Выкатываюсь в черноту полную, и последня мысль моя, что погас-таки фонарик…
Клубится муть в глазах. Вонь накрывает, но чувствую я, что дышу и поднимает меня кто-то. Фонаря луч глаза режет.
В груди пожар, в голове туман, и перемешалось все.
— Мишка, — в ухо мне шепчут, — вставай.
На карачки поднимаюсь и ползу в сторону дуновения свежего, что по полу тянется.
Неосознанно ползу — как мотылек на свет.
Серега позже объяснил, что не было у него времени мной заниматься. Мужичонка, что запер меня в штреке, вот-вот очнуться мог.
Около водопада сейчас сидим. В себя приходим.
Враг наш, где его вырубили, там и валяется, связанный по рукам и ногам лямками противогазными.
— Когда увидел, как он винт крутит, бешенство меня взяло, — говорит Сережка. — Несусь к нему, а плана никакого. Одна мысль: остановить, остановить.
Рассказывает товарищ мой, а водопад журчит. Лежу, воздухом наслаждаюсь и понимаю: нет большего счастья человеку, чем подышать вволю. Осознаю, что другим я отсюда выйду. Помимо камней, что за пазухой лежат, владею я огромной частью мира — бесценна она. Ни за какие деньги не купишь глотка воздуха свежего или воды ключевой.
Бесплатно Господь нам все это подарил, а лишимся этого сами…
У Сереги с первого раза врага вырубить не получилось.
— Когда он обернулся, понял я, что не в себе мужик, — Сережка рассказывает. — А как сцепились…
Машет рукой спаситель мой и бессильно так головой кивает.
— Так как одолел ты его? — спрашиваю.
— Чуть не придушил он меня, — отвечает. — Силы вернулись, когда стук твой за дверцей услышал. Стряхнул его на пол и на голову коленом надавил.
— А он?
— Вскрикнул только, а потом хрустнуло что-то, и затих он.
— А-а-а-ы-ы-ы-ы, — донесся вдруг вопль от задвижки.
— Очнулся, — подскочил Сережка. — Очнулся, слава богу!
Побежал смотреть, а я позади плетусь — нет сил. Когда лицо мужичонки осветил на полу, то не сразу и опознал я, что Козлякин Вова передо мной лежит. Дугой выгнулся и воет. Глаза безумные. Белки навыкате. Рядом сажусь, а он в мою сторону зубами «клац»…
«Ни хрена себе номер, — думаю, — как тащить-то его?»
Говорю:
— Успокойся, Вова. Успокойся, закончилось все.
Засопел. Смотрю, глаза на место становятся, и лишь гримаса остается.
— Не закончено ничего, — бормочет он, будто с собой разговаривает, — не закончено! — орет вдруг. — Будет еще случай у меня прибрать вас, будет!
— А смысл? — спрашиваю.
— Камни нашел? — шепчет он. — Покажи мне камушки, покажи…
Чувствую, прав Лысый — не в себе парень.
— Какие камни? — спрашиваю. — Нет там ничего.
А сам думаю:
«Вот ведь скотина какая, растрезвонит сейчас эмчеэсникам про штрек. Придется, видимо, в честных нынче играть».
Говорю:
— Давай, Серега, валяй за Васильичем с командой. Скажешь — нашли одного…
— Второго не найти, — забормотал неожиданно пленник. — Высоко забрался паренек, слететь не получается…
— Высоко? — понять пытаюсь.
— Высоко-высоко, — мелко Козлякин хихикает. — Высоко-высоко, высоко-высоко…
Сколько раз он это словечко повторил, я и не сосчитал. Пока мы с Сережкой ситуацию обсуждали и в обратную дорогу налаживались, пленник наш все бормотал:
— Высоко-высоко, высоко-высоко…
— Заткнись, сука, — подскакивает к нему Лысый. — Мозг вывернул!
— Высоко-высоко, — не останавливается тот. — Высоко-высоко…
— Иди давай, — толкаю Сережку. — Иди, а то сам чокнешься.
— А ты?
— Мне сегодня все безразлично. Воздух есть, а больше ничего не надо…
— Высоко-высоко, — доносится с пола каменного. — Высоко-высоко…
Если бы кто рассказал, что придется сумасшедшего в темноте караулить, не поверил бы. Фонарик потушил на всякий случай, как Лысый ушел. «Вдруг кто еще есть?» — думаю.
Побормотал свою чушь пленник наш, а потом началось.
— Идут к тебе, идут, — бормочет. — Заберут тебя, заберут… Камушки, покажи им камушки!!! Убейте его!
Жутко мне стало. Свет зажигаю. Одни мы.
— Страшно тебе, — таращит глаза Козлякин. — Рядом они, рядом… Обернись!
Свечу.
Никого. Лишь водопад шумит-шумит, и воздуха сколько хочешь.
— Ты же убить меня хотел, — говорю. — Зачем тебе?
— Мои шахты! — орет Вова, а у самого глаза из орбит. — Мои! Камушки тоже мои!
— Слушай, — вспоминаю я кровь на полу. — А парень, которому ты голову пробил, где сейчас?
— Заморенок? — сумасшедший спрашивает. — Юрка?
— Ну он.
— А нету его! — орет пленник. — Нету!!! И вас не будет! Мои шахты!
— А остальные? — интересуюсь. — Ну, товарищи его где?
Тут он такое выдал, что опять мне не по себе стало.
— Роин? — спрашивает Вова вкрадчиво. — Роин с Леваном?
Вздрагиваю. Несутся мысли:
«Как это могли они в шахтах оказаться, противники мои стародавние из Красноярска?» — и понимаю, что недаром суета в канской гостинице была и поджог в штреке — их рук дело.
— Нас они жгли? — спрашиваю.
— Они-они, — бормочет Вова. — Они-они, они-они.
— Ну и где Роин сейчас? — интересуюсь.
— Они-они, — в ответ мне. — Они-они…
— А Леван?
— Высоко-высоко, — переключается Вовчик на старую песню. — Высоко-высоко, высоко-высоко…
По кругу разговор пошел, и понял я, что не добьюсь большего. Прикидывать понемногу начал, что нам теперь с камнями делать. По всему получается, что сдавать клад государству придется, но это неплохо: нет больше сомнений никаких, и можно секретом всему миру хвастаться. Сижу обдумываю, как бы карту эту разыграть. Вова возле ног моих бред свой несет, и тут слышу звуки посторонние. «Тык, трык-тык», — из коридора; «тык, трык-тык-тык» — шагов россыпь гремит. Идут, не прячутся.
Фонарик гашу. Понимаю, что наши это, но сдержаться не могу.
— Миха! — кричит мне Серега от края.
Моргаю лучиком: раз и два. Гляжу, почти вся команда притащилась. Васильич первым бежит.
Кричит:
— Где эта сволота?
Пальцем вниз тычу, а там Вова чушь свою несет. Рассказал я старшему про разговор наш с глазу на глаз. Давай он вопросы уточняющие пленнику задавать: мол, где это «высоко-высоко»?
Минут десять говорили. Вова что только не орал, но выудил из него Васильич, что уполз по лестнице кто-то наверх. И начинается она прямо под стволом четвертой шахты.
Петр идти вызвался: мол, уровни те помнит, хотя и давно не был.
Полковник распорядился, и часть команды во главе с проводником нашим обратно подалась.
— Рассказывай, Вадимыч, — начинает он меня допрашивать. — Что тебя в эту вонючку понесло?
— Доложу отдельно, — отвечаю. — Основной расчет был, что попытаются прибрать нас, пока я внутри.
— На живца, значит?
— Вроде так.
— А мне чего не сказали?
— А вы пустили бы? — интересуюсь ехидно. — Операция-то ваша. Зачем лишний риск, а победителей не судят.
— Все так, — полковник отвечает. — Ну, хоть не бесполезно?
— Задержанный налицо, — отвечаю. — Состав преступления есть, а остальное доложу отдельно.
Лицо глубокомысленное делаю. Головой киваю значительно.
Отвязался наконец от меня Васильич. Погрузили парни Козлякина на носилки и потащили в лагерь.
«51». В. Козлякин
Не получается себя контролировать. Совсем не получается. В пяти местах сейчас Володька находится.
Одновременно.
Видит он, как парни из МЧС по лестнице карабкаются вместе с Петром и как в штрек горизонта, что выше идет, заходят.
Картинка проявляется потока подземного, на дне которого Заморенок с Роином обнимаются. Колышет вода тела ихние — руками, будто куклы, машут.
«Нашли друг друга», — мыслишка бьется.
Максимку видит. Сидит парнишка дома и телевизор смотрит — спокойно все.
Очкастого с командиром чеэсников видит со спины. Мишка руками машет, рассказывает что-то, а перед ними два крепких парня носилки волокут. «Раненый?» — Володька думает и тут сам себя опознает.
Пропадают картинки. Чувствует, что связан, и кипит ярость на губах вместе с пеной:
— Мои шахты! Мои! Камушки отдайте!
Только-только успокоиться пробует, как снова его по кругу уносит:
Леван, без сил лежащий у вентиляционного хода.
Чеэсники в сотне метров от него — вот-вот найдут.
Потоки подземные и кости, много лет в глубине белеющие.
Мишка очкастый с генералом, и на носилках бойцы несут кого-то.
Крутится колесо. Нет возможности остановиться. Потерян контроль. Когда себя осознает, узлы пробует. Но затянули надежно.
Голова болит-болит. Перед глазами муть плывет. Навалилась она, когда товарищ очкастого коленкой своей башку чуть не раздавил, и не уходит теперь никак.
Картинки-картинки. Только-только просветление почувствовал, как вдруг увидел шахтеров лица. Отца увидел. Быкова Владимира Петровича. Подняться хотел, но давят ремни — немеют руки. Покаяться хочется перед стариками, но злость сильнее: маленько не успел. Еще бы чуть, и один в шахтах.
«Камушки блестят. Камушки! Или фонарики это глаза слепят?» Понимает Козлякин, что так и не добрался он до цели заветной, а дел нагородил почем зря. Сколько времени прошло, и не знает он. Картинки летят-летят. Один из чеэсников укол поставил прямо через штанину, и замолчал Володька. Смотрит на себя со стороны Козлякин и понимает, что ненормально это все.
Неожиданно движение началось. По рации болтают чеэсники, и слышит Вова, что нашли паренька, наверх ушедшего. Переключиться пытается, но не выходит. Мешает ему лекарство — сильно мешает.
Снова собой становится Володька и чувствует, что отступает понемногу сумасшествие. А тут чеэсники носилки от лестницы приносят, и видит Козлякин на них парня с бородой.
В сознании горец. Глазищами ворочает, но видно, что слабый. Руки не связаны. Только ремни по телу, что к носилкам пристегиваются. Рядом поставили.
Голову абрек поворачивает и улыбается.
— Цх-х-х, — говорит он с акцентом. — Ты, душэгуба?
Молчит Володька. Пылают его глаза ненавистью, а горец руки к нему тянет: