которая одновременно была явочной квартирой, и выполняли различные поручения её хозяйки, подпольщицы с солидным дореволюционным стажем.
И вот как–то в один из этих тревожных дней я нос к носу столкнулся на Малой Васильковской у кафе «Днепр» с моим московским знакомым. Если бы он меня не остановил, я бы, конечно, его не узнал и прошёл мимо. Он полностью преобразился. Кожаную куртку, косоворотку, сапоги и неизменную «козью ножку» сменили сшитый у лучшего киевского портного элегантный костюм, лихо сдвинутый на затылок котелок, трость с набалдашником из слоновой кости и галстук с бриллиантовой булавкой. Он уже ничем не походил на «товарища».
– Вот теперь можем с вами по–настоящему и познакомиться, Василий Петрович, – со свойственной ему весёлой наглостью сказал он и, приподняв котелок, шутливо представился: – Столбовой дворянин и ценитель изящных искусств Евгений Николаевич Веселов. Прошу любить и жаловать.
Ни любить, ни жаловать проходимца у меня никакого желания не было. Но ещ меньше мне хотелось оказаться в лапах контрразведки. Поэтому я изобразил если и не восторг, то тихую радость от неожиданной встречи. Раздражать Веселова, Иванова или Петрова – фамилии свои он явно менял чаще, чем перчатки, – в мои расчты не входило.
– Что собираетесь реквизировать в Хохландии? Крещатик? Днепр? Владимирскую горку? Аскольдову могилу?
Я сказал, что уже давно не работаю в Комиссариате художественно–исторических имуществ и что мои пути с Советской властью разошлись.
– Как и у каждого истинного патриота и благородного человека, – не без юмора добавил он, и по веселому блеску в его глазах я понял, что он не верит ни одному моему слову.
Самым благоразумным было побыстрей распрощаться, сославшись на неотложные дела. Но сделать это мне не удалось. Кажется, Веселов – будем называть его так – был искренне рад нашей встрече и настойчиво приглашал меня вместе позавтракать. Скрепя сердце я принял приглашение. Мы зашли в кафе. К моей радости, выяснилось, что Веселов через два часа уезжает в Одессу. Там он рассчитывал купить французский паспорт и навсегда покинуть пределы России.
– Судя по костюму и планам, вы преуспели?
– Да, умирать с голоду в Париже мне не придётся, – подтвердил он. – Надеюсь там завести своё маленькое дело, что–нибудь вроде магазина «Русский ювелир». Неплохое название? Но это в будущем, а в настоящем мне бы хотелось выпить за вас, вне зависимости от того, служите ли вы по–прежнему в комиссариате или нет. Я политикой не занимаюсь. Я занимаюсь лишь ювелирными изделиями…
– …и талисманами, – не выдержал я. – Кстати, перстень вы тогда все–таки продали?
– А как же! – чуть ли не оскорбился он. – С вашей лёгкой руки…
– Кому же, если не секрет?
– Теперь уже не секрет.
Он назвал фамилию известного мне коллекционера, князя Щербатова.
– Князь заплатил за перстень сорок тысяч наличными. Совсем неплохо продал, как вы считаете? Князь был в восторге, говорил, что передо мной в долгу вся русская литература, и даже поцеловал в щеку, вот сюда…
– Сорок тысяч? Забавно…
– Забавно не это, – усмехнулся он. – Знаете, кто меня свёл с князем? Ваш эксперт–графолог.
– Эксперт?!
– Именно. Князь ему перед своим отъездом за границу выплатил, если не ошибаюсь, около тысячи комиссионных, так что старичок не прогадал. Ведь и записка и перстень были подлинными… вот что забавно, Василий Петрович! Но вы не расстраивайтесь: перстень в надёжных руках. Князь, учитывая выплаченную им сумму, весьма порядочный человек и горячий поклонник Пушкина. – Он поднял рюмку. – За процветание русской литературы и за ваше здоровье, Василий Петрович! На ваш век ещё хватит что реквизировать…
Когда я вернулся в Москву, эксперта уже не было в живых, так что я не смог проверить, насколько соответствовало истине всё рассказанное мне в Киеве «столбовым дворянином и ценителем изящных искусств» Евгением Николаевичем Веселовым. Но думаю, что он не лгал. Зачем ему тогда было лгать? А если так, то, может быть, зелёный талисман поэта с изображением богини Нейт («Я – всё бывшее, настоящее и грядущее») всё–таки где–нибудь да отыщется. Во всяком случае, мне бы очень хотелось на это надеяться…
Р. Артамонов. Гамбит Райса
День начинался точь–в–точь, как вчерашний, позавчерашний – словом, как все восемь дней, которые Герасимов провел здесь, в гагринском Доме творчества писателей. Раньше всех позавтракав – официантки успели изучить эту привычку Василия Ивановича и накрывали ему в самую первую очередь, – Герасимов ушел на море. Спустившись к самой воде, он привычно взобрался на огромную каменную глыбу парапета и растянулся на чуть наклонной, уже теплой от солнца поверхности. Попытался, прикрыв лицо газетой, задремать, но ничего не получилось. Тогда начал вспоминать имена всех персонажей прочитанной накануне книги. Потом сел, обхватив колени руками, и вслух чертыхнулся.
В самом деле, зачем обращаться с собой, как с ребенком! И вообще, разве можно обмануть самого себя, отвлечь, заставить забыть какие–то пусть тревожные, но интересные мысли?
Это произошло вчера вечером. Поужинав, Герасимов заглянул в холл, где в это время собирались любители шахмат. Расставляя фигуры, чтобы сыграть со знакомым переводчиком из Ленинграда, Василий Иванович невольно обратил внимание на спускавшегося по лестнице высокого, плотного, чисто выбритого мужчину со строгими глазами под тяжелым, ещё не тронутым загаром лбом. Мужчина едва заметно поклонился ему. Ничего удивительного, они познакомились ещё утром. Возвращаясь после завтрака в свою комнату за полотенцем, на столике, здесь же в холле, Герасимов увидел забытый кем–то паспорт. «Семёнов Дмитрий Сергеевич, – прочитал он. – Время и место рождения – 1921 год, гор. Витебск…»
– Хм… Вот растяпа, а ещё из Витебска, – укоризненно покачал головой Василий Иванович, словно в городе, где он провел свою молодость, не могло быть рассеянных людей. Герасимов нашел дежурную сестру и отдал ей документ.
– А–а, это наш новенький, – сказала она, взглянув на фото, – только что приехал… Вон он, кстати, идет… Товарищ Семенов! – закричала сестра. – Возьмите, пожалуйста, свой паспорт. Вы его забыли, а вот гражданин нашел.
– Благодарю вас, – суховато произнес Семенов, – видимо, я вынул его, когда сдавал путевку…
Минут десять Семенов молча смотрел, как Василий Иванович играет с переводчиком. Потом, заметив ошибку последнего, чуть скривил губы. Это не ускользнуло от внимания Василия Ивановича. «Тоже мне Ботвинник», – подумал он. И когда переводчик, сокрушенно вздохнув, смешал фигуры, предложил: «А вы не желаете?..» – Семенов согласно кивнул.
Для любителя Герасимов играл хорошо. Вот почему, когда ему буквально через четверть часа пришлось признать себя побежденным, он даже опешил.
– Может быть, ещё одну? – нерешительно предложил Василий Иванович. Семенов пожал плечами:
– Пожалуйста.
Вторая партия длилась минут сорок. Герасимов отчаянно сопротивлялся, но всё было тщетно. Их окружили любители. Игра новичка вызвала общее восхищение.
– Вот это да!.. – не выдержал кто–то, когда Семенов эффектной жертвой коня поставил Герасимова в безвыходное положение. – Скажите, вы случайно не мастер?
Семенов окинул спрашивавшего холодным взглядом:
– Нет… Но играю с детства.
– У вас, наверное, была хорошая школа? – оторвался от доски Василий Иванович.
– Школа? Никакой! – тотчас же ответил Семенов. – В том захолустье, где я родился и вырос, о шахматах и представления не имели…
И, не дождавшись, что ещё скажет Герасимов, он удалился.
«Странно, – посмотрел ему вслед Василий Иванович, – это в Витебске–то не знали, что такое шахматы?..»
Вот тогда Герасимов и ощутил впервые непонятное беспокойство. То самое беспокойство, что не давало ему сосредоточиться и сейчас, на пляже. Впрочем, теперь оно становилось несколько понятнее.
…Тридцать пять лет прошло с той пасмурной осенней ночи 1939 года, когда молодой оперуполномоченный Василий Герасимов, всего второй день работавший в витебской милиции, торопясь, разыскивал в темноте улицу и дом старого учителя и одного из лучших шахматистов города Николая Николаевича Полянского.
Дежурный по милиции, положив телефонную трубку, от досады тогда даже крякнул:
– Вот те на, на какую–то дурацкую кражу картошки из сарая группу отправил – считал, что всё до утра спокойно будет, – а тут такое дело… И к кому ведь ухитрились забраться, а?! Ну ладно, Герасимов, ничего не поделаешь, езжай… То есть иди – машину группа забрала. Считай, что это твое боевое крещение… Особенно там не топчи… Успокой старика, скажи, что всё разыщем… Как ребята подъедут – сразу к тебе пошлю…
«Еще не хватало, чтобы они раньше меня прибыли, – озабоченно думал Герасимов, шлепая по невидимым лужам. – Вот обидно будет… Нет, сегодня мне должно повезти! А то и правда неплохо может получиться», – и он представил себе заметку на четвертой странице газеты: «Благодаря находчивости и смелости молодого сотрудника милиции В. Герасимова установлен и задержан опасный преступник, накануне похитивший из квартиры гражданина Полянского…»
Учитель, живший один, дверь отворил сам. Впрочем, она и не была заперта.
– Заходите, заходите, – засуетился Николай Николаевич, услышав, что Герасимов – сотрудник милиции, прибывший по его просьбе. – Не надо, не надо, голубчик, что вы, я вам и так верю, – отстранил он руку Василия, протянувшего было свое удостоверение. – Уж и не знаю, с чего начать… Сегодня вечером я давал сеанс одновременной игры. Двадцать три выиграл, две ничьих. Кстати, а вы, товарищ… – Полянский запнулся, очевидно вспоминая фамилию оперуполномоченного.
– Герасимов!.. Да просто Василий, – подсказал тот и покраснел: в милиции ему не раз объясняли, что на службе нет Вань, Юр, Миш, а есть Иваны Петровичи, Юрии Павловичи, Михаилы.
– Да, да, как же, помню, – обрадовался Николай Николаевич. – Так вот, а вы шахматами не интересуетесь? А то милости прошу, заходите.