– Я сразу понял, глаз намётанный. Осанка, пластика… Олег, вы не против, если я оставлю Веронике координаты?
– Пожалуйста.
Вадим протянул ей визитную карточку:
– Будет желание, напишите, посотрудничаем. Тут ссылка на работы, адрес, телефон.
– Хорошо, спасибо, – улыбнулась Ника и, прежде чем спрятать визитку, внимательно её рассмотрела.
Почти сразу в комнату влетело невесомое создание с гладким пучком на голове и подведёнными глазами. Из-под розового халата, туго перехваченного в поясе, виднелись стальные балетные икры. Обернувшись к сидящим, фея сделала книксен и движением руки поманила Сандлера.
– Ну, всем удачи! – сказал Вадим и вышел со своим огромным рюкзаком.
– Вам тоже, – ответила Таня и обратилась к напарнице-стажёрке, которую Олег видел впервые: – Рита, стукни, пожалуйста, в чёрный, скажи, что осталось пять минут.
3
Предыдущая смена удалялась неохотно: только стало получаться, поймали настрой…
– Говорила же, не хватит двух часов, – ворчала фотограф Алёна.
– У нас пока свободен северный, – предложила Рита. – Ещё час будет свободен, можете закончить там.
– Спасибо, попробуем.
Вероника вошла в чёрный зал, огляделась.
– Тут интересно, – сказала она и прислушалась к эху.
У студийных помещений при всём несомненном удобстве есть недостаток: их легко опознать. Не только интерьеры с зеркалами, кроватями, ваннами – даже стены и фанерные кубы в пустых залах имеют своё лицо. Взглянет на снимок кто-то мало-мальски опытный и уверенно скажет: это было здесь. Олег и сам за два года, вовсе не стараясь, научился определять известные в городе места. Только с этим залом время от времени промахивался, за что его и любил.
Зал был просторный, вытянутый. Дощатый пол, четыре источника импульсного света, три постоянного. Разнообразные насадки, от тубусов до двухметрового октобокса. Длинные стены, кирпичная и рельефно оштукатуренная, при желании затягивались тёмно-серой тканью. Непроглядно чёрным был ближний ко входу конец. В дальнем Андрей, новый управляющий, устроил комнату в стиле прованс: пастельные стены, стол из состаренного дуба, пуф, обитый тканью с морским узором, полосатая циновка на полу. Стена с единственным в зале окном, справа от торца, – бутафорская, за ней находилось пространство шириной метра полтора, место для искусственного солнца.
Олег сразу удалился в этот закуток.
– Надо пользоваться, – сказал оттуда. – Через месяц разберут и сделают что-то другое.
Настроил постоянный источник, включил дымовую машину. Когда вышел, Вероника уже переменила брюки и свитер на коротенькое светлое платье.
– Садись, будь хозяйкой, – проводил он её за стол.
Ника сбросила тапки, подогнула под себя босую ногу.
– Как почувствуешь, что готова к задуманному, дай знать, – сказал Олег.
– Хорошо.
– Но не заставляй себя. Если не почувствуешь и всю дорогу будешь в этом платьице, я не обижусь. Придём в другой раз.
– Нет, я соберусь, – тихо ответила Вероника.
Олег поставил на стол глиняную кружку с чаем, прихваченную из администраторской. Рядом положил взятое из дома зимнее яблоко и громадную книгу – чуть ли не весь Пушкин в одном потрёпанном томе 1952 года издания.
– Там «Мадона» с одной «н», представляешь? – сказал он. – Оказывается, так писали.
Ника взвесила книжищу в руках, полистала и что-то нашла.
– Что, если не секрет?
– «Метель».
– Понял.
Олег открыл свою музыку, запустил «Отзвуки вальса». Затем установил фотоаппарат на штатив и выключил свет под потолком.
– Выдержки будут длинные, до одной десятой секунды. Держись естественно, будто меня нет, и по команде «Стоп!» чуть-чуть замирай.
Он начал работать, между делом советуя, как повернуться, куда посмотреть. Когда прогрелась машина, напустил в комнату дыма, тщательно размешал его в воздухе и вернулся к фотоаппарату. Теперь получалось нежнее, комната и сама Вероника словно таяли в рассветных лучах.
– Читай внимательно… Стоп!.. Медленно переворачивай страницу… Стоп!.. Повернись, смотри в объектив. Смотришь, но не видишь, мыслями ещё в книге… Стоп!.. Теперь увидела… Стоп!.. Возьми кружку…
Всё-таки чего-то не хватало. Лучи, проникая в окно, должны отражаться от стен и заполнять комнату, но стен было меньше положенного, и галогеновая лампа слабовата. В помощь ей Олег подключил другую, с рефлектором, направленным на белый экран. Попробовал – теперь в самый раз.
Разменяв вторую сотню кадров, он потушил источники, зажёг главный свет и с помощью ноутбука показал, что удалось.
– Качество здесь не то, но составить представление можно.
– Супер, вообще! – воскликнула Ника. – Спасибо.
– Ещё бы с тобой было не супер.
– Дело не во мне. Как будто старое, плёночное… Редко нравлюсь себе, но ты что-то уловил. Я готова снять платье. Под ним вот здесь, – указала она на грудь, – ничего нет.
– Давай перед камерой?
– Попробую.
– Медленно, можешь ко мне спиной. Сейчас поставлю импульсное солнышко. Оно будет ярче, замирать уже не надо. И я больше не командую, живи в кадре сама.
– Поняла… Олег, – сказала вдруг Вероника, – послушай стихотворение, пожалуйста.
Он кивнул, и Ника не спеша произнесла:
В сущности, это несложно – увидеть город,
В небо разинуты злые дворы-колодцы.
Сходит душа с ума, горизонт распорот,
Дышат мольбою призрачные колоссы.
– Как тебе?
– Эксперимент? Поиск нового? – осторожно спросил Олег.
– Это не моё.
– Правда?
– Честное слово.
Мгновение они глядели друг другу в глаза.
– Слава богу! – выдохнул он.
Ника рассмеялась:
– Видел бы своё лицо! Неужели так плохо?
Олег пожал плечами.
– И всё-таки? – настаивала она. – Вот продолжение:
Главный из них – надежда, что умирает
Только последней и, дорожа минутой,
Шлёт незабытые позывные рая
В год приснопамятный или же пресловутый…
– Ника, я не специалист. Я в жизни родил единственный стишок. В Каспийское впадает Волга море, овёс и сено лошади едят. Все люди хочут счастья, а не горя и в гордом ожидании сидят. Вот прямо сейчас, не отходя, так сказать…
Вероника прикусила нижнюю губу, отвернулась и прыснула.
– Ну а всё-таки? – повторила, успокоившись.
Олег помедлил, собирая слова.
– Мне кажется, это писал кто-то грамотный, начитанный и совершенно без… без божьей искры.
– Дипломатично закончил. Хотел жёстче?
– Наверное. Пусто, много такого сейчас. Первая строка забывается прежде, чем закончилась вторая.
– Я сама не сразу запомнила.
– А кто это, если не секрет?
– Может, и знаешь. Её зовут Мира.
– Лохвицкую только слышал.
Вероника улыбнулась:
– Та была раньше и с двумя «р». А эта с одной, ей сейчас сорок. Мира Комиссарова.
– Тогда не знаю.
– Красотка, кстати, изумительная. Ноги километр, глазищи, скулы, вот бы кого сюда.
– Всё равно не знаю.
– Широко известна в узком кругу, как и мы все. Вообще-то она Ольга, но решила, что это имя простое, не богемное и не походит к фамилии. Плюс какие-то личные драмы, желание всё поменять… Впрочем, это меня не касается. Продолжаем?
4
Вероника стягивала платье через голову, попутно выворачивая наизнанку.
– Не напрягайся, не позируй. Спокойнее, ты одна, – говорил Олег. – Молодец, давай повторим.
Сделали несколько дублей: спиной к камере, опять спиной, спиной в три четверти, в профиль. Наконец – лицом. Бросив платье на стол, Ника стояла в белых кружевных трусиках: обнажённая душа. Если только бывают души совершенные, как это тело.
А грудь оказалась меньше, чем Олег рисовал в воображении. Значительно меньше; ещё бы каплю поменьше, и можно без оговорок назвать маленькой. Но другую сейчас было и не представить.
– Давай посмотрим, – предложил Олег.
Ника села, одной рукой прижала платье к груди. Олег устроился рядом. Листая снимки, не отрывал от них взгляда, чтобы не смущать её. Но когда над ухом слышишь голос, чувствуешь дыхание на щеке, тонкий цветочный запах от волос; когда она, желая задержать приглянувшийся кадр, касается длинными пальцами твоей руки, волей-неволей смутишься сам.
– Ты правильно говорил, не надо макияжа, – сказала Ника. – С ним было бы не то настроение. Здесь я будто проснулась недавно.
– И впереди целый день, – добавил он.
– Ага…
– Кстати, прошёл час сорок. Давай ещё без платья? И пойдём туда, – кивнул он на чёрный конец, – займёмся минимализмом.
– Хорошо. Слушай, Олег. Скажи, пожалуйста, только честно, – Вероника помедлила, вздохнула. – От моих стихов у тебя впечатление другое?
– Ещё бы!
– Спасибо, верю.
Олег не то что помнил первое впечатление от Вероники и её стихов – оно до сих пор было живо и, стоило представить её, затмевало всё. Случилось так. В главном зале студии «Фотон» – полтораста квадратных метров, пять больших окон на юг и три на запад – раз-другой в месяц проходили концерты и литературные вечера. Это было особенно здорово летом: одни выступают, другие щёлкают в естественном свете хоть до полуночи. Полтора года назад Олег впервые оказался на таком вечере и сидел, изнывая от неловкости. Стихотворение Миры ещё цветочки; от того, что звучало там, хотелось почесаться и заснуть, не грохнувшись при этом с фанерного куба.
Поэтессы, сменявшие одна другую на белом фоне, имели будничный вид: если юбки, то простые, в каких гуляют по улице, иной раз брюки с футболками, старейшая явилась в шортах. Девушка в длинном абрикосовом платье с открытыми плечами казалась там гостьей из дальних миров и хотя бы поэтому, выйдя к фону, заставила встрепенуться. А когда её звучный голос без усилий наполнил зал… Самое близкое чувство: в конце июня по горному шоссе подъезжаешь к Коктебелю, видишь склоны Карадага, одетые в солнце и лёгкий туман, и впереди целый день, полный приключений. Только ещё сильнее.