у, что знал, как и для чего были использованы заимствованные из них строки. Так или иначе, ритмичные стансы и мрачные баллады По нагнали на меня такого страху, что я никак не мог от него избавиться, хотя и включил телевизор, дабы создать шумовой фон и отвлечься от мрачных мыслей.
Лежа на кровати и подложив подушки под спину, я зажег яркие светильники по обеим сторонам от изголовья, и все же резкий смех, раздавшийся в гостиничном коридоре, заставил меня подпрыгнуть. Но стоило только мне успокоиться и, погрузившись в уютную мягкость подушек, продолжить чтение (я как раз открыл стихотворение под названием «Загадка»), как вдруг раздался резкий, требовательный телефонный звонок, нисколько не похожий на мягкое курлыканье аппарата, стоявшего у меня дома, и я снова вскочил. Часы показывали половину первого ночи, и я решил, что это звонит Грег Гленн, так как у нас в Денвере еще только-только пробило половину одиннадцатого.
Уже протянув руку к телефонной трубке, я сообразил, что это никак не может быть Грег. Главный редактор был не в курсе, где я остановился.
Звонил Майкл Уоррен.
– Я знал, что ты не спишь, – заявил он, – и мне захотелось спросить, как идут дела. Нашел что-нибудь интересное?
И снова я почувствовал легкое беспокойство – уж слишком много вопросов он задавал и слишком близко к сердцу принимал мою статью. Никто из осведомителей, снабжавших меня информацией, не стал бы так себя вести. С другой стороны, учитывая, чем Майк рисковал ради меня, просто так взять и отделаться от него мне не позволяла совесть.
– Только недавно закончил читать дела, – сообщил я. – А сейчас сижу и перелистываю Эдгара Аллана По. Запугал себя до чертиков, и конца этому не видно…
Уоррен вежливо засмеялся.
– А есть у него что-нибудь подходящее… для наших самоубийств?
Только тут я начал кое-что понимать.
– Послушай, Майк, откуда ты звонишь?
– Из дома, а что?
– Но ты, кажется, говорил, что живешь в Мэриленде?
– Да, верно. Ну и что ж тут такого?
– Это междугородний звонок. Его впишут в счет телефонной компании. Ты не подумал об этом?
Я ни на грош не верил, что Майк может до такой степени забыть об осторожности, особенно в свете его собственных рассказов о ФБР и агенте Уоллинг.
– О, черт!.. – выругался он. – Я… Хотя мне кажется, этого можно не бояться. Вряд ли кто-нибудь станет интересоваться, с кем и когда именно я беседовал. Мы же не на оборонные секреты покушались, чтобы кто-то стал поднимать шум.
– Ну не знаю. В конце концов, тебе виднее.
– Не заморачивайся этим, Джек, лучше расскажи, что тебе уже удалось накопать.
– Я же говорю, что пока еще работаю. Есть тут пара человек, которые, похоже, подходят. Точнее, даже не пара, а чуть больше.
– Ну что же, я рад, что мы рисковали не зря.
Я кивнул и только потом сообразил, что Уоррен не может меня видеть.
– В общем, спасибо тебе, Майк. А сейчас я, пожалуй, вернусь к документам. Уже поздно, а я хотел бы поскорее закончить.
– Ладно, иди трудись. Может быть, завтра, если у тебя будет возможность, ты позвонишь и расскажешь, как дела?
– Не знаю… Лично мне эта идея не очень нравится. Мне кажется, Майк, нам нужно вести себя тише воды ниже травы.
– Ну как хочешь. В конце концов, так или иначе, я прочту обо всем этом в газете. Ты уже договорился со своим главным, чтобы зарезервировали первую полосу? Небось он тебе уже телефон оборвал?
– Нет, он не имеет привычки стоять над душой.
– Повезло тебе с редактором. Ну ладно, работай. И счастливой охоты.
Вскоре я снова погрузился в темные пучины поэзии По, который, хотя и был мертв вот уже сто пятьдесят лет, однако умудрялся даже из могилы наводить на меня самый настоящий ужас. Эдгар По был мастером настроения и ритма. Настроение его неизменно оказывалось мрачным, а ритм – завораживающим, исступленным. Некоторое время спустя я поймал себя на том, что примеряю к себе его полные безнадежности и отчаяния строки. «В печали до срока я жил одиноко, и дух мой блуждал меж теней» [9]. Слова поэта резали душу, как бритва, и казалось, что это было написано обо мне.
Я читал дальше, и печаль По охватывала меня все сильнее и сильнее. Особенно остро я ощутил ее, когда дошел до стихотворения «Озеро».
Когда же Ночь, царица снов,
На все бросала свой покров
И ветр таинственный в тени
Роптал мелодию: усни! —
Я пробуждался вдруг мечтой
Для ужаса страны пустой[10].
Гений поэта очень точно подметил и передал мои собственные страхи и мучительные воспоминания. Протянув свою ледяную руку через полтора столетия, По положил мне ее на грудь, и я корчился от боли, которую причиняла мне моя собственная память.
Таилась смерть в глухой волне,
Ждала могила в глубине[11].
Я закончил читать в начале четвертого утра. Мне удалось найти только одно совпадение: строка «Прискорбно, я знаю, лишился я сил…», которую следствие приписывало далласскому детективу Гарланду Петри, на самом деле была позаимствована из стихотворения Эдгара По «К Анни».
Несмотря на все усилия, мне так и не удалось обнаружить, из какого произведения По были взяты предсмертные слова Клиффорда Белтрана, помощника шерифа из округа Сарасота. Я даже подумал, что слишком устал и потому пропустил цитату, однако в глубине души твердо знал, что читал достаточно внимательно. Строчки «Да примет Господь мою грешную душу» просто не было ни в одном из стихотворений По, и мне оставалось только заключить, что эта фраза стала последней искренней молитвой решившегося на самоубийство копа. И я вычеркнул Белтрана из списка, поскольку его последнее письмо, очевидно, было написано им самим.
Мужественно борясь со сном, я продолжал анализировать свои заметки, но так и не решился забраковать случай Маккаферти из Балтимора – уж слишком он походил на дело Брукса. Это обстоятельство, кстати, помогло мне определиться с дальнейшими планами. Закрывая глаза и засыпая, я уже знал, что́ буду делать, когда проснусь. Я поеду в Балтимор сам и все разузнаю подробно.
Этой ночью меня посетил давний кошмар, который, повторяясь из раза в раз во всех подробностях, преследовал меня всю жизнь. Как и обычно, мне снилось, будто я иду по замерзшему озеру, покрытому синевато-черным льдом. Никаких берегов не видно, линия горизонта слепит глаза неестественной, обжигающей белизной, и я иду, низко опустив голову, чтобы не видеть этого мертвенного сияния. И вдруг слышу пронзительный женский голос, который зовет на помощь. Голос доносится сзади, я оглядываюсь, но там никого нет. Тогда я поворачиваюсь и продолжаю двигаться в прежнем направлении. Один шаг, второй, а на третьем из-подо льда протягивается рука, хватает меня за ноги и начинает тащить к растущей на глазах дымящейся проруби.
Я так и не сумел разобраться, хотел ли тот, кому принадлежала эта рука, утянуть меня под воду или же просто сам пытался выбраться. Много раз я видел этот сон, но так и не узнал ответа.
Все, что я смог рассмотреть на этот раз, так это узкую синеватую кисть, которая тянулась ко мне из-под черной воды. Я знал, кому принадлежит эта рука и что она означает. То была сама Смерть.
И тут я проснулся.
Светильники все еще горели, а телевизор работал. Я сел на кровати и огляделся, спросонок не совсем понимая, где нахожусь и как сюда попал. Выждав, пока страх уляжется, я спустил ноги на пол, выключил телевизор и подошел к мини-бару. Распахнув дверцу, выбрал небольшую бутылочку «Амаретто» и высосал ее прямо из горлышка. Потом я ознакомился с маленькой карточкой, которая лежала там же. Бутылочка стоила шесть долларов – ничего себе цены. Некоторое время я изучал этот грабительский прейскурант, стараясь хоть чем-нибудь себя занять.
В конце концов я почувствовал, что алкоголь начинает действовать, вернулся к кровати и уставился на часы. Четверть пятого. Надо хоть немного поспать. Я юркнул под одеяло, прихватив с тумбочки книгу. Найдя стихотворение «Озеро», я перечел его еще раз, ловя себя на том, что мои глаза раз за разом возвращаются к одним и тем же строкам:
Таилась смерть в глухой волне,
Ждала могила в глубине.
И все же усталость взяла свое и сумела победить тревожные мысли. Отложив книгу, я завернулся в одеяло и уснул мертвым сном.
Глава 17
Интуиция подсказывала Глэддену, что задерживаться в городе не стоит, но он просто не мог никуда уехать. Слишком многое надо было успеть сделать. Через несколько часов в отделение банка «Уэллс фарго» поступит телеграфный перевод, и тогда он сможет приобрести новый фотоаппарат. Для Глэддена это была задача первостепенной важности, которую он к тому же не мог решить по дороге во Фресно или какое-нибудь другое место. Следовательно, приходилось пока оставаться в Лос-Анджелесе.
Глядя на себя в зеркало, Глэдден старался привыкнуть к своему новому облику. Теперь его волосы стали черными, да еще вдобавок он со среды не брился, и щеки успели покрыться густой щетиной.
Взяв с тумбочки очки, Глэдден нацепил их на нос. Цветные контактные линзы он выбросил в мусорный контейнер в какой-то придорожной забегаловке, где ужинал вечером третьего дня. Снова посмотрев в зеркало, Глэдден улыбнулся своему отражению. Перед ним был новый человек, совсем не похожий на прежнего.
Потом Глэдден обратил внимание на экран телевизора, где какая-то женщина занималась любовью сразу с двумя мужчинами в позиции, которую обычно предпочитают для случки собаки. Громкость была поставлена на минимум, но Глэдден и так неплохо представлял себе, что за звуки могли сопровождать эту помесь стриптиза и вольной борьбы. Телевизор проработал всю ночь, но просмотр порнофильмов, включенных в стоимость номера, нисколько не возбуждал Глэддена. На его взгляд артисты выглядели недостаточно молодо, да и лица у них были такими, словно вся эта возня успела им смертельно надоесть. Порой какой-нибудь кадр казался Глэддену и вовсе отвратительным, но он не вырубал телевизор. Светящийся экран и мелькающие там обнаженные части тел напоминали ему, что у каждого человека обязательно есть свои грязненькие желания и неутоленные страстишки.