Лейтенант положил ладонь на пачку листов и тихо сказал:
– Плохо, очень плохо… Ведь все здесь – разведчики, зрением не обижены, но никто не обратил внимания на надпись мелким шрифтом: «Состоит на вооружении германского воен–но–морского флота с 1938 года». Дальше – марка, тоннаж и прочее. А вы делаете поспешный и необоснованный вывод, что нас переводят в морской десант. Какой? Фашистский? Где же ваша наблюдательность, разведчики воздушно–десантных войск? Где умение мгновенно за–мечать и анализировать третьестепенные детали? А вы, Бекжанов, ещё смеете восклицать: «Зачем учили?» Плохо вас, видимо, учили, и это моя вина, но и вы плохо учились. Ошибки в наблюдении могут дорого обойтись, прошу всех запомнить это. А теперь – к делу. Всей группе сегодня же приступить к изучению внешнего вида фашистских военных кораблей малого тоннажа. Здесь (лейтенант указал на листы) корабли изображены в разных ракурсах – сбоку, спереди, сзади. Всем подумать о возможных способах маскировки противником кате–ров и десантных барж. Никаких разговоров с кем бы то ни было об этих… изображениях. Занятия в моё отсутствие проводит старший сержант Давыдов. Он же отвечает за хранение этих листов.
Вопросы есть? Тогда приступайте. Начинайте с показа всех кораблей. Сержант Нович, следуйте за мной…
В документах радиста никаких записей о количестве прыжков с парашютом не было Сам же он на вопрос Хомутова ответил: «Прыгал… Раз двадцать. По–всякому. И ночью тоже…»
Двадцать – не так уж мало. Но группа лейтенанта за неполный месяц совершила более пятидесяти тренировочных прыжков, в том числе тридцать затяжных, да из них ещё добрый десяток с малой высоты, ночью, на лес. Даже если радист говорил чистую правду, то всё равно его подготовка была недостаточной. Хомутов отлично знал, что мало–мальски опытного парашютиста можно определить сразу, при первом же прыжке. «Вот и проверю, – думал лейтенант по дороге на аэродром, – во–первых, хвастун он или нет, а во–вторых, сколько мне придется с ним повозиться…»
Они были вдвоем в самолете. Мигнула желтая лампа, Хомутов сказал: «Приготовить–ся…» – и шагнул к двери. Он внимательно наблюдал, как Нович неторопливым дви¬жением пристегнул карабин фалы к тросу, протянутому вдоль фюзеляжа, и видел, что радист со–вершенно споко¬ен. «Занятно, – подумал лейтенант, – пока что он ведет себя так, словно со–бирается шагнуть с крылечка, а не прыгать с парашютом. Такое мне у новичков наблюдать не приходилось». Зажглась зеленая лампа, Хомутов рванул дверь и скомандовал: «Пошел!» Нович не промедлил и мгновения. Лейтенант видел, как раскрылся белый купол и как сер–жанта понесло в сторону от аэродрома. На высоте был, видимо, довольно сильный ветер, который на земле не определишь. Сержанта несло прямо к соснам, окружавшим аэродром с севера и востока. «Вот незадача, – огорчился Хомутов, – ещё покалечится…» Но опасения его оказались напрасными. Радист расчетливо подтянул стропы, скорость снижения увеличилась. Самолет делал левый разворот, и лейтенант мог всё время наблюдать за действиями Новича. Ближе к земле, как иногда бывает, воздушный поток шел в почти противоположном направлении, чем на высоте, и радист сразу использовал ветер – подобрал другие стропы, и купол сыграл роль паруса. Приземлился сержант в нескольких метрах от посадочного «Т», но его довольно далеко протащил по земле парашют.
«Нет, он не хвастал, а скорее скромничал, – решил Хомутов. – Так ведет себя в воздухе только опытный парашютист. Впрочем, он не столь опытен, сколь смел и находчив. Но два десятка прыжков у него на счету есть наверняка. А вот купол гасить при приземлении его не научили. Ну, это несложно. А вот как с затяжными? Тут у него опыта нет… Попробовать сразу? Риск, конечно, имеется, но и время поджимает…»
Если парашютист находится в свободном падении пять, шесть, восемь секунд, то он увидит, конечно, с какой устрашающей быстротой приближается земля, почувствует, что воздух – самый обыкновенный воздух – стал плотен, как вода. Новичку (даже и неробкому) будет очень страшно. Но он дернет кольцо, почувствует рывок – куда более сильный, чем при прыжке без затяжки, – и повиснет под белым куполом на прочных стропах. И тут же забудет свой страх, испытывая ведомое лишь парашютистам блаженство полета. Но если свободное падение продолжается больше десяти секунд, то воздух становится не только плотен, но и коварен. Человеческое тело при неверном движении начинает вращаться. Если парашютист растеряется, дернет кольцо, то стропы перехлестнутся, купол не раскроется, а вытянется колбасой. Попытается воспользоваться запасным парашютом – и второй купол свернет в жгут струей воздуха. Тогда конец, гибель…
Всё это Хомутов понимал и всё же решил попробовать длительное свободное падение вместе с радистом. «Ладно, – подбадривал себя лейтенант, – предварительно до¬говоримся, чтобы он повторял мои движения, если потребуется. Проверенный принцип «Делай, как я»… Парень смелый, ничего не случится…»
Нович выслушал своего командира, ответил – короче некуда – «Есть!» и стал ждать под–руливающий к взлетной полосе самолет. Он ни о чём не спросил и, казалось, ничему не уди–вился. Такое спокойствие, даже равнодушие показалось Хомутову напускным. «Странный парень, – с досадой подумал лейтенант. – Это уже не сдержанность, а совершенно непонят–ное позерство. Перед первой «затяжкой» волнуются все, потому что знают: опасное всё же дело. А он – как изо льда вырубленный. Ну, ладно: поживем – увидим…»
…Парашют у Новича не раскрылся. Хомутов отчетливо видел, как сержант дернул коль–цо, потом ещё раз – изо всех сил. Но никакого движения в том месте ранца, откуда должен был выйти маленький парашютик–вытяжник. Лейтенант повернулся в воздухе на бок и стал показывать на кольцо запасного. Но радист всё дергал и дергал кольцо основного парашюта. Он явно растерялся и не смотрел на Хомутова. А до земли оставалось уже триста пятьдесят… триста метров. «Я не успею… Двадцать метров между нами… Пока я подберусь к нему и под–хвачу – будет поздно… Не успею раскрыть свой… Погибнем оба…» Мысль эта обожгла лей–тенанта, но он всё же выбросил резким движением левого руку, согнул ноги в коленях… Де–сять метров до Новича и двести пятьдесят до земли… И тут радист взглянул на Хомутова. Лейтенант опустил руку к кольцу запасного парашюта и жестом показал: «Дергай!»
…Оба купола раскрылись почти одновременно. Рывок был так силен, что Хомутов с тре–вогой посмотрел сначала на свой парашют: «Цел, порядок…», а потом на меньший по разме–рам, под которым слегка раскачивался на стропах Нович. Поле аэродрома было совсем близ–ко, метрах в семидесяти. «Метров шестьсот с лишним свободного падения… Все инструкции и наставления – побо¬ку… Придется ответ держать, но это мелочь. Победителей не судят!»
Они приземлились почти рядом. Радист лежал неподвижно. «Что это с ним, – встрево–жился Хомугов, – сердце, что ли, не выдержало с перепугу?» Но, подойдя ближе, увидел, что сержант жив и как будто невредим. Он даже улыбался, но улыбка была вымученной И лейтенант понял, что Нович испытал слишком большое нервное потрясение и у него просто нет сил, чтобы подняться на ноги, отстегнуть подвесную систему , собрать и сложить в ранец парашют – то есть сделать всё, что поло¬жено каждому десантнику после тренировочного прыжка…
– Я сам проверю ваш основной парашют и узнаю, что там случилось. А теперь скажите откровенно: сможете в дальнейшем прыгать?
Нович ответил утвердительно. Но Хомутов всё же сомневался, полагая, что радист из самолюбия скрывает свое состояние. А лейтенант не раз видел своеобразный шок у парашю–тистов, побывавших на грани катастрофы: человек совершенно здоров, бодр и весел в обыч–ной обстановке, но стоит ему надеть парашют и забраться в самолет, как происходит приступ дурноты, потеря сознания и даже иной раз истерический припадок.
– Я вынужден повторить свой вопрос и прошу вас отнестись к нему со всей серьезно–стью, отбросив гордость и всё такое прочее. Дело в том, что после таких… э–э–э… происше–ствий всякое бывает, а нам ведь предстоит прыгать в тыл врага. Понятно?
– Так точно, товарищ лейтенант… Нет, со мной всё в порядке. Я ведь знаю, что сам ви–новат: растерялся, забыл ваше указание смотреть на вас в случае… в случае осложнения об–становки. Понимаю, что заслужил взыскание. Но прошу вас не отстранять меня от трениро–вок… В надежности парашюта я уверен, а такие случаи, как сегодня… Что же, и оглобля ло–мается иной раз, а тут устройство куда сложнее.
– Ну что же, завтра продолжим, тогда и станет всё ясно. А сегодня проверьте как следует рацию и познакомьтесь поближе с товарищами. Могут быть и шутки и розыгрыши, так вы не обижайтесь – у десантников это в обычае, так же, как у моряков.
– Слышал об этом, товарищ лейтенант. И встречался с десантниками – правда, мало. Ещё в партизанском отряде… Обижаться не стану, да и причин, по–моему, не будет. Хорошие же люди в группе, особенно этот… Ну, длинный такой…
– Матушкин? Тот, который вас за девушку принял?
– Да, этот самый. Он, я уверен, очень добрый парень. Такие часто стесняются своей доб–роты, подшучивают над товарищами и вообще… ломаются, играют роль этаких злодеев и донжуанов. А с женщинами этот Матушкин наверняка и застенчив и робок…
Хомутов слушал и удивлялся: радист сумел сразу же определить самую суть характера Матушкина. Нович нравился ему всё больше и больше. И лейтенант решил сейчас же, не присматриваясь больше к сержанту, сказать ему то, что мучило Хомутова эти два дня.
– А вы знаете, кто до вас был радистом в группе?
Нович вздрогнул, синие глаза его как–то сразу погасли, он опустил голову и сказал с усилием, словно невесть какую тяжесть поднимал:
– Знаю… Рассказали в штабе… Он был замечательным радистом и отважным бойцом. А самое главное – вашим другом. Я всё понимаю, товарищ лейтенант…
Сержант выпрямился и заговорил уже по–другому – твердо, уверенно:
– Друга не заменишь, друга не забудешь. И мне ясно, что хоть я в его гибели не повинен, а перед вами вроде бы виноват. Просто тем виноват, что я – Евгений Нович, а не Василий Кунгуров. Дело ясное. Одно вам скажу: постараюсь ни здесь, ни там, на задании, ничем вас не подвести. И ещё: если мы с вами и останемся живы, то скольких друзей и близких потеря–ем? В этом мы все равны – и в прошлых потерях, и в будущих…