То в этой правде наше исцеленье".
Сгустилась тишина. И нам ли знать,
Что этому причиной - мудрость речи
Или презренье к мудрости ее?
Молчали все, и лишь одна Климена
Нежнейшая, слабейшая из них
Чуть шевеля дрожащими губами,
Ввысь устремляя влажные глаза,
Ответила... Но это не ответ,
А жалоба печальная была.
"Отец, неискушенная в словах,
Я выскажу по простоте душевной
Что на сердце лежит: она ушла,
Былая радость, скорбь проникла в души
И, кажется, навечно. И ничем
Я ни себе, ни вам помочь не в силах
Для этого нужна иная мощь.
Я только расскажу, как убедилась,
Что все былое - навсегда в былом.
Представьте берег моря. Аромат
Цветов, деревьев, неги и покоя,
И так же счастьем преисполнен мир,
Как сердце преисполнено печалью.
Мне захотелось выразить ее,
В мелодии излить терзанья духа
Я раковину подняла с песка
И полуотворенный лабиринт
Дыханием своим одушевила.
Ответствовала раковина песней
Последней нашей песней! Ибо вдруг
Пришел моей мелодии навстречу
Иной напев с морского островка,
Исполненный гармонии такой,
Какую мы доселе не слыхали.
Я раковину выронила. Море
Ее водой наполнило по край,
Как душу мне наполнили до края
Чарующие звуки с островка.
О, эти звуки! Жизнь и смерть в объятьях,
Полет жемчужин с рассеченной нити,
Взлетающий с оливы голубок,
Не перьями, но пеньем окрыленный...
О, эти трели! Горе и восторг
Во мне боролись. Горе победило.
Мой слух изнемогал от наслажденья
И от страданья. Чтоб не обезуметь,
Ладони приложила я к ушам,
Но голос мелодичней дивной песни
Преодолел непрочную преграду:
"О светозарный юный Аполлон!"
Я бросилась бежать - но тот же голос
Бежал за мною следом: "Аполлон!"
Какая мука! Если знали вы,
Отец и братья, равную по силе,
И если ты испытывал, Сатурн,
Подобный ужас, то за эту речь
Никто не станет на меня сердиться.
Я облегчила ею боль свою..."
Ее слова лились, как ручеек,
Текущий боязливо и неспешно,
Чтоб отдалить страшащее его
Свиданье с грозным морем. Но нельзя
Ручью избегнуть этого слиянья;
И речь Климены вдруг оборвалась
И растворилась, словно в шумных водах,
В буреподобном гневе Энкелада,
Грохочущем, подобно волнам в рифах.
Он возлежал, как прежде, опершись
На локоть, из холодного презренья
Не поднимаясь на ноги: "И дальше
Мы будем слушать горе-мудреца
И глупую малышку?! Ни удары
Исподтишка, ни молнии в руках
Мальчишки-Зевса, ни крушенье мира
Меня в такой не повергали гнев,
Как эти усыпительные речи.
Проснитесь же, Титаны, возопите!
Проститься ли коварному врагу
Его нелепый юношеский гонор?
Иль ты забыл, притворщик-Океан,
Как жгуче плакал, потеряв державу?
О, наконец вас всколыхнула месть!
А я-то думал, вы неисправимы,
Но вот теперь я вижу сотни глаз,
Безгласно возглашающих: "Отмщенье!"
Он поднялся во весь гигантский рост,
Теперь вы стали пламенем - так жгите!
Спалите искупительным огнем
Гнездо врага, и пусть спесивый Зевс
Сторицею оплатит злодеянья!
К смиренью призывал нас Океан.
С потерей власти можно бы смириться,
Но как забыть покой прошедших дней,
Когда весь мир благоговейно ждал
Любого взора нашего и слова?
Мы не умели хмуриться тогда.
Теперь умеем - так нахмурьте брови!
Нам был неведом сладкий вкус побед
Мы никогда не бились за победу,
Узнаем этот вкус! Тому порукой
Гиперион - ведь он еще не свергнут,
Он светит в небе... Он сверкает здесь!"
В тот миг, когда слетело это имя
С уст Энкелада к гребням мрачных гор,
Лицо Титана чудно озарилось
Внезапным светом - разъяренный лик
Среди других таких же разъяренных
И тем же озарившихся огнем.
Но ярче всех был освещен Сатурн.
Его седые локоны белели
Бурунами под килем корабля,
Входящего в полуночную бухту.
Свет разгорался, ширился и рос
И заливал сполохами восхода
Вершины круч, глубины пропастей,
Расщелины, пещеры и провалы,
И водопады, и изломы скал,
Весь мрачный край забвенья и страданья,
Не столь угрюмый в скорбной темноте,
Как под лучами утреннего света.
Себя узрев, природа ужаснулась,
А свет сиял все ярче, все сильней,
Все яростней - то был Гиперион.
Он, стоя на скале, смотрел, грустя,
Недвижный, изваянию подобный,
Охваченный багряным ореолом
От твердых стоп до золотых кудрей...
Когда, бредя на запад по Египту,
Усталый путник на закате дня
Подходит к древней статуе, горящей
В лучах заката, - "Мемнон!" - шепчет он,
И изваяние под жарким ветром
Стон издает, как будто шлет ответ.
Таков же был Гиперион; таков же
Был стон его. И, видя эту скорбь
И эти пальцы, сцепленные в горе,
Титаны потеряли прежний пыл.
Но грозно Энкелад сверкнул очами,
И, встретив этот взор, поднялся Крий,
Встал Иапет, от дум очнулся Форкис
И четверо несломленных Титанов
Призывным хором крикнули: "Сатурн!"
"Сатурн!" - ответил клич Гипериона
Со скальной выси. Но Сатурн сидел
У ног Кибелы, и ее лицо
Не озарилось радостью от зова
Уже сотнеголосого: "Сатурн!"
КНИГА ТРЕТЬЯ
То ярость, то покорное смиренье
Овладевало гордыми сердцами...
Титанов с непомерным их страданьем,
О муза, сострадательно оставь.
Не для того уста твои открыты,
Чтоб горестно оплакивать несчастья
Мучительно дряхлеющих божеств,
Которые отныне в этом мире
Не больше, чем бесправные скитальцы.
Коснись послушных струн Дельфийской арфы;
Сольется голос Дорианской флейты
С напевом ветра и со звуком струн,
Отцу мелодий посвящая песню.
Насыть оттенки жаркими цветами:
Пусть ярко-ало полыхает роза,
Своим пыланьем согревая воздух,
Пусть предрассветно вспыхнут облака,
Пусть красное вино вскипит багрянцем,
Пусть щеки девы опалит румянец
Ответом на нежданный поцелуй,
Пусть по извивам раковин морских,
Таинственным извивам перламутра,
Пылающая киноварь течет!
Приют Киклад, возрадуйся, о Делос!
Пусть радуется зелень тополей,
Олив и пальм, склоненных над травою,
И буков, темным шелестом листвы
Встречающих дыхание Зефира,
И пусть приветно зашумит орешник,
Об Аполлоне песню услыхав!
Но где ж он сам? Когда Гиперион
Входил под свод убежища Титанов,
Был Аполлон разбужен первым светом,
Мать и сестру оставил мирно спать
И поспешил к ручью, туда, где ивы,
Где под ногами - лилии ковром.
Смолк соловей. Мерцали, медля, звезды
Две или три. Защелкал дрозд. Повсюду
Звучало бормотанье вечных волн,
Как и всегда на острове. Он слушал.
Он слушал, а из глаз струились слезы
По золотому луку на траву...
И в это время пред его очами,
Полунезрячими от светлых слез,
Возникла вышедшая из-за ив
Торжественно-прекрасная богиня,
И Аполлон, пытаясь прочитать
Послание в ее упорном взгляде,
Заговорил, стряхнув слезу с ресниц:
"Кто ты такая? Как прошла по морю
По водам, по которым нет пути?..
О нет, не так! Ты здесь была всегда!
Ведь я же слышал шорох палых листьев
И шелест потревоженной травы;
Так это был не шорох и не шелест,
А шум твоих невидимых шагов,
И им вослед пожухшие цветы
Вновь поднимали мертвые соцветья!
Теперь я знаю! И твое лицо,
Мне кажется, я видел... Не во сне ли?"
"О да, во сне, - ответила она.
Я сном твоим была, а пробудившись,
Нашел ты рядом лиру золотую
И струн ее коснулся - и тогда
Разверзлось ухо Космоса, внимая
Гармонии, неслыханной досель,
Рождающейся в муках и восторге.
И вот теперь ты плачешь. Отчего?
Ужель мой дар принес тебе печали?
Ответь же, я имею право знать:
Ведь это я на острове безлюдном
Следила за тобой и день, и ночь.
Я наблюдала, как рука младенца
Срывала бессознательно цветок;
Я видела, как эта же рука
Сумела, напитавшись взрослой силой,
Лук оснастить тугою тетивой.
Я древний трон и давний ход вещей
Отвергла ради нового величья
И юной красоты... Ответь же мне!"
И он ответил. Взор его пылал
Немым вопросом, а слова звучали,
Как звуки дивной песни. "Мнемозина!
Ведь это ты? Как я тебя узнал?
Зачем ты просишь у меня ответа
Ведь он тебе известен, а не мне?
Порою грусть нисходит на меня,
Тьма застилает и глаза, и разум.
Я размышляю: отчего я грустен?
Тоска от этих мыслей все сильней,
Я падаю на землю и стенаю,
Как будто был крылат, а стал бескрыл.
Свободный воздух льнет к моим стопам
Я ж дерн топчу, как будто он виновен
В моей потере - а в какой?.. Богиня!
Есть этот остров - а другие есть?
Что значат звезды? Солнце - для чего?
Зачем луна нас дарит кротким светом?
В чем высший смысл? Богиня, укажи
Тропу к наисветлейшему светилу
Я в путь отправлюсь, и при звуках лиры
Блаженно содрогнутся небеса!
Да, небеса!.. Но кто родит грома,
Кто сталкивает с грохотом стихии,
Пока я дни в неведенье влачу?
В рассветный час и в час закатный арфа
Над островом рыдает. Не твоя ли?
Рыданьем этой арфы заклинаю