабочих был схвачен фашистами и заключен в тюрьму.
Он мог спастись, потому что немецкие коммунисты, отвечавшие за безопасность и жизнь своего вождя, заранее подготовили временное укрытие и до мельчайших деталей продумали всю процедуру переброски Тельмана за границу. Отъезд был назначен на 5 марта. А до этого загримированный Тельман по чужому, но вполне надежному паспорту должен был уединиться на тихой и неприметной даче в Буккове, под Берлином. Хозяева дачи не раз доказали свою преданность антифашистской борьбе.
Но Тельман совершил роковую ошибку: он отказался уехать. Он недооценил жестокость и хитрость врага. И слишком равнодушно отнесся к своей личной судьбе, хотя жизнь его принадлежала не только ему одному — всей партии, всем антифашистам. Как полководец в разгар битвы, он счел невозможным покинуть своих бойцов, сражавшихся лицом к лицу с превосходящими силами врага, и остался на поле боя.
И вот он в тюрьме. Можно ли помочь ему? И как? Гедигер понимал, что борьба за спасение Тельмана будет долгой и нелегкой, и кто еще знает, чем она кончится?! Но начать ее необходимо уже сейчас. Поднять на ноги весь прогрессивный мир. Как оно им ни ненавистно, а к общественному мнению фашисты вынуждены прислушиваться. По крайней мере пока…
Как раз в эти трагические дни Гедигера постигло и еще одно горе. Личное горе. Из Москвы сообщили о том, что умирает жена. Настоящий преданный друг…
Гедигер вошел в ресторан за несколько минут до условленного часа. Швейцар узнал его, поклонился. Гедигер улыбнулся и приветливо кивнул головой.
Довольно просторный, отделанный с мещанским шиком зал был почти пуст. За самым уединенным столиком в углу сидели двое. Одного из них — поджарого, смуглолицего, с черными, чуть вьющимися волосами — Гедигер хорошо знал: это был Благой Попов, его давнишний сотрудник. Другой, незнакомый — коренастый, моложавый — совсем мальчик, хотя он старше Попова на пять лет — с любопытством рассматривал вошедшего. «Вот чудак, — подумал Гедигер, — сразу видно, неопытный».
Он было направился за свободный столик, но Попов замахал рукой, и Гедигер словно только теперь заметил его.
— A-а!.. — громко сказал он. — Давненько, давненько не виделись… Вы позволите?..
Он рукой показал на свободное место за их столиком. И подсел к ним.
Ни Попов, ни Танев не знали немецкого языка, поэтому волей-неволей Гедигеру приходилось говорить с ними на болгарском. Конечно, теперь это стало совсем опасно, но делать было нечего, тем более что в этом зале уже не раз слыхали из уст Гедигера болгарскую речь, когда он встречался с Поповым и другими болгарами. Официант Гельмер, который их обычно обслуживал, этот угодливо улыбающийся расторопный малый, стараясь польстить Гедигеру, не раз говорил, что ему очень нравится русский язык. Спутал, бедняга, болгарский с русским. Да и мудрено ли, если эти языки так близки, что их зовут родными братьями.
Гедигер, конечно, не разубеждал Гельмера. Тем более что при случае он мог бы заговорить и по-русски.
Гельмер и сейчас был на своем посту — возле стойки бара. Только на этот раз он не улыбнулся подобострастно, как бывало в прошлом, не бросился к старому клиенту с меню в руке и салфеткой под мышкой, а лишь надменно поклонился и тут же исчез.
Еще не успели Гедигер и Попов обменяться новостями, а Танев — рассказать о своих приключениях по дороге в Берлин, как дверь распахнулась и вошли несколько молодых людей со свастикой на нарукавных повязках. Официант Гельмер показал им столик, где сидели Гедигер и его товарищи.
— Ваши документы!..
Снова (который уже раз за эти дни!) пришлось Гедигеру предъявить швейцарский паспорт. У Попова был паспорт болгарский, подлинный, у Танева — никакого.
— Всем троим придется последовать в полицию, — холодно сказал один из фашистов, видимо старший.
— Как вам будет угодно, — ответил Гедигер, вставая.
Ну что ж, правде надо смотреть в глаза: едва ли на этот раз все легко обойдется. Он понял: вот сейчас, в этот момент, завершилась одна страница его жизни и открылась другая. Что ждет их, трех чужеземцев, захваченных фашистами в обезумевшем Берлине? По закону они виновны только в одном — в том, что жили здесь нелегально. Но кто теперь придает значение законам? «Мой закон — это сила», — хвастливо заявил Гитлер. Сила кулака… Да, она на его стороне. Но есть ведь еще и сила духа!