– В самом деле? А я думал, что они охраняют Томаса.
– Так оно и есть. Просто оперативник должен каждую минуту иметь представление о том, что делается на улице, за которой он наблюдает. Если только он хороший оперативник.
Я повернулся и сделал несколько шагов в обратном направлении, где в темноте горела зеленая неоновая вывеска «Марка Твена». Мне казалось, что я очень внимательно осмотрел пустынную улицу и припаркованные по обеим сторонам машины, но ни одного наблюдателя я не заметил.
– Сколько их здесь?
– Должно быть пятеро. Двое пеших агентов на постоянных постах, двое в стоящей машине, и один – в движущейся. Он патрулирует квартал.
Я развернулся в обратном направлении и поднял воротник куртки: снаружи оказалось намного прохладнее, чем я ожидал. Наше дыхание вырывалось облачками пара, который быстро таял в свете редких фонарей.
Когда мы выбрались на бульвар, я поглядел по сторонам и заметил неоновую вывеску в одном квартале от перекрестка. Бар назывался «Кот и скрипка», и я указал на него Рейчел. Она молча кивнула и решительно зашагала туда. Никто из нас не произнес ни слова до тех пор, пока мы не оказались перед высокой кирпичной аркой, на которой и была установлена привлекшая мое внимание вывеска.
Арка привела нас в небольшой палисадник, где под ярко-зелеными парусиновыми зонтиками стояло несколько столиков. Все они были пусты, зато в глубине двора мы заметили освещенные окна бара: внутри наверняка было тепло и уютно. Несмотря на наплыв посетителей, мы сразу нашли свободную кабинку, расположенную напротив уголка для игры в дартс, и сели.
Бар был оформлен с претензией на английский паб. Подошла официантка, и Рейчел предложила мне выбирать, сказав, что полагается на мой вкус. Я заказал два «желто-черных» пивных коктейля.
В ожидании, пока нам подадут бокалы, мы немного поболтали, оглядывая зал. Потом коктейль принесли, мы чокнулись и стали пить. Я исподволь наблюдал за Рейчел, уверенный, что она никогда не пробовала ничего подобного.
– Пиво «Харп» тяжелее, – пояснил я, – поэтому оно остается на дне и не смешивается с «Гиннессом».
Рейчел улыбнулась:
– Когда ты заказал «желто-черное», я подумала, что это какой-нибудь особенный журналистский ёрш. Довольно приятная смесь, только очень крепкая.
– Ирландцы, надо отдать им должное, умеют делать пиво. Англичанам есть чему у них поучиться.
– Еще одна порция такого коктейля, и тебе придется пойти за подмогой, чтобы меня доставили обратно.
– Сомневаюсь.
Некоторое время мы хранили молчание, но в нем не было ни капли отчуждения, а только взаимопонимание и тепло.
– Твое настоящее имя – Джон?
– Да.
– Если не ошибаюсь, Шон – это ведь ирландский вариант Джона?
– Не ирландский, а шотландский. Мы были близнецами, вот родители и решили… вернее, это мама придумала.
– По-моему, очень оригинально.
Я сделал еще несколько глотков и решил, что настал подходящий момент задать несколько вопросов о деле.
– Расскажи мне про Глэддена.
– Мы еще ничего о нем не знаем.
– Но ты же когда-то встречалась с этим типом, допрашивала его. Мне кажется, ты должна была интуитивно понять, что он собой представляет.
– Глэдден был не особенно разговорчив и совершенно не хотел сотрудничать. Тогда его апелляция еще ходила по инстанциям, и он не доверял нам. Наверное, боялся, что все сказанное им может каким-то образом помешать получению благоприятного ответа. Мы по очереди пытались разговорить его, и в конце концов – кажется, эту идею подал Бэкус – Глэдден согласился побеседовать с нами о себе в третьем лице. Ну, как будто бы преступление, за которое он получил срок, совершил кто-то другой.
– Если не ошибаюсь, Банди тоже делал что-то подобное, – вставил я, припомнив книгу, которую когда-то читал.
– Совершенно верно, и Банди, и многие другие. С помощью этого приема удавалось успокоить маньяков, уверить, что мы приехали вовсе не для того, чтобы возбудить против них какие-то новые дела. К счастью для нас, всех этих людей отличает непомерное тщеславие. Их собственное «я» так и рвется наружу, им очень хочется поговорить о себе, и все, что от нас требовалось, – это убедить собеседника, что на него ни в коем случае не обрушатся новые репрессии. Ну а Глэдден к тому же ни на минуту не забывал, что его дело с апелляцией может выгореть, и тогда…
– Вам выпала редкая возможность познакомиться с маньяком до того, как он вновь возьмется за свое, хоть ваше знакомство и было непродолжительным.
– Ты совершенно прав, Джек, у меня такое ощущение, что если бы тех людей, которых мы интервьюировали в тюрьмах, вдруг выпустили на свободу, как это случилось с Уильямом Глэдденом, нам рано или поздно пришлось бы вновь за всеми ними охотиться. Эти люди безнадежны и не поддаются никакому перевоспитанию. Они никогда не изменятся к лучшему.
Рейчел произнесла это с такой странной интонацией: одновременно как бы предостерегая и делясь сокровенным. Я некоторое время обдумывал ее слова, стараясь постичь заложенный в них глубинный смысл. Уж не предупреждала ли она в первую очередь саму себя?
– Так что же Глэдден вам в тот раз рассказал? Он упоминал о Белтране и о «Старших товарищах»?
– Конечно же нет, потому что тогда бы я непременно вспомнила про Белтрана, как только увидела его в списке жертв. Глэдден вообще не называл никаких имен. Единственное, о чем он упомянул в этой связи, так это о том, что еще в детстве сам стал объектом сексуальной агрессии. Мы не обратили на это серьезного внимания – стандартное оправдание, к которому прибегают извращенцы вроде него. Правда, по словам Глэддена, с ним это случилось далеко не один-единственный раз. Кто-то использовал его для занятий сексом постоянно, на протяжении определенного периода времени, когда Глэддену было столько же лет, сколько и детям, на растление которых он покушался в Тампе. В общем, Глэдден получил психическую травму и зациклился на том, что с ним случилось; к сожалению, с подобными случаями нам приходится сталкиваться довольно часто. Жертвы насилия замыкаются на себе, точнее, на том моменте своей жизни, когда… когда их втоптали в грязь.
Я кивнул в знак того, что внимательно слушаю, но промолчал, боясь, что если перебью, то Рейчел не станет продолжать свой рассказ.
– Это длилось почти три года, – сказала она, – с девяти до двенадцати лет, причем Глэдден подвергался насилию довольно часто. Преступник не только принуждал его к орально-генитальным контактам, но и практиковал анальный секс. Имени Глэдден нам так и не назвал, только подчеркнул, что это не был кто-то из числа его родственников. Даже матери Глэдден ничего не говорил, потому что боялся этого человека. По его словам, насильник частенько угрожал ему, однако очевидно, что в жизни Глэддена он занимал важное место и являлся для него авторитетом. Боб попытался тогда выяснить, кто это мог быть, однако не преуспел. В общем-то, случай Глэддена был вполне заурядным, так что мы не стали затевать никакого дополнительного расследования. Хотели было побеседовать с его матерью, но нам даже не удалось ее разыскать: после ареста Глэддена пресса подняла вокруг Флоридского Фотографа такую шумиху, что она спешно уехала из Тампы в неизвестном направлении. Теперь, конечно, мы можем с достаточной степенью вероятности предположить, что насильником был Белтран.
Я пропустил ее замечание насчет прессы мимо ушей и вновь кивнул. Мой бокал уже опустел, а Рейчел едва пригубила коктейль. Очевидно, он ей не слишком понравился, и я, подозвав официантку, заказал для Рейчел пиво «Амстел лайт», а сам придвинул поближе к себе ее бокал с «желто-черным». И поинтересовался:
– А почему отношения между Глэдденом и Белтраном прекратились?
– По самой банальной причине. Все закончилось, когда Глэдден повзрослел и перестал представлять для педофила интерес. Тогда он дал ему отставку и переключился на следующую жертву. Мы планируем разыскать и допросить всех детей, с которыми Белтран имел дело в рамках программы «Старшие товарищи». Я готова поклясться, что он всех их насиловал или, по крайней мере, пытался это сделать. Именно он посеял в неокрепших душах зло, с него все началось. Не забудь об этом, Джек, когда будешь писать свою статью. Белтран получил по заслугам.
– Ты говоришь так, словно сочувствуешь Глэддену.
Похоже, зря я это сказал. В глазах Рейчел полыхнули гневные искры.
– Ты прав, Джек, я ему сочувствую, но это не значит, что я оправдываю хотя бы один поступок из тех, которые он совершил, и что я стану колебаться, если мне представится возможность всадить в него пулю. Однако будем объективны: не он взрастил чудовище, которое завладело им изнутри. Виноват в этом кто-то другой.
– Ладно-ладно, не сердись…
Тут как раз подошла официантка с пивом для Рейчел и избавила меня от необходимости оправдываться. Воспользовавшись паузой, я сделал добрый глоток «желто-черного» и перевел беседу в несколько иное русло:
– Ну а если отвлечься от того, что Глэдден вам там наговорил про тяжелое детство… Какое он в целом произвел на тебя впечатление? Действительно ли этот тип так умен, как считают?
Прежде чем ответить, Рейчел немного подумала, словно приводя в порядок свои мысли.
– Уильям Глэдден знал, что его сексуальные устремления абсолютно неприемлемы с точки зрения культуры, общественной морали и закона. Это, несомненно, его тяготило. На мой взгляд, он постоянно находится в состоянии внутренней войны, пытаясь понять свои желания и оправдать инстинкты. Пусть Глэдден и говорил о себе в третьем лице, он и историю-то свою согласился нам рассказать только потому, что надеялся, что это хоть как-то облегчит ему борьбу с самим собой или поможет кому-то другому, кто еще только вступил на этот же путь. Если принять во внимание проблему, с которой он столкнулся, то становится понятно, что перед нами человек с высокоразвитым интеллектом. Большинство преступников, кого мне приходилось допрашивать в разных тюрьмах, были похожи на животных. Да что там похожи! Это и были самые настоящие животные. Или даже машины. Они тупо шли туда, куда их толкали засбоившая программа или древний звериный инстинкт, и убивали… Убивали просто потому, что были должны, не думая ни о чем и не терзаясь муками совести. В этом отношении Глэдден существенно от них отличался. Так что ответ на твой вопрос – да. Он умен и, может быть, даже еще умнее, чем мы предполагае