— Но почему сразу в Палаты? — спросил я, ощущаю невольную дрожь.
Очень уж выразительно салатовой была рожа у Бисквита, когда он очень туманными намеками пытался донести до меня суть этого милого заведения, скрытого где-то глубоко под башней магического университета.
— А потому, что женевскому закону ему предъявить нечего. Напал он на тебя в общественном месте. В итоге ты живой, так что максимум серьезная вира с черным браслетом. Все равно что наказать рыбу, утопив ее в озере.
В этом гоблин прав. В Женеве как таковых тюрем не было. Тех, кто слишком уж докучал своими выходками жителям Серой и Белой части города, просто ссылали на постоянное место жительства в нижние уровни человейников, нацепив черный браслет. Эта штука являлась артефактом, не позволяющим не только покидать самые неблагополучные части человейников, но и накапливать больше десяти процентов личного запаса Живой силы. Изгоям приходилось постоянно бегать в пункты приемки. И энергии на лишние шалости не оставалось, и долг по вире погашался. Приятного мало, но для такого, как Косарь, наказание слабенькое.
— Да уж, этим его не напугаешь, — вынужден был согласиться я с доводами инспектора.
— Вот поэтому придется приписать ему умышленное нападение на помощника хранителя с пока непонятной целью. И пусть Немые няньки в Палатах выясняют, что именно он задумывал.
— А я таки помощник? — Наконец-то у меня появился повод прямо поговорить об этом странном статусе, которым я то ли обладаю, то ли нет.
— А это таки без разницы, как оно на самом деле, — изображая из себя старого еврея, ответил гоблин. — Главное, что я так сказал. Значит, есть повод отправить его в Палаты для более тщательной проверки. Ты еще скажи, что это несправедливо и незаконно. Вот сколько тебя знаю, столько и удивляюсь, как еще не сдох. Именно из-за того, что в голове у тебя такая каша, ты и влипаешь в неприятности. Все думаю, то ли восхищаться твоей непосредственностью, то ли прирезать, чтобы не мучился.
— Не надо никого резать, — тут же отреагировал я, не имея ни малейшего желания уточнять, шутка это была или нет.
— В общем, хорошо, что тут решать не тебе, а мне. Так что, если жалко этого бешеного пса, который тебя чуть не загрыз, причем дважды, убеди его работать на меня. Альтернативу ты уже слышал, можешь использовать как плеть, а пряник придумай сам.
Гоблин развернулся и вышел из комнаты, явно намекая на то, что подслушивать мой разговор с Косарем не собирается.
А ведь Секатор прав. Есть у меня проблемы с расстановкой приоритетов. Несмотря на то, что сейчас я к Косарю испытываю лишь злость, все равно не могу не попробовать избавить его от участи отправки в Палаты тишины. По намекам Бисквита, оттуда если и выходят, то только овощи, способные лишь жрать, торчать и выделять Живую силу с перспективой превратиться в морлоков. Уже двое моих знакомых там «отдыхают», и я даже представлять не хочу, что с ними сейчас происходит. Впрочем, как раз Кукольник и Пачини такой участи вполне заслуживают. А вот с Косарем все не так однозначно. Впрочем, это все лирика. Пора идти спасать этого придурка. Хотя, исходя из ситуации, совершенно непонятно, кто из нас двоих больший дурак.
Странно, но, заходя в допросную, я не испытывал никаких эмоций, словно и не было ночного боя. Перегорел, наверное, или привык к тому, что меня в Женеве постоянно кто-то хочет убить.
— Привет, Саня, — кивнул я Косарю так, словно между нами ничего особенного не случилось.
Он какое-то время молчал, не отрывая от меня колючего взгляда, а затем с непонятной интонацией произнес:
— Живучий ты, Псих. И везучий.
В ответ я лишь пожал плечами и равнодушно сказал:
— Извиняться не собираюсь.
При этом я активировал свой дар и постарался уловить исходящие от Косаря эманации. Эманаций энергии разрушения не было ни грамма, а это значит, что Иваныч прав и убивать меня Саня пошел не по собственной воле из ненависти и желания отомстить за «невинно» убиенного Пахома, а кто-то надоумил, если не заставил. Косарь еще некоторое время помолчал, а затем, словно пересиливая себя, произнес:
— Поверишь, если скажу, что рад тому, как все обернулось?
— Поверю, — не стал я сомневаться в его искренности. — Поэтому и думаю, что заказ на меня был и кто-то подставил тебя под очень нехорошие расклады.
— Никто меня не подставлял, — тут же окрысился Косарь, возвращаясь к прежней роли, хотя это не лепилось с его мимолетным откровением. — Ты должен был ответить за смерть Пахома.
— Ты мне еще про понятия расскажи, — хмыкнул я в ответ на явно неискреннее заявление Косаря. — И про честь воровскую. — Заметив, как мой собеседник вскинулся, я добавил жестче: — У воров чести нет, а ты пришел не мстить, а выполнять заказ. И вряд ли просто за деньги. Не такой ты тупой. Думаю, это была цена за вход в новую стаю. Устал бегать волком одиночкой на голодном пайке, вот и повелся. Но беда в том, Косарь, что тебя кинули.
— Не пытайся меня развести, Псих, — поморщился бандос, как от зубной боли.
— Косарь, тебя развели намного раньше. Никто не собирался оставлять тебе жизнь. Такие концы рубят, причем основательно, особенно когда виновнику всех этих танцев светит билет в Палаты тишины.
— Что ты несешь? Какие еще Палаты?
— Блин, Косарь, только не говори мне, что ты не читал кодекс равновесия и не знаешь, что Секатор является хранителем этого самого равновесия. А я как бы его помощник, и отмазаться простым желанием отомстить за горячо любимого пахана не получится. У хранителей появились к тебе вопросы, и ответы они получат по-любому.
Судя по вытянувшемуся лицу парня, он все же слышал и о равновесии, и о хранителях, но явно не особо верил, считая городской легендой, поэтому и не испугался.
— Саня, женевский Азкабан — это не сказки, и ты в этом убедишься, если не будешь сотрудничать.
Я думал, что он сейчас вскинется и тупо начнет хамить, но что-то в его голове все-таки провернулось, и некоторые вещи сложились в более или менее целостную мозаику.
— Хочешь, чтобы я ссучился, как ты?
— Я хочу, чтобы ты посмотрел на свою жизнь немного по-другому. Ты тут втирал про понятия и верность своим друзьям. А есть ли у тебя друзья, Косарь? Я говорю не о подельниках или корешах, а о тех, кто не бросит в беде. Кто из твоих знакомых пожмет тебе руку, если ты сильно зафоршмачишься, пусть и не по своей воле. Уверен, только плюнут в морду. А меня мои друзья сначала вытащат из любого навоза, отмоют, напоят коньяком и только потом спросят, как ты, гаденыш мелкий, дошел до жизни такой. Тебе же сразу поставили условие: пройдись по лезвию, а потом мы подумаем, друг ты нам или не совсем.
— Знатно тебе эти жабы мозги промыли, — явно в попытке сохранить целостность устоявшейся в его голове вселенной вызверился Косарь.
— Знатно, — согласился я, чем сильно удивил своего собеседника. — Знаешь, после того как я сравнил отношение ко мне всяких там жаб и обезьян с тем, как друг к другу относятся хуманы, понял, что мозги мне с детства загадили изрядно и промывать их надо очень тщательно. По делам их узнаете их. Не помнишь, откуда это, а, Косарь? Говорят, вы, блатные, какие-то особо набожные, купола и кресты на себе бьете, но, похоже, читать не любите. Ты хоть помнишь, какие заповеди идут под номером шесть и восемь? Впрочем, о чем это я? Для таких, как ты, ваш воровской закон и понятия важнее любых божьих заповедей. Сам не понимаю, зачем перед тобой изгаляюсь. Ты мальчик взрослый, поэтому просто повторю совет одного ты даже не представляешь насколько злобного гоблина. Подумай, если есть чем.
Блин, своим бараньим упрямством он задел меня даже больше, чем попыткой убить. Смотришь вот на таких пацанов, с детства отравленных извращенными понятиями, которые для своего удобства выдумала всякая уголовная мразь, и не понимаешь — неужели эта идеология настолько удачна, что сопротивляться ей не могут даже такие сообразительные парни, как Саня?
Выйдя в коридор, я уже собрался отправиться на поиски Иваныча, но затем хмыкнул себе под нос и взялся за ручку двери, ведущей в смотровую. Кто бы сомневался, что инспектор как раз там и обнаружится, а его показное нежелание подсматривать за моими откровениями окажется всего лишь очередным финтом. Иногда повадки гоблина бесят неимоверно, но от слов, сказанных Косарю, я не отказываюсь, потому что знаю — в нужный момент эта жаба ради спасения моей жизни, не особо задумываясь, рискнет своей собственной. Что уж говорить об открытом и прямом, как железнодорожная рельса, Бенедиктусе. Да и Бисквит, несмотря на трусоватость и психологические проблемы, не раз доказывал свою надежность.
— Хорошая работа, — удивил меня похвалой гоблин. — Не думал пойти работать следователем?
— Не, мне ваши порядки вот уже где, — ткнул я себя ребром ладони под горло. — Если честно, меня его непроходимое упрямство достало до печенок. Если отправите в Палаты, даже не поморщусь.
— Легко сказать отправь. Ты не представляешь, насколько это хлопотное дело.
— Не понял, вы же говорили, что если он не… — Я замолчал, потом, нехорошо сузив глаза, пристально посмотрел на эту мерзкую жабу. — Опять меня втемную сыграли? Иван Иванович, я только что так вас хвалил, говорил, что все гоблины классные ребята, намного лучше людей, а вы…
— А что я? — с каким-то даже упреком перебил меня инспектор. — Актер из тебя — как из меня птица кон-хан. Бить подозреваемых нам не разрешают, а моим угрозам он бы просто не поверил. Ты же там так искренне убивался по его печальной доле, что если и это его не поймет, то дело вообще безнадежное.
— Так, значит, Палаты тишины ему не грозят? — уточнил я, даже не зная, как относиться к подобному выверту гоблинского сознания.
— Еще как грозят, — опять сбил меня с толку инспектор. — Если он не скажет, кто заказал твою бестолковую голову, я шкуру свою наизнанку выверну, но запихну его к Немым нянькам.
— Только из-за тупой мстительности кого-то из паханов человейника? — не понял я решительности инспектора.