этого объекта. Вот она отпирает сундуки, накапливает космические богатства в маленькой шкатулке. Если в этой шкатулке драгоценности, цветные камни, то это – прошлое, долгое прошлое, прошлое, пронизавшее поколения, о которых нам поведает поэт. Драгоценные камни, понятно, расскажут о любви. Но также и о силе, но также и о судьбе. Настолько все это шире и масштабнее, чем какой-то ключ и его замочная скважина!
В шкатулке заключены незабываемые вещи, незабываемые не только для нас, но и для тех, кому мы принесем в дар наши сокровища. Прошлое, настоящее, будущее – все это находится здесь, в сжатом, сконцентрированном виде. Шкатулка – это память о выпавшем из памяти.
Если мы, занимаясь психологией, прибегнем к использованию образов, то не сможем не признать, что каждое значительное воспоминание – чистое воспоминание, по Бергсону, – уложено в свою крошечную шкатулку. Мы просто не желаем делиться с кем бы то ни было чистым воспоминанием, образом, который принадлежит нам одним. Мы согласны доверить другим лишь отдельные яркие детали этого воспоминания. Но самая его сущность принадлежит нам, и мы никогда не захотим высказать ее до конца. Здесь нет ничего похожего на вытеснение. Вытеснение – это неуклюжее проявление динамизма. Вот почему его симптомы сразу бросаются в глаза. Но у каждого секрета есть своя маленькая шкатулка, и этот абсолютный, надежно запертый секрет не поддается никакому динамизму. В данном случае во внутренней жизни человека происходит синтез Памяти и Воли. Тут проявляется Железная Воля, она не направлена против внешнего мира или против других людей, она находится за рамками психологической категории «против». Некоторые сущностные воспоминания мы охраняем так же надежно, как если бы они находились в некоей абсолютной шкатулке[89].
Но, говоря об абсолютной шкатулке, мы прибегаем к метафоре. Поэтому давайте вернемся к нашим образам.
VII
Сундук, а в еще большей степени – шкатулка, над которыми мы утверждаем нашу полную власть, – это предметы, способные открываться. Когда шкатулку закрывают, она возвращается в мир вещей, занимает свое место во внешнем пространстве. Но она открывается! И этот открывающийся предмет превращается, как сказал бы сведущий в математике философ, в первый дифференциал открытия. В одной из последующих глав мы рассмотрим диалектику понятий «внутри» и «снаружи». Но как только шкатулка открывается, диалектике конец. «Снаружи» вдруг куда-то исчезает, и нам предстает нечто новое, неожиданное, неведомое. «Снаружи» уже ничего не значит. И более того, происходит немыслимый парадокс: обычные пространственные измерения теряют силу, потому что открылось новое – измерение сокровенного.
Для того, кто правильно проводит оценку, для того, кто понимает своеобразие ценностей сокровенного, это измерение может стать бесконечным.
В доказательство мы приведем удивительный по проницательности отрывок, содержащий целую теорему по топоанализу пространств сокровенного.
Мы находим этот отрывок в работе писателя, который анализирует литературные произведения в соответствии с доминирующими образами[90]. Мы, читатели, становимся свидетелями сцены из новеллы Эдгара По, в которой герой открывает шкатулку, отмеченную знаком Золотого Жука. Первое, что мы узнаём, – найденные вещи бесценны! Да они и не могли оказаться «обычными» сокровищами. Ведь стоимость клада подсчитывал не нотариус, а поэт. Клад насыщается «неведомым и возможным», он вновь становится воображаемым объектом, порождающим гипотезы и мечты, он вгрызается в самого себя и ускользает от самого себя, теряясь среди бесконечного множества других кладов. А еще кажется, что к моменту бесстрастной, как в детективе, развязки, новелла упорно не желает лишиться даже малой доли своего онирического богатства. Никогда воображение не скажет: «ах, это всего лишь то-то». Потому что для него «это» всегда будет больше «того-то». Как мы не раз повторяли, образ, порожденный воображением, не проходит проверку реальностью.
И, вслед за оценкой содержимого давая оценку содержащего, Жан-Пьер Ришар произносит знаменательные слова: «Мы никогда не добираемся до дна шкатулки». Можно ли точнее сказать о бесконечности измерения сокровенного?
Иногда у любимого шкафа появляются внутренние перспективы, которые наша мечта меняет и переделывает без конца. Мы открываем шкаф – и обнаруживаем там жилище. В шкатулке спрятан дом. В одном из стихотворений в прозе Шарля Кро мы встречаем такое чудо: поэт продолжает работу, начатую столяром-краснодеревцем. Прекрасные вещи, созданные искусной рукой, получают легкое и естественное «продолжение» в грезе поэта. В строках Шарля Кро из «тайны» старинной мебели рождаются воображаемые существа.
«Чтобы открыть тайну ящичка, чтобы заглянуть по ту сторону инкрустированной поверхности, чтобы проникнуть в воображаемый мир сквозь маленькие зеркальца», ему понадобились «очень быстрый глаз, очень чуткое ухо, очень напряженное внимание». В самом деле, воображение обостряет все наши чувства. С помощью воображения внимание готовит наши чувства к внезапному. Поэт продолжает: «И вот, наконец, я увидел тайное празднество, услышал крошечные менуэты, стал свидетелем хитроумнейших интриг, которые затеваются там, внутри.
Мы распахиваем двери и видим что-то похожее на гостиную для насекомых, успеваем заметить пол, выложенный белой, коричневой и черной плиткой и уходящий в бесконечную даль»[91].
Но вот поэт закрывает шкатулку, и оживает темнота в ее сокровенной глубине (с. 88).
«Когда ящичек закрыт, когда уши незваных гостей заво лакиваются сном или наполняются звуками снаружи, а их мысли сосредотачиваются на чем-то бесспорно существующем.
В это время в гостиной внутри ящичка происходят странные сцены, из маленьких зеркалец выходят существа необычного роста и необычной наружности».
На этот раз, в темноте внутри шкатулки, оказавшиеся взаперти отражения воспроизводят облик предметов. Инверсия внутреннего и внешнего переживается поэтом с такой остротой, что предметы и их отражения меняются местами.
После того как поэт увидел в мечтах крошечную гостиную, где безудержно веселятся на своем балу герои былых времен, он снова открывает шкаф:
«Огни бала погасли, светские щеголи, кокетки и старики-родители вперемешку, не заботясь о своем достоинстве, исчезают в зеркалах, коридорах и колоннадах; кресла, столы и занавеси тают в воздухе.
И гостиная остается пустой, тихой и чистой».
Теперь серьезные люди могут вместе с поэтом сказать, что это «ящичек с инкрустациями, и ничего больше». И, откликаясь на это здравое суждение, читатель, не желая играть в инверсии большого и маленького, внешнего и сокровенного, может в свою очередь сказать: «Это стихотворение, и ничего больше». And nothing more.
По сути, поэт перевел в конкретную плоскость тему, весьма распространенную в психологии: содержимое закрытой шкатулки всегда будет больше, чем содержимое открытой. Проверка убивает образы. Воображать – это всегда более емко, чем жить.
Непрерывно действующая сила сокровенного превращает существо, которое прячет, в существо, которое прячется. Шкатулка – темница для вещей. Но в какой-то момент мечтатель вдруг чувствует себя узником в темнице своего секрета. Ему хотелось бы открыть темницу, хотелось бы раскрыть себя. Ведь нижеследующим стихам Жюля Сюпервьеля можно дать двойное толкование[92]:
Я роюсь в сундуках, внезапно окруживших меня,
Переворачиваю тьму вверх дном
В ящиках глубоких, столь глубоких,
Словно они уже покинули этот мир.
Кто зарывает в землю сокровище, зарывает с ним и себя. Секрет – это могила; не зря человек, умеющий хранить тайны, гордо говорит о себе: «Могила!»
Все заветное прячется. Джо Буске[93] говорит: «Никто не замечает, что я меняюсь. Но кто меня видит? Я сам себе тайник».
Мы не собираемся в этой книге возвращаться к вопросу о сокровенной сути субстанций. Мы бегло обрисовали эту тему в предыдущих работах[94]. Но сейчас нам надо, по крайней мере, отметить, насколько путь мечтателя, ищущего сокровенное в человеке, похож на путь мечтателя, ищущего сокровенную суть материи. Еще Юнг выявил сходство целей у мечтателей и у алхимиков (См. Psychologie und Alchemie). Иначе говоря, есть только одно вместилище для того, что представляет собой превосходную степень скрытого. Скрытое в человеке и скрытое в неодушевленных предметах поддаются одному и тому же топоанализу, как только мы входим в сферу превосходной степени, эту странную сферу, почти не изученную психологией. По правде говоря, всякое позитивное исследование низводит превосходную степень до сравнительной. Чтобы проникнуть в царство превосходной степени, надо оставить позитивное и перейти к воображаемому. Надо слушать поэтов.
Глава четвертаяГнездо
Я взял гнездо в скелете плюща,
Нежное гнездо из полевого мха
и травы грез.
Белые гнезда, ваши птицы расцветут.
……………..
Вы улетите путями пернатых.
I
Виктор Гюго в короткой фразе дает понять, что образы и людей объединяет общая функция, функция обитания. Для Квазимодо, говорит он[95], собор был последовательно «яйцом, гнездом, домом, родиной, миром». «Впору было бы сказать, что он приобрел его форму, как улитка приобретает форму раковины. Это было его жилище, его нора, его оболочка… Он врос в нее, словно черепаха в свой панцирь. Собор был его бугристой каменной скорлупой». Все эти образы были необходимы, чтобы показать, как несчастное существо принимает причудливую форму всех своих укрытий в закоулках сложно организованного здания. Умножая число образов, поэт заставляет нас ощутить могущество различных видов убежища. Однако этот поток образов сопровождается оговоркой: «Как догадывается читатель, ему не следует понимать буквально все те фигуры речи, к которым нам пришлось прибегнуть здесь, чтобы показать необычайное, абсолютное, безграничное, почти неразделимое сращивание человека и здания».