оить ее и убедить, что со мной все в порядке, я попросил, чтобы она передала трубку отцу. Мы с ним не разговаривали с самых похорон, да и тогда обменялись всего лишь несколькими фразами.
– Папа?
– Здравствуй, сынок! Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
– Ну конечно. А ты сам как?
– Нормально. Просто мы тут немного беспокоились за тебя.
– И напрасно. Со мной все в порядке.
– Страшная вещь, правда?
– Это ты насчет Глэддена? Да, пожалуй.
– Рили тут, у нас. Она останется на несколько дней.
– Вот и замечательно.
– Не хочешь с ней поговорить?
– Нет, я хотел поговорить с тобой.
Это заставило его замолчать. Напрасно я сказал это, – похоже, папа сильно занервничал.
– Ты еще в Лос-Анджелесе?
– Пока да, и останусь, наверное, еще на пару деньков. Я позвонил, чтобы сказать… Я тут много думал и хочу попросить у вас прощения…
– За что, сынок?
– Ну, за Сару, за Шона… Вообще за все… – Я издал неловкий смешок: так бывает, когда не происходит ничего веселого, а, напротив, чувствуешь себя неуютно и одиноко. – Простите меня, папа.
– Джек, с тобой точно все нормально?
– Точно.
– Тогда почему же ты говоришь такие странные вещи?
– Потому что я действительно хочу попросить у вас прощения.
– Ну что же, сынок, я все понимаю. И ты тоже нас прости…
Я выдержал небольшую паузу, словно бы подводя черту, а потом сказал:
– Спасибо, папа. Мне нужно идти. Попрощайся за меня с мамой и передай привет Рили.
– Обязательно. Кстати, почему бы тебе не заехать к нам, когда вернешься? Поживешь у нас, развеешься…
– Постараюсь.
«Ковбой Мальборо», – подумал я, вешая трубку.
Поглядев на распахнутую дверь балкона, я увидел над перилами нарисованные глаза кумира, которые наблюдали за мной. Рука у меня снова разболелась, да и голова тоже. Наверное, оттого, что я узнал сегодня слишком много. Пришлось снова выпить обезболивающее.
Бледшоу позвонил только в половине шестого и сообщил новости, которые меня отнюдь не порадовали. Заключительный фрагмент мозаики встал на место и разрушил последнюю надежду, за которую я отчаянно цеплялся вопреки всякой логике. Сердце мое обливалось кровью. Я снова остался один, и, что было хуже всего, та, к которой я стремился всей душой, не просто отвергла меня. Она использовала меня, а потом предала.
– Я кое-что разузнал, дружище, – начал Бледшоу. – Сразу предупреждаю: информация – туши свет.
– Излагай.
– Значит, так, Рейчел Уоллинг… Ее отца звали Харви Уоллинг, и сам я его не знал. Когда он работал в отделе расследований, я еще служил простым патрульным, но мне удалось поговорить с одним из ветеранов нашего управления, который хорошо помнит этого человека. Он сказал, что знакомые прозвали его Харви Стенобой… потому что, как следует приняв на грудь, мистер Уоллинг начинал крушить стены. По характеру Харви был одиночкой и ни с кем особенно дружбы не водил.
– Как он умер?
– Сейчас, сейчас… Я попросил одного приятеля поднять то старое дело из архива. Это произошло девятнадцать лет назад, и странно, почему я не помню тот случай. Должно быть, был по уши чем-то занят. Так вот, я сводил своего дружка в хороший кабак, а он приволок мне досье. Это абсолютно точно ее папаша; Рейчел Уоллинг фигурирует в деле в качестве свидетеля. Это она обнаружила труп. Харви застрелился, убил себя выстрелом в висок. Инцидент расследовался как суицид, однако имелись и кое-какие странности.
– Какие именно?
– Во-первых, не нашли прощального письма. А во-вторых, он был в перчатках. Правда, тогда стояла зима, но Харви застрелился в доме. Рано поутру. Следователь даже отметил в рапорте, что это обстоятельство кажется ему подозрительным.
– На перчатках обнаружили следы пороха?
– Да.
– А она… Рейчел была дома, когда это случилось?
– Дочь утверждала, что находилась наверху в собственной комнате, когда услышала выстрел. Спала в своей мягкой постельке. Согласно показаниям Рейчел, выстрел настолько испугал ее, что она не решалась спуститься вниз в течение часа. Но потом все-таки спустилась и увидела труп отца. Так записано в протоколе.
– А мать?
– Никакой матери не было и в помине; она сбежала от них несколько лет назад, и Рейчел осталась с отцом.
Я долго обдумывал то, что раскопал для меня Бледшоу. И то, как он об этом рассказывал. Его последняя фраза и упоминание о мягкой постельке Рейчел насторожили меня.
– А поподробнее, Дэн? Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь.
– Можно тебя кое о чем спросить, Джек? Что у тебя с этой Рейчел? Я же видел по телевизору, как она выводила тебя из…
– Послушай, Дэн, у меня мало времени. Так что выкладывай все, что знаешь.
– Ладно, дружище, не кипятись. Еще одна странность, которую также отметило следствие, заключалась в том, что кровать погибшего была застелена.
– А что тут такого?
– Ну сам посуди. Кровать Харви была убрана и застлана покрывалом. Такое чувство, что он проснулся, аккуратно заправил постель, надел куртку и перчатки, как будто собирался идти на работу, а потом вместо этого присел на стул и влепил себе пулю в башку. Либо так, либо он вообще не ложился той ночью – все думал и думал, а утром наконец решился…
Усталость и подавленность вдруг навалились на меня с такой силой, что я сполз со стула и сел на пол, не отнимая, впрочем, трубки от уха.
– Полицейский, который занимался расследованием, – продолжал Дэн, – вышел в отставку, но все еще живет здесь неподалеку. Вот его я немножко знал. Мо – его зовут Мо Фридман – уже собирался на пенсию, когда я только-только начинал свою карьеру, но мы с ним успели пообщаться. Он отличный мужик. В общем, я только что поговорил с ним по телефону. Расспросил его об этом деле и поинтересовался, что он думает по этому поводу. Неофициально, конечно…
– И что этот Фридман тебе сказал?
– Он сказал, что не стал глубоко копать, потому что по большому счету Харви Стенобой получил то, чего давно заслуживал.
– То есть это не был суицид. И какова же его версия событий?
– Он думает, что постель была прибрана потому, что в ней вообще не спали. Никогда. Он считает, что папаша спал с дочкой в ее мягкой постельке, и однажды утром она решила положить этому конец. О том, что было с Рейчел потом, Мо не знает, да его это и не интересует. И вообще, ему теперь все до фонаря. Мо семьдесят один год, и все свое время он тратит на разгадывание кроссвордов. Говорит, что смотреть телевизор вредно, все равно там одно сплошное вранье. Словом, Фридман и понятия не имел, что дочка Уоллинга стала агентом ФБР. Вот такая история.
Я ошарашенно молчал. Даже рукой двинуть был не в силах.
– Эй, Джек, ты еще там?
– Да. Спасибо, Дэн, но мне нужно срочно перезвонить…
Дежурная на коммутаторе отделения ФБР сказала, что Бэкус уехал на весь день. Когда я попросил проверить еще раз, она просто включила режим ожидания и, пока я слушал бесконечно повторяющуюся мелодию, наверняка полировала ногти или красилась – мне такие уловки прекрасно известны. Наконец девица вспомнила обо мне и сообщила, что Бэкус точно уехал, и посоветовала перезвонить завтра утром. Прежде чем я успел что-нибудь сказать, в трубке раздались короткие гудки.
Бэкус был нужен мне позарез. Я понимал, что надо во что бы то ни стало найти Боба и рассказать о своем жутком открытии, а уж он пусть думает, что предпринять дальше. Ладно, попробуем рассуждать логически: если в Управлении ФБР его целый день не будет, то, возможно, удастся застать его в «Уилкокс-отеле». Тамошнего телефона я не знал, да и не стал выяснять – мне все равно нужно было забрать свою машину, которую я бросил в Голливуде в день приезда в Лос-Анджелес. Перекинув через плечо сумку с компьютером, я шагнул к двери, широко ее распахнул и… застыл как вкопанный. На пороге стоял Боб Бэкус собственной персоной.
– Глэдден – это не Ворон. Он был убийцей – да, но вовсе не Вороном. Я могу это доказать.
Бэкус посмотрел на меня так, будто я собирался доказать ему, что Ковбой Мальборо только что мне подмигнул.
– Послушай, Джек, ты сегодня весь день совершаешь какие-то непонятные звонки. Сначала мне, потом в Куантико. В конце концов я подумал, что, возможно, врачи вчера что-то проморгали? Может быть, нам с тобой стоит съездить в…
– Я понимаю твои чувства, Боб. Больше того, ты имеешь полное право думать то, что сейчас думаешь, особенно после вопросов, которые я задавал тебе и Хэзелтону. Просто я не хотел ни о чем говорить, пока не буду полностью уверен в своих выводах. Теперь этот момент наступил, и я могу все объяснить. Собственно говоря, мы с тобой чуть не разминулись – я как раз собирался идти тебя разыскивать.
– Тогда сядь и объясни. Что ты имел в виду, когда заявил, что в мой курятник пробралась лиса?
– Я хотел сказать вот что: есть ты и твои люди, и ваша работа – выслеживать и ловить преступников, которых вы называете серийными убийцами. И все это время один из таких убийц был среди вас.
Бэкус с шумом выдохнул воздух и затряс головой.
– Садись, Боб, сядь и послушай. Если ты решишь, что я спятил, можешь потом отправить меня в больницу, но сперва позволь все рассказать. В конце концов ты, быть может, со мной согласишься.
Бэкус настороженно опустился на краешек кровати, и я принялся излагать ему свою теорию, для начала заострив внимание Боба на предпринятых мною шагах, включая сделанные сегодня телефонные звонки. На одно это ушло примерно полчаса, но Бэкус пока не перебивал. Но лишь только я приступил к самому главному – к интерпретации собранных мною фактов, – как он остановил меня вопросом, который я предвидел и на который заранее приготовил ответ.
– Ты кое о чем забыл, Джек, – пророкотал Бэкус. – Перед смертью Глэдден признался, что убил твоего брата – ты же сам говорил мне об этом, а потом еще раз подтвердил сей факт в своих показаниях. Я так понял, что он вроде как даже узнал тебя. Что же ты теперь, отказываешься от своих слов?