(Maud, 1855) и «Принцесса» (The Princess, 1847) и в особенности цикл «Королевские идиллии» (Idylls of the King) — стилизованный пересказ легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Многие цитаты из произведений Теннисона в английском языке стали крылатыми; фраза «Бороться и искать, найти и не сдаваться» из стихотворения «Улисс» вошла в русский язык. Теннисон — девятый по частотности цитирования автор, согласно «Оксфордскому словарю цитат».
Прерафаэлиты лично познакомились с поэтом в 1849 г., когда Теннисон начал позировать скульптору Томасу Вулнеру, члену Братства, получившему заказ на медальон с изображением поэта. У. Х. Хант, Д. Г. Россетти, Дж. Э. Миллес, Э. Сиддал искренне восхищались поэзией Теннисона. На сюжеты его произведений художники-прерафаэлиты создали немало картин: «Леди Шалотт» У. Х. Ханта и Дж. У. Уотерхауса, «Леди Клер» Дж. У. Уотерхауса, «Мариана» и «Канун святой Агнессы» Дж. Э. Миллеса, «Король Кофетуа и нищенка» Э. Бёрн-Джонса и многие другие. Работами прерафаэлитов украшено первое иллюстрированное издание А. Теннисона, «Стихотворения», опубликованное в издательстве Эдуарда Моксона в 1857 г. В списке из 57 имен «Бессмертных», составленном У. Х. Хантом («не существует иного Бессмертия, нежели то, что сосредоточено в этих именах»), значится и имя Теннисона — отмеченное одной звездочкой. Среди горячих почитателей таланта Теннисона была сама королева Виктория, даровавшая поэту титул баронета в 1884 г. — так Теннисон первым стал пэром Англии, получившим титул благодаря поэтическим заслугам.
ST. AGNESʼ EVE
Deep on the convent-roof the snows
Are sparkling to the moon:
My breath to heaven like vapour goes;
May my soul follow soon!
The shadows of the convent-towers
Slant down the snowy sward,
Still creeping with the creeping hours
That lead me to my Lord:
Make Thou my spirit pure and clear
As are the frosty skies,
Or this first snowdrop of the year
That in my bosom lies.
As these white robes are soil’d and dark,
To yonder shining ground;
As this pale taper’s earthly spark,
To yonder argent round;
So shows my soul before the Lamb,
My spirit before Thee;
So in mine earthly house I am,
To that I hope to be.
Break up the heavens, О Lord! and far,
Thro’ all yon starlight keen,
Draw me, thy bride, a glittering star,
In raiment white and clean.
He lifts me to the golden doors;
The flashes come and go;
All heaven bursts her starry floors,
And straws her lights below,
And deepens on and up! The gates
Roll back, and far within
For me the Heavenly Bridegroom waits,
To make me pure of sin.
The sabbaths of Eternity,
One sabbath deep and wide —
A light upon the shining sea —
The Bridegroom with his bride!
КАНУН СВЯТОЙ АГНЕССЫ
Подлунным светом снег блестит,
В морозной мгле, как дым,
Мое дыханье ввысь летит —
Лети, душа, за ним.
Все резче тени на снегу
От монастырских стен,
Все ближе час, когда смогу
Земной покинуть плен,
Чиста отныне и навек,
Как этот лунный свет,
Как этот нежный первоцвет,
Что на груди согрет.
Как белый мой наряд не бел
Пред снежной белизной,
Как огонек свечи несмел
В сравнении с луной,
Так и душа моя темна
Перед душой Твоей,
Так и земная жизнь бедна
Пред той, что ждет за ней.
О, расстели передо мной
Колючих звезд поток,
Введи сверкающей звездой
В небесный Твой чертог!
И я иду к златым вратам
В бездонной вышине,
И вспышки звезд то тут, то там
Путь освещают мне,
Все выше, дальше — и врата
Распахнуты, и вот
Пред Женихом, светла, чиста,
Невеста предстает.
Безбрежный вечности покой
Торжественен и тих.
Сʽвет над равниною морской —
С невестою Жених!
MARIANA
ʽMariana in the moated grange.’
With blackest moss the flower-plots
Were thickly crusted, one and all:
The rusted nails fell from the knots
That held the pear to the garden-wall.
The broken sheds look’d sad and strange:
Unlifted was the clinking latch;
Weeded and worn the ancient thatch
Upon the lonely moated grange.
She only said, ʽMy life is dreary,
He cometh not,’ she said;
She said, ‘I am aweary, aweary,
I would that I were dead!’
Her tears fell with the dews at even;
Her tears fell ere the dews were dried;
She could not look on the sweet heaven,
Either at morn or eventide.
After the flitting of the bats,
When thickest dark did trance the sky,
She drew her casement-curtain by,
And glanced athwart the glooming flats.
She only said, The night is dreary,
He cometh not,’ she said;
She said, ‘I am aweary, aweary,
I would that I were dead!’
Upon the middle of the night,
Waking she heard the night-fowl crow:
The cock sung out an hour ere light:
From the dark fen the oxen’s low
Came to her: without hope of change,
In sleep she seem’d to walk forlorn,
Till cold winds woke the gray-eyed morn
About the lonely moated grange.
She only said, ‘The day is dreary,
He cometh not,’ she said;
She said, ‘I am aweary, aweary,
I would that I were dead!’
About a stone-cast from the wall
A sluice with blacken’d waters slept,
And o’er it many, round and small,
The cluster’d marish-mosses crept.
Hard by a poplar shook alway,
All silver-green with gnarled bark:
For leagues no other tree did mark
The level waste, the rounding gray.
She only said, ‘My life is dreary,
He cometh not,’ she said;
She said, ‘I am aweary, aweary,
I would that I were dead!’
And ever when the moon was low,
And the shrill winds were up and away,
In the white curtain, to and fro,
She saw the gusty shadow sway.
But when the moon was very low,
And wild winds bound within their cell,
The shadow of the poplar fell
Upon her bed, across her brow.
She only said, ‘The night is dreary,
He cometh not,’ she said;
She said, ‘I am aweary, aweary,
I would that I were dead!’
All day within the dreamy house,
The doors upon their hinges creak’d;
The blue fly sung in the pane; the mouse
Behind the mouldering wainscot shriek’d,
Or from the crevice peer’d about.
Old faces glimmer’d thro’ the doors,
Old footsteps trod the upper floors,
Old voices called her from without.
She only said, ‘My life is dreary,
He cometh not,’ she said;
She said, ‘I am aweary, aweary,
I would that I were dead!’
The sparrow’s chirrup on the roof,
The slow clock ticking, and the sound
Which to the wooing wind aloof
The poplar made, did all confound
Her sense; but most she loathed the hour
When the thick-moted sunbeam lay
Athwart the chambers, and the day
Was sloping toward his western bower.
Then, said she, ‘I am very dreary,
He will not come,’ she said;
She wept, ‘I am aweary, aweary,
Oh God, that I were dead!’
МАРИАНА
В усадьбе, обнесенной рвом…
На клумбах мох как черный креп,
Аллеи глухи и мрачны,
И гвозди выпали из скреп,
Державших грушу у стены.
И в запустенье вековом
Строенья ветхие стоят,
Пустых окон тоскливый ряд —
На мызе, окруженной рвом.
«Как жизнь пуста! — она сказала. —
Он не придет и впредь.
А я устала, так устала,
Уж лучше умереть!»
На небе отгорел закат,
Рассыпался горстями рос.
Поднять не в силах скорбный взгляд,
Она лила потоки слез.
Мышей летучих вился рой
И становилось все темней.
Закрывши окна, в мир теней
Она вошла ночной порой.