Он позвонил через несколько дней: «Людка, с тебя сто долларов».
В Америке пациент, как правило, расплачивается с врачом после визита. Но у доктора Дрейфуса оказался другой порядок. Его секретарша первым делом потребовала чек. Никакая страховка не оплачивает лечение от курения, платить надо из своего кармана..
Дрейфус пригласил его в кабинет, рассказал о своем методе и приступил к гипнозу. При первых же «пассах» Бродский начал хихикать, а через три минуты, по его словам, «зашелся от смеха». Доктор разгневался, прервал гипноз и сказал, что не хочет тратить на Иосифа свое драгоценное время: Бродский, дескать, гипнозу не поддается, потому что у него железная воля. Иосиф возразил:
– Какая же она железная, если я не могу бросить курить.
– Не не можете, а не хотите, – сказал Дрейфус и подошел к дверям, давая понять, что сеанс окончен.
– А деньги? – спросил Иосиф.
– Мое время дорого стоит, – ледяным тоном ответил знаменитый гипнотизер.
...Весной 1995 года я уговорила Бродского поехать в литературное турне по Америке, и он согласился. Условились, что в апреле он выступит в Нью-Йорке и Бостоне, а в ноябре (благо в осенний семестр он не преподавал) отправится по стране.
У меня сохранилась копия моего письма о предстоящем турне.
Joseph, darling!
Я звонила несколько раз твоей Ann, не заставала и оставляла messages, но она, helas, не откликнулась. Может, ее нет в городе?
Нам позарез необходимо подтверждение дат для твоих осенних выступлений. Натану (Шлезингеру. – Л. Ш.) надо резервировать залы. Русские народные массы, прослышав, что ты грядешь, полны литературного энтузиазма.
Вот как выглядит расписание:
Oктябрь 28, суббота – Детройт
Ноябрь 12, воскресенье – Чикаго
Ноябрь 15, среда – Сан-Хозе
Ноябрь 16, четверг – Сан-Франциско
Ноябрь 17, пятница – ОТДЫХ
Ноябрь 18, суббота – Лос-Анджелес
Насчет Торонто решение пока не принято. Его можно соединить или с Детройтом – тогда выступление там будет 29-го октября, или с Чикаго – тогда это будет тот же уикенд, то есть пятница, 10-го ноября.
Предварительно эти даты были с Анн согласованы. Она сказала, что уикенд 4 – 5 ноября ты занят в Техасе, а уикенд 10 – 12 ноября, как раз освободился от мероприятий в NYC.
Позвони мне, пожалуйста, я буду в городе до 19-го августа, после чего дней десять на Кэйпе.
Обнимаю тебя, привет твоим дамам.
твоя Л.
К великому сожалению, эти литературные вечера, которых так ждали любители русской поэзии, пришлось отменить. В октябре Бродский очень плохо себя почувствовал. Жаловался, что не может без нитроглицерина пройти ста метров. Сказал, что не в состоянии ни летать, ни читать. Извинялся, что всех подвел...
В результате, последним его выступлением перед русскоязычной публикой оказался поэтический вечер у нас в Бостоне 9 апреля 1995 года.
До этого Бродский не выступал перед эмигрантской аудиторией много лет. И поэтому слова, сказанные Иосифом на этом вечере, являются для меня дорогим воспоминанием.
На чей-то вопрос: «Что же вас побудило наконец выступить перед эмигрантами?» – Бродский ответил: «Штерн... Людмила Штерн меня побудила...» – и других объяснений не дал.
Этот последний вечер состоялся в так называемом Морз Аудиториуме Бостонского университета. В нем происходят концерты, лекциии, литературные чтения, празднуются юбилеи, организуются чествования знаменитостей. Это прекрасный зал, расчитанный на восемьсот человек. На вечер Бродского пришло около тысячи. Народ сидел на приставных стульях и в проходах на полу, люди стояли вдоль стен по всему залу, но и «за бортом» осталась большая толпа. Принимали Бродского восторженно, и вечер прошел замечательно.
Последний раз мы виделись с Бродским в «Русском самоваре» в конце декабря 1995 года. Он говорил, что врачи настаивают на немедленном продувании сердечных сосудов, и, по-видимому, это должно быть сделано до начала весеннего семестра...
В начале января 1996 года Витя Штерн перенес очень тяжелую операцию. Сделавшее ее медицинское светило напортачило: последовали осложнения, Витю мучили невыносимые боли.
19 января позвонил Бродский и начал расспрашивать об операции. Причем, не формально, а вникая во все подробности и проявляя удивившую нас осведомленность в деталях.
...Всю жизнь, насколько я помню, Бродский читал книжки по медицине и был в курсе лечения самых различных болезней. Он не скупился на медицинские советы, и, если бы в юности не открыл в себе божественного дара, то, скорее всего, стал бы врачом.
И в тот день он вполне профессионально обсуждал Витины проблемы. А мы, в свою очередь, спрашивали, почему он не пошел на «продувание»: «Ты же собирался, ты же обещал».
Иосиф просто сказал: «Мне страшно. Я знаю, что это мой единственный шанс... Если удастся дотянуть до конца семестра... весной пойду. Но мне так страшно».
Это был наш последний с ним разговор.
Саша Сумеркин в эссе «Скорбь и разум», вспоминая о последних днях жизни Бродского, рассказывает:
...22 января ему позвонила живущая в Филадельфии Елена Чернышева, приехавшая в тот день в Нью-Йорк. Они встретились в Манхэттене за чашкой кофе. Он как раз ехал к врачу, чтобы обсудить неутешительные результаты очередной сердечной пробы. О здоровье говорили мало, больше – о друзьях и делах... Наверное, было у него на душе невесело, ибо надпись (на книжке «В Окрестностях Атлантиды». – Л. Ш.) он сделал вот какую:
«Елене Чернышовой (через «о». – А. С.),
с большим количеством поцелуев.
Пусть Вам напомнит данный томик,
что автор был не жлоб, не гомик,
не трус, не сноб, не либерал,
но – грустных мыслей генерал.
Жозеф
Нью-Йорк. 22 января 1996»
Отдавая ей книгу, он произнес: «А следующую получите у Сумеркина». Она онемела и не спросила, почему...[27]
A накануне этого дня, 21 января, Иосиф подарил сборник Мише Барышникову с этим же автографом:
Мишелю, на Рождество с нежностью.
Авось напомнит данный томик,
что автор был не жлоб, не гомик,
не трус, не сноб, не либерал,
а грустных мыслей генерал.
26 января, в пятницу, Сумеркин был у Бродского в гостях с их общей приятельницей, пианисткой Елизаветой Леонской. Вот, как Саша описывает этот вечер:
Мария приготовила замечательный ужин, венчавшийся домашним и совершенно небесным «тирамису», а Иосиф, со всегдашней своей хлебосольностью, докупил всяческих китайских яств. Он был в прекрасной форме – хорошо выглядел, вдохновенно, как всегда, говорил, с аппетитом ел и пил какую-то крепчайшую шведскую водку на травах – у меня голова закружилась от одного ее запаха. Картина была идиллическая, чему немало способствовала Анна-Нюха, голубоглазая и смышленая, сердившаяся на меня, когда я не сразу понимал ее английские фразы.
После ужина мы поднялись в его «чердак-каюту» на втором этаже (там можно было покурить). На столе лежали гранки большой, на полполосы, английской, не совсем шуточной поэмы «Император» из Times Literary Supplement, в машинке – очередное английское стихотоворение для детей (чтобы Нюхе было что почитать, когда научится).
Вокруг – обычные груды книг, журналов, писем. Иосиф по обыкновению отломал фильтр у своего «Кента», некоторое время любовно мял сигарету в руках, потом закурил. Все наши общие дела на тот момент были сделаны: последние добавки к «Пейзажу» ушли в Ардис; тексты для «Портфеля» выверены; мы немного поговорили о том, чтобы собрать книгу его стихов «на случай» – идея эта ему была явно по душе. Он подарил экземпляр «Атлантиды» Лизе с надписью:
Дарю стихи Елизавете,
она простит меня за эти
стихи – как я, в душе рыча,
Петра простил ей Ильича[28].
26 января 1996 г. Иосиф
Возможно, это были последние написанные им по-русски строки.
...Через день, в воскресенье, он собирался ехать в свой колледж в Саут-Хедли – начинался весенний семестр, и он надеялся укрыться от врачей и от болезни в тихом Массачусетсе...[29]
27 января – день рождения Барышникова. В отличие от Бродского, который любил и всегда многолюдно праздновал свои дни рождения, Миша свои не отмечал. Тем не менее, они с Иосифом старались в этот день быть вместе. Но 27 января 1996 года, Барышников был в Майами, и Бродский поздравлял его по телефону. Миша вспоминает, что говорили они минут сорок пять. Так, ни о чем существенном и важном. Иосиф сказал, что, если бы мог, с удовольствием прилетел бы в Майами на этот вечер, но неважно себя чувствует. Иосиф расспрашивал Мишу о его здоровье и «велел» ему в этот вечер побольше выпить водки. Барышников ответил, что «как следует» выпить не может, потому что на следующее утро у него будет болеть голова.
«Наутро после выпивки болит голова? – всполошился Бродский. – Этого быть не должно. Значит, у тебя со здоровьем что-то не в порядке, поговори со своим врачом».
Этот шутливый совет, данный за несколько часов до смерти Иосифа, навсегда врезался в Мишину память.
Бродский говорил из своего кабинета на втором этаже и сказал, что к ним зашли приятели и он должен с Мишелем попрощаться и спуститься к ним...
Когда гости ушли, он снова поднялся к себе в кабинет...
В ночь с 28 на 29 января у меня раздался телефонный звонок из Москвы. Было два часа. Звонила Галина Васильевна Старовойтова. По тону ее голоса я поняла, что она уже знает... Знает о смерти Иосифа Бродского.