Для этого рассмотрим композицию и этого произведения:
1) экспозиция – рассказ о знакомстве повествователя с Леграном;
2) первая «странность» – беседа героев о жуке, попытка Леграна нарисовать жука, при этом на переданном им рассказчику листке вместо жука оказывается изображен череп;
3) целая цепь «странностей», связанных с поведением Леграна;
4) развязка;
5) объяснение Леграна.
Почему эта новелла традиционно считается детективом? Причин тому, на наш взгляд, две: образ героя и сходство (но не тождество) сюжетных схем. Легран – «двойник» Дюпена: представитель обедневшего дворянского рода, полудобровольный отшельник, эксцентрик и обладатель острого ума. Однако может ли один только герой «дюпеновского типа» превратить произведение в детектив? Очевидно, нет (я уже приводил в пример Стаута с его Ниро Вулфом).
Сюжетная схема также напоминает об «Убийстве на улице Морг» и «Похищенном письме». Подобие это (или общий знаменатель всех трех новелл) можно сформулировать как раскрытие тайны, венчающееся финальным монологом проницательного героя. Однако не всякая тайна является детективной загадкой.
Что именно является таинственным в «Золотом жуке»? Во-первых, странное «превращение» одного рисунка в другой (жука – в череп). Является ли эта тайна центральной в новелле? Нет, ибо заслоняется другими событиями. Если бы она образовывала сердцевину новеллы, превратилась ли бы последняя в детектив? Нет, ибо сам Легран разрешает эту неясность в два счета, рассмотрев лист бумаги с обеих сторон. О результате его наблюдений мы узнаем в самом конце «Золотого жука»: выясняется, что жук был нарисован на одной стороне, а череп – на другой. Перед Леграном, таким образом, встает другой вопрос: откуда на листке бумаги появился череп и что он означает? Однако это именно вопрос, а не загадка, поскольку разрешается он не «по-гегелевски» (путем снятия исходного противоречия), а, скорее, «по-декартовски»: Легран вспоминает, откуда у него этот лист бумаги, что с ним (листом) произошло с того момента, как он оказался у героя в руках, и так далее. О том, что сам По не считал такую тайну способной организовать сюжет целой новеллы, свидетельствует и то, что мы узнаем о ней лишь постфактум.
Итак, первая тайна связана с рисунками на листе. Вторая – с поведением Леграна. Именно странности его поведения интригуют нас на пути к развязке. Между тем такой тип сюжета в детективе невозможен. Сыщик может бросать многозначительные намеки, если он уже владеет разгадкой, но он не может создавать загадку сам. В качестве контрпримера можно было бы привести «Сапфировый крест» Честертона, где именно несуразное поведение отца Брауна образует загадку: в ресторане он приписывает лишний ноль к сумме счета, разбивает окно, выплескивает суп на стену; рассыпает товар торговца фруктами и проч. Однако между этими двумя новеллами есть серьезные различия. Во-первых, странности поведения Леграна объясняются отчасти тем, что мы не располагаем всей необходимой для его объяснения информацией, а отчасти – его желанием мистифицировать своего друга. Отец Браун не ставит себе целью никого мистифицировать; кроме того, мы располагаем практически всей необходимой информацией, чтобы понять смысл его поступков. Во-вторых, отец Браун в этой первой новелле большого цикла еще не вполне сыщик (хотя уже центральный персонаж). Благодаря его усилиям арестован преступник, но пока что Честертон свободен сделать из своего героя все что угодно; можно представить себе, что героем цикла – пожелай этого автор – стал бы Валантэн. Отец Браун и появляется-то по-настоящему лишь в финале, в отличие от Леграна, представленного нам в самом начале и, несомненно, являющегося главным героем.
Между тем несомненно влияние «Золотого жука» на некоторые произведения детективного жанра, в первую очередь на «Пляшущих человечков». Однако в этой новелле Конан Дойля загадкой является не столько существование зашифрованного послания, сколько контраст между его внешней непритязательностью («Это рисовал ребенок!» – восклицает Ватсон) и тем действием, которое оно оказывает на Илей Кьюбитт. В то же время необходимо отметить, что тип детектива, связанный с расшифровкой текстов, является самым бедным и представлен, наверное, одним-единственным шедевром – уже упомянутыми «Пляшущими человечками».
Таким образом, можно констатировать, что «Золотой жук» является не столько детективной, сколько приключенческой новеллой, причем новеллой с большим количеством сюжетных натяжек. Э.Ф. Осипова считает эти натяжки сознательными, предполагая, что По устроил в «Золотом жуке» проверку читателей на наблюдательность и что «Золотого жука» надлежит считать мистификацией[83]. Несмотря на остроумие этой гипотезы, мы не будем пытаться проникнуть в потаенные намерения автора; нашей целью было выявить жанровую природу созданного По произведения. Кроме того, при всем громадном уважении, которое мы испытываем к писателю, мы не считаем, что ему было чуждо что-либо человеческое – в том числе умение создавать малоудачные произведения.
Является ли детективом новелла «Ты еси муж, сотворивый сие!»? Традиционно ее считают малоудачным детективом. Э. Осипова полагает, что отнести «Ты еси муж…» «к детективным рассказам можно с большой натяжкой»[84]. Чтобы выяснить жанровую природу этого произведения, проследим, как развивается сюжет. Первая половина произведения представляет собой историю обнаружения преступления. Повествование ведется от первого лица, причем с первых же строк По формирует у нас образ повествователя-недотепы, который, кажется, не способен сделать очевидных выводов из обнаруживаемых фактов. Будучи злоумышленно (со стороны автора) настроены таким образом, мы готовы воспринять «Ты еси муж…» как плохой детектив или даже как сатирическое произведение. Однако сюжет внезапно делает неожиданный поворот: вторая половина произведения описывает не расследование преступления, а некий странный случай, изобличающий убийцу (личность которого для нас ясна) и обретающий смысл после комментариев повествователя. Оказывается, этот последний вовсе не является таким простачком, каким стремился представить себя читателям. Он сделал те же самые выводы, что и мы, и стремился восстановить справедливость, что ему и удалось благодаря остроумной выдумке.
Можно ли назвать детективом историю, рассказанную таким образом? Можем ли мы найти в «Ты еси муж…» загадку? Очевидно, нет: как только что было сказано, автор прямо указывает нам на смысл произошедшего в самом начале произведения. Можем ли мы говорить в данном случае об «изобретении» (о детективах-«изобретениях» см. гл. IV первой части)? Для этого, кажется, существует больше оснований: перед повествователем стоит проблема ареста преступника при полном отсутствии улик, и эта проблема блистательно решается. Однако мы лишь в финале узнаем, что герой поставил перед собой такую проблему[85]. Таким образом, мы не решаем ее вместе с рассказчиком, равно как и не пытаемся разгадать (отсутствующую) загадку.
Что же в таком случае представляет собой это произведение? Нам кажется, что наиболее адекватным будет говорить о нем как о новелле. Здесь налицо характерная для новеллы неожиданная развязка. Отнесение этой новеллы к детективному жанру проистекло, видимо, из того, что она представляет собой историю обнаружения преступления и разоблачения преступника. Однако криминальная тема сама по себе еще не создает детектива, а характерный для детектива тип сюжетной организации в «Ты еси муж…» отсутствует.
«Продолговатый ящик» редко попадает в списки детективов По, однако проблема жанра этой новеллы ставилась неоднократно. Джеймс Хатчиссон считал ее несомненным детективом[86]. Джералд Кеннеди полагал, что здесь мы имеем дело с пародией на логический рассказ[87]. Скотт Пиплс высказывался на этот счет более осторожно; его смущало а) отсутствие образа сыщика, б) который обладал бы четким методом, в) а также то, что главный герой – не столько сыщик, сколько свидетель – ошибается в своих выводах[88]. Однако, на наш взгляд, эти особенности «Ящика» вряд ли могут считаться серьезными аргументами против отнесения новеллы к детективному жанру. Можно назвать ряд несомненных детективов, где сыщик отсутствует или ошибается. Классический пример – «Лунный камень», где мы видим и то и другое: первоначально кажется, что «великий сыщик» в этом романе – сыщик Кафф, однако он быстро приходит к неверным выводам, надолго исчезает со сцены, а загадка находит объяснение практически без всяких заслуг с его стороны. Что же касается мнимой пародийности новеллы, то это мнение возникло благодаря тому, что версия повествователя относительно происходящего оказывается ложной; однако очевидно, что ложная версия (даже высказанная центральным персонажем) еще не превращает детектив в пародию.
Вместе с тем в качестве детектива эта новелла известна мало. Это, по-видимому, означает, что некоторые ее особенности мешают отнести ее к данному жанру. Какие это особенности или особенность?
Прежде всего попытаемся сформулировать общее впечатление от «Продолговатого ящика». Что запоминается после прочтения? Думаем, что не ошибемся, если предположим следующее: самый яркий персонаж новеллы – Корнелий Уайет; самая запоминающаяся сцена – сцена кораблекрушения.
Начнем с героя. Уайет – традиционный романтический художник, переживающий подлинную трагедию; эту трагедию мы предчувствуем, еще когда загадка только-только сформулирована. Обычно герои детектива – Дюпен и другие, более поздние «великие сыщики» – объясняют загадку; в «Продолговатом ящике» загадка объясняет героя. Трагедия вообще противопоказана детективу: нам нет дела до мадам Л’Эспанэ и ее дочери или до шантажируемой министром Д. высокопоставленной особы. Даже у Честертона, где «серьезная» проблематика органично сочетается с детективом, до трагедии дело не доходит. В «Продолговатом ящике» перед нами трагедия, причем, если можно так выразиться, дважды неслучайная: она характерна и для романтизма в целом, и для творчества По в частности. «Смерть прекрасной женщины, вне всякого сомнения, является наиболее поэтическим предметом на свете; в равной мере не подлежит сомнению, что лучше всего для этого предмета подходят уста ее убитого горем возлюбленного». Как общеромантический, так и биографический контексты этих слов из «Философии творчества» По широко известны. Поэтому, узнав разгадку тайны, мы помещаем «Ящик» в контекст, заставляющий нас забыть о детективе.