— Уже прошло три недели. Было б куда лучше, если бы я работала.
Она круто обернулась, подошла к окну и выглянула на улицу, перебирая руками занавеску.
Колльберг беспокойно задвигался на стуле. Разговор оказался тяжелее, чем он себе представлял.
— Чего ты хочешь? — спросила Оса Турелль, не поворачивая головы. — Скажи мне наконец. Хоть что-то скажи.
— Прежде всего я тебя спрошу: ты знаешь, что Оке делал в автобусе?
— Нет, нет и еще раз нет. Совсем не знаю.
— Мы тоже не знаем, — сказал Колльберг.
Он на миг умолк, глубоко вздохнул воздух и прибавил:
— Оке тебя обманывал.
Реакция была мгновенной. Глаза ее метали молнии. Она стиснула кулаки, раздавив сигарету, и табак высыпался ей на брюки.
— Как ты смеешь мне говорить такое!
— Смею, так как это правда. Оке не дежурил ни в понедельник, когда его убили, ни в субботу предыдущей недели. Вообще у него было много свободного времени в течение всего октября и первые две недели ноября.
Оса только молча смотрела на него.
— Это факт, — продолжал Колльберг. — И еще одно я хотел бы знать: носил ли он пистолет, когда был не на службе?
— Да, довольно часто.
— Зачем?
— А почему бы и нет? В результате оказалось, что он ему был нужен. Хотя это его и не спасло, — прибавила Оса.
— Однако он часто куда-то ходил. Мог ли он с кем-то встречаться? С какой-то другой женщиной?
Она внезапно посмотрела ему прямо в глаза и обиженно спросила:
— Что ты имеешь в виду? Что он имел любовницу?
— Да. Мы пока что берем во внимание и такую возможность.
— Так больше не берите ее во внимание. Этого не могло быть.
— Собственно, я пришел сюда потому, что не верю в официальную версию, будто Стенстрём — одна из жертв сумасшедшего убийцы. И не верю, что он ехал тем автобусом просто так, ради удовольствия. Думаю, ты с само-го начала была права, говоря о том, что он работал. Он занимался каким-то служебным делом, но почему-то не хотел, чтоб об этом знали ты или мы. Например, вполне возможно, что он длительное время за кем-то следил и преследуемый убил его в отчаянии.
Он на миг умолк, затем сказал:
— Оке умел очень ловко наблюдать за людьми, которых в чем-то подозревали. Это его забавляло.
— Я знаю, — сказала Оса.
— Можно наблюдать за кем-то двумя способами, — продолжал Колльберг. — Или ходишь за ним как можно незаметней, чтоб узнать о его намерениях, или преследуешь его совершенно открыто, чтоб довести до отчаяния и принудить взорваться или как-то иначе выдать себя. Стенстрём владел обоими способами лучше, чем кто-либо другой.
— Кроме тебя, еще кто-нибудь так думает? — спросила Оса.
— Да. По крайней мере Мартин Бек и Меландер. Он почесал затылок и прибавил:
— Как-то надо двигаться Дальше. Что ты имела в виду, — когда говорила, что он последнее время носил оружие? Когда это — последнее время?
— Когда я встретила Оке больше четырех лет тому назад, он был еще мальчишка, — спокойно сказала она. — Несмелый и наивный. А когда его убили, три недели тому назад, он был уже взрослый.
Она помолчала и вдруг спросила:
— Ты храбрый? Мужественный?
— Не особенно.
— Оке был трусоват, хотя делал все, чтобы перебороть свой страх. Пистолет давал ему определенное чувство безопасности.
Колльберг сделал попытку возразить.
— Ты говорила, что он стал взрослым. Но с профессиональной точки зрения этого не видно. Ведь он же был полицейский, а дал себя застрелить сзади. Я уже говорил, что мне трудно этому поверить.
— Именно так, — молвила Оса Турелль. — И я этому совсем не верю. Что-то здесь не согласовывается.
Колльберг немного подумал, затем сказал:. — Вернемся к фактам. Он чем-то занимался, но никто не знает, чем именно. И ты тоже. Ты говоришь, что он изменился. Но как?
— Это нелегко объяснить. Попробую просто рассказать. Так вот, этим летом мы поехали на Майорку. Как раз в то время произошел очень скверный тягостный случай в городе.
— Да, убийство в парке.
— Вот именно. Пока мы возвратились, преступника нашли. Оке был недоволен,
Она немного помолчала, затем продолжила далее также быстро и плавно.
— Это звучит нехорошо, но многое из того, что я сказала и что еще скажу, звучит нехорошо. Факт остается фактом. Он был недоволен, что не принимал участия в том деле. Оке был честолюбив. Он все время мечтал раскрыть что-то важное, чего другие недосмотрели. Кроме того, он был моложе всех вас и считал, по крайней мере раньше, что на работе над ним потешаются. И именно ты был в числе тех, кто больше всего над ним подтрунивал.
— К сожалению, у него были основания так считать.
— Он не очень тебя любил. Предпочитал, например, иметь дело с Беком и Меландером. Когда мы возвратились с Майорки, работы у вас было мало. Он целыми днями не выходил из дома, был очень нежен со мной. Но где-то в середине сентября он вдруг замкнулся в себе, сказал, что получил особое задание, и стал пропадать целыми сутками.
— И он не говорил, что у него была за работа? Оса покачала головой.
— Его часто не было вечером дома. Где-то ходил. Возвращался мокрый и замерзший.
Колльберг кивнул.
— Я не раз просыпалась, когда он ложился спать, холодный, как лягушка. И всегда очень поздно. Но последним случаем, о котором он говорил со мной, был тот, что произошел в первой половине сентября. Муж убил свою жену. Кажется, его звали Биргерссон.
— Припоминаю, — сказал Колльберг. — Семейная драма. Обыкновенная история. Я даже не понимаю, почему ее передали нам на рассмотрение. Как будто взята из учебника криминалистики. Несчастливый брак, неврозы, ссоры, плохие материальные условия. В конце концов муж убил жену. Потом хотел наложить на себя рук», но не смог и пошел в полицию. Да, верно Стенстрём в самом деле занимался этим делом. Проводил допросы.
— Подожди, во время тех допросов что-то произошло.
— Что именно?
— Я не знаю. Но однажды вечером Оке пришел очень возбужденный.
— Там не было из-за чего возбуждаться. Печальная история. Типичное преступление в условиях общего благосостояния. Одинокий муж и алчная жена, которая все время грызла его, что он мало зарабатывает. Что они не могут купить себе моторную лодку, дачу и такую же хорошую машину, как у соседа.
— Но во время допросов тот муж сказал Оке нечто такое, что он считал очень важным. Я, конечно, поинтересовалась, однако он только засмеялся и сказал, что я скоро сама увижу.
Они немного помолчали. Наконец Колльберг встрепенулся:
— А ты не находила блокнота или календаря, где он делал какие-то заметки?
— Разве у него в кармане не было блокнота?
— Был. Мы его просмотрели. И не нашли ничего интересного.
— Конечно, у него был еще один блокнот. Вот он лежит там на письменном столе.
Колльберг поднялся и взял блокнот.
— Там почти ничего нет, — сказала Оса Турелль., Колльберг перелистал блокнот. Она была права. Там ничего не было. На первой странице были записаны основные сведения о бедняге Биргерссоне, который убил свою жену.
Вверху на второй странице стояло только одно слово: Моррис.
Оса заглянула в блокнот и пожала плечами.
— Наверное, это название машины, — сказала она.
— Или фамилия литературного агента из Нью-Йорка, — сказал Колльберг.
Оса стояла около стола. Вдруг она хлопнула ладонью по столешнице.
— Если б я хоть имела ребенка! — почти вскрикнула она, затем приглушила голос и прибавила — Он говорил, что мы еще успеем. Что надо подождать, пока его повысят по службе.
Колльберг нерешительно направился в переднюю.
— Вот и успели, — пробормотала она. — Что теперь будет со мной?
Колльберг обернулся и сказал:
— Так дальше нельзя, Оса. Пойдем.
Колльберг долго смотрел на нее.
Девятьсот девяносто девять мужчин из тысячи увидели бы в ней слабую, бледную, небольшую девушку, которая не заботится о своей внешности, нечесаную» в мятой одежде, в одном грубом, слишком большом носке. Увидели бы худое тело, тонкие желтые от табака пальцы и осунувшееся лицо.
А Леннарт. Колльберг видел физически складную и молодую женщину с пламенным взглядом, интересную, заслуживающую того, чтобы с нею познакомиться ближе.
Видел ли Стенстрём это также, или был один из девятисот девяноста девяти, но имел необыкновенное счастье? Счастье.
— Пойдем ко мне домой, — повторил Колльберг. — Места у нас хватит. Ты уже достаточно насиделась одна.
В машине Оса заплакала.
Дул пронзительный ветер, когда Нурдин вышел из метро на перекрестке Свеавеген и Родмансгатан. Он повернулся спиной к ветру и быстро пошел по Свеавеген в южном направлении. Свернув затем на Тегнергатан, он оказался с наветренной стороны и пошел медленней. Метрах в двадцати от угла находилась кондитерская. Он остановился перед витриной и заглянул внутрь.
За прилавком сидела рыжеволосая женщина в фисташково-зеленом, жакете и разговаривала по телефону. Кроме нее, в помещении не было никого.
Нурдин направился дальше. Миновал Лунтмакаргатан — остановился перед актикварной лавкой посмотреть на картину, нарисованную масляными красками, которая висела за стеклянной дверью. И наконец увидел на другой стороне нужную ему кондитерскую. В помещении было полно молодежи. Гремела музыка, слышались голоса. Нурдин оглянулся вокруг в поисках свободного столика, но его, кажется, не было. Какое-то время он размышлял, снимать ли шляпу и пальто, но наконец решил не рисковать. В Стокгольме никому нельзя доверять, в этом он был убежден.
Нурдин принялся изучать гостей женского пола. Было много белокурых, но ни одна не отвечала описанию Белокурой Малин.
Здесь преобладала немецкая речь. Около худощавой брюнетки, что походила на шведку, оказалось свободное место. Нурдин расстегнул пальто и сел. Положив шляпу на колени, он подумал, что своим непромокаемым пальто и охотничьей шляпой не очень отличается от большинства немцев.