Передо мной на столе лежат семь тоненьких книжек. На обложке каждой написано: «Гений русского сыска И.Д. Путилин, рассказы о его похождениях». Издание 1908 года. Моё поколение не знает этих книг. О них мы только читали в произведениях, посвященных тому далекому времени. Вспомним хотя бы сцену в ресторане из незаконченного романа Алексея Толстого «Егор Абозов» – там герой встречает литератора, описывающего похождения Пинкертона и знаменитого русского сыщика Путилина.
Листая как–то старый журнал «Нива», я наткнулся на любопытную статью, подписанную инициалами Ф. К.. Автор, пожелавший остаться неизвестным, ругательски ругает книгоиздательство М.Г. Воронова, засоряющее книжный рынок безвкусной и лубочной литературой. Нам неинтересны ни обращения автора к русской литературной общественности, ни его велеречивые поклоны в сторону просвещенного земства, заслуживает внимания одна лишь мысль Ф. К. пишет о том, что в книжках о похождениях И.Д. Путилина добро борется со злом; но, прочитав их, люди теряют веру в торжество доброго начала. Слишком уж примитивна и неубедительна позиция самого И.Д. Путилина, слишком прямолинейно и неинтересно написан его образ.
Начав свою работу в журналистике, я иногда слышал от некоторых начинающих коллег:
– Надо написать детектив. Достать материал и написать.
Тогда кое–кто считал, что нет ничего легче, чем написать приключенческую повесть. Действительно, чего легче. Берешь в редакции письмо в соответствующую инстанцию, идешь туда, тебя знакомят с материалами, а потом излагаешь всё это относительно грамотным литературным языком.
А дальше? Дальше уповали на спасительный сюжет. Главное – острота запутанность фабулы погони, перестрелки. Так появились на нашем книжном рынке аккуратные книжечки о похождениях литературных правнуков печально известного И.Д. Путилина.
Мне вспоминаются двухцветные книжки «Библиотеки военных приключении», выходившие в начале пятидесятых годов. Нет, я не хочу огульно ругать всех авторов, выступивших в этой серии, более того, я не собираюсь критиковать и самую серию. Я благодарен тем, кто выпускал её, потому что именно эти книги, основанные на документальных фактах, были шагом вперед в развитии приключенческой прозы. К великому сожалению, я никак не могу вспомнить авторов этих книг. Но содержание их запечатлелось в памяти достаточно отчетливо. И это, в общем, немудрено, так как они были написаны по определенному стереотипу. Можно смело брать героев одной книги и переставлять их в другую – от подобной перестановки не менялось ничего. Но зато в них был полный набор погонь, перестрелок и таинственных исчезновений. На их страницах жили рассеянные ученые и невероятно коварные шпионы. Боролись с ними безликие контрразведчики. Все лейтенанты были горячи и молоды, начальники усталые и седые. И если в одной книге сорокалетний полковник любил рыбалку, где и заставало его известие о появлении коварного врага, то в другой герой наставник увлекался горными лыжами, в третьей его неслужебной страстью становилась, охота.
Видимо, авторы свято верили в спасительную силу сюжета и не очень заботились о таких мелочах, как диалоги, образы героев, детали и обстановка.
В январе 1957 года мне в руки попала повесть Аркадия Адамова «Дело пёстрых». Я только что уволился из армии и ещё толком не знал, какую выбрать дорогу в жизни.
Итак, я взял модный в те годы детектив, сознаюсь сразу, взял с некоторой долей скептицизма, предвкушая легкое чтение о головоломных погонях, – и прочитал повесть залпом. Перечитал и вновь раскрыл первою страницу. Мир героев Адамова был совершенно не похож на всё, что мне пришлось читать до этого. Я увидел живых людей с их радостью, болью, с их заботами и ошибками. Сергей Коршунов, пришедший в уголовный розыск после демобилизации, был необыкновенно близок и понятен мне, человеку, прошедшему такой же путь.
В этой повести присутствовали все компоненты детектива. Преступление, раскрытие, задержание. Но разворачивался сюжет на фоне хорошо знакомой мне жизни. Читая эту книгу, я узнавал дома и улицы, мимо которых ходил сотни раз, видел людей, с которыми сталкивался ежедневно. Мне был понятен Сергей Коршунов. Понятен весь! С победами и ошибками, с метаниями, с нелегкой своей любовью к Лене.
И жизнь, показанная в повести, ничем не отличалась от жизни моей и десятков моих знакомых. Она была точно такой же, но вместе с тем иной. Тревожной и горькой, потому что в неё вошло страшное слово «преступление».
Позже, разговаривая со многими своими друзьями, работающими в милиции, я узнавал о том, что выбрали они свою профессию, прочитав «Дело пестрых».
Великий француз Бальзак сказал: «Улучшить нравы своего времени – вот цель, к которой стремится каждый писатель, если он не хочет быть только увеселителем публики».
Литература едина. Ее нельзя искусственно делить на сельскую, рабочую, городскую, военную, приключенческую и т. д.. Она может быть или хорошей или плохой. Третьего нет. Поэтому нынче и не делается скидка тем кто пишет остросюжетную прозу.
За последние годы на страницах газет и журналов часто появляются статьи, посвященные нашему жанру – приключениям. Это вполне естественно потому что остросюжетная проза перестала быть жанром «второсортным» и прочно заняла своё место в общем ряду отечественной литературы. Давно прошло то время, когда критика обращала на него внимание только в тех случаях, если собиралась устроить своеобразную варфоломеевскую ночь.
О жанре приключенческой прозы часто спорят. Богумил Райнов в своей книге «Черный роман» писал, что произведение следует считать детективным, если преступление рассматривается в нём не как эпизод или повод для развития действия, а как основная тема».
Но в этом большом и интересном исследовании болгарский писатель препарирует западный детектив. Да, для них это определение точно и вполне оправданно. Большинство писателей на Западе пишут детектив ради самого детектива. Немногие, такие, как Р. Стаут, Д. Маршалл, П. Валё, Ж. Сименон, Н. Марш, Д. Болл, берутся за перо, чтобы при помощи острого сюжета вскрыть социальные язвы капиталистического общества.
Наша приключенческая литература ставит перед собой совсем иные цели. Главное – это показ советского человека в обстоятельствах сложных, подчас – предельно сложных, при которых поступки героев обретают высшую форму проявления патриотизма и гражданственности.
Наш герой вступает в поединок с врагами общества не ради денег и славы. Он выполняет свой долг гражданина, защищая покой и безопасность своих соотечественников.
Наш герой – герой гуманный. Этим–то и отличается он от бесчисленного количества западных литературных суперменов. Но гуманизм, который мы проповедуем, – активный гуманизм, охраняющий человеческое счастье.
Остросюжетную прозу любят все без исключения. Она, пожалуй, имеет самого массового читателя. Вот поэтому–то и необходим особо требовательный подход к тем, кто посвятил себя работе в этом жанре.
Мы пишем для умного и много знающего читателя. Он добр и требователен. Следя за коллизиями сюжета, он надеется встретиться с героем, на которого ему хотелось бы быть похожим.
Можно по–разному победить зло. Вопрос в том, поверит или не поверит в это читатель. И вот здесь то и должно проявиться главное в работе каждого из нас: не переступили ли мы ту невидимую границу реального, которая отделяет жизненную правду от вымысла, продиктованного писательским произволом? Вот здесь–то важным является всё. Любая мелочь: воинские звания, географическая точность, подлинный историзм, детали современного быта и многое другое.
Я, как сейчас, помню одно письмо, поступившее к нам в редакцию после публикации романа Юлиана Семенова «Бриллианты для диктатуры пролетариата». Хороший роман известного писателя, в сюжетную канву которого органично вплелись исторические документы и, в частности, письма Владимира Ильича Ленина. Публикуя их, автор проявил необыкновенный такт и показал многим, как надо работать с подлинными документами.
И вдруг письмо читателя из Красноярска Он пишет: «Автор говорит, что Владимиров, герой романа, учился в Тобольском университете, а на самом деле в Тобольске никогда не было университета». Далее в письме сказано, что именно такая мелочь заставила его усомниться в подлинности описываемых событий.
Мелочь! Небрежность, исправленная при переиздании. Но именно из за неё навсегда потерян читатель.
Получив это письмо, я вспомнил нечто похожее, происшедшее со мной на премьере фильма «Война и мир». Давайте вспомним одну из сцен Бородинской битвы. Резервный полк князя Андрея ожидает приказа идти в атаку. Проходит время, а сигнала всё нет. Ядра французских пушек ложатся всё ближе и ближе, и тогда Болконский приказывает солдатам сесть. Аппарат панорамирует по отрешенно суровым лицам солдат. Такие лица и должны быть у людей, ожидающих атаку, у людей, ещё не знающих, что ждет их через час там, на поле, покрытом пушистыми, словно сделанными из ваты, клубами разрывов Лицо, ещё лицо, ещё и ещё. Камера показывает руки, держащие массивные ружья с замысловатыми курковыми устройствами…
И вдруг всё исчезает. Немедленно. Напрочь. Нет больше с таким трудом созданной иллюзии прошлого. Великая сила искусства, перенесшая нас в далекий двенадцатый год, мгновенно потеряла свою сказочную власть.
Что же случилось? А вот что. Солдаты курят, держа ружья левой рукой, опали обшлага мундиров, обнажив наручные часы. Конечно, это недосмотр ассистентов режиссера, работавших с массовкой. Это понятно. Но именно такая мелочь сразу заставляет зрителя не сопереживать происходящему на экране, а быть просто зрителем, которому показывают батальную сцену с лошадьми, пушками и киверами. Распалась иллюзорность восприятия, и мы видим не жизнь, как она есть, а инсценировку знакомого нам романа. Видим и спокойно воспринимаем и ранение князя Андрея и бешеную скачку лошадей и мытарства Пьера Безухова.
Я вспомнил об этом специально чтобы перейти к основной теме своей статьи. Граница реального. Та самая невидимая граница, о которой мы должны помнить садясь за письменный стол. Перешагнешь её – и весь огромный труд зачеркивается, потому что ты не добился главного не заставит читателя поверить в своих героев.