Впрочем, за этими образами нельзя не признать некоторой объективности, хотя бы потому, что они вызывают приятие, или даже интерес у многих мечтателей. О миниатюрных домиках можно сказать, что они – мнимые объекты, наделенные подлинной психологической объективностью. Процесс работы воображения осуществляется здесь как обычно. Он обозначает проблему, которую не следует смешивать с проблемой геометрического сходства. С точки зрения геометра, две похожие фигуры, изображенные в разных масштабах, это одно и то же. Планы домов, выполненные в уменьшенном масштабе, не создают таких проблем, которыми могла бы заниматься философия воображения. У нас даже не возникает необходимости представить самих себя в общем плане представления, хотя именно в этом плане было бы весьма интересно исследовать феноменологию сходства. Но наше исследование сосредоточено на воображении и его производных.
Все станет ясным, если перед тем как войти в пространство, где мы даем волю воображению, нам придется переступить некий порог абсурдности. Давайте последуем за героем сказки Шарля Нодье «Бобовое сокровище», который садится в карету феи. Причем в эту карету величиной с горошину молодой человек садится с шестью «мерками» бобов за спиной. В подсчете количества здесь содержится такое же противоречие, как и в измерении пространства. Шесть тысяч бобов помещаются в одной горошине. А когда толстяк Мишель войдет в жилище Феи хлебных крошек, спрятанное в густой траве, он, к своему изумлению, не ощутит неудобства. Он «пристроен». Ему хорошо в этом тесном пространстве: он проводит эксперимент по топофилии. Оказавшись внутри миниатюры, он обнаружит там просторные покои. Он увидит изнутри внутреннюю красоту. Здесь происходит инверсия перспективы, инверсия мимолетная либо длительная, в зависимости от таланта рассказчика и фантазии читателя. Иногда слишком заботясь о том, чтобы рассказывать «приятно», слишком развеселившись для того, чтобы дать полную волю воображению, Нодье расставляет в своем повествовании плохо скрытые рационалистичные подпорки. Чтобы психологически объяснить, как герой входит в миниатюрное жилище, он напоминает о детских игрушечных домиках из картона: то есть «миниатюры», созданные воображением, должны отсылать нас к воспоминаниям детства, к возне с игрушками, к реальности игрушки.
Но воображение способно на большее. На самом деле воображение, творящее миниатюру, – это естественное воображение человека. Оно проявляется в любом возрасте в мечтах прирожденных мечтателей. Точнее говоря, если забыть о смешной стороне этого явления, мы увидим его подлинные психологические корни. Так, например, попробуем совершенно серьезно прочесть текст Германа Гессе, опубликованный в журнале «Фонтен» (№ 57). Некий узник нарисовал на стене своей темницы пейзаж, на котором маленький поезд въезжает в туннель. Когда тюремщики приходят за ним, он вежливо просит их «дать мне минутку, чтобы я мог зайти в поезд на этой картине и устранить в нем небольшую неисправность. Они, как обычно, расхохотались, поскольку принимали меня за слабоумного. Я сделался совсем маленьким. Затем вошел на мою картину и сел в поезд, который пришел в движение и вскоре исчез в темноте маленького туннеля. Секунду-другую еще можно было увидеть клочья дыма, выходящие из круглого отверстия. Потом дым рассеялся, а с ним и картина, а с ней и я сам…» Сколько раз поэт-художник в своей темнице пробивал стены и прокладывал туннель! Сколько раз, рисуя свою мечту, он ускользал сквозь трещину в стене! Чтобы бежать из тюрьмы, все средства хороши. При необходимости вы сможете обрести свободу с помощью одного лишь абсурда.
Итак, если мы проявим доверие к поэту миниатюры и согласимся следовать за ним, если мы сядем в поезд живописца-заключенного, геометрическое противоречие будет преодолено, а Воображение одержит победу над Представлением. Представление превратится в простой запас выражений, которые служат нам для передачи наших собственных образов другим людям. В русле философии, которая соглашается считать воображение основным свойством человека, мы можем сказать на манер Шопенгауэра: «Мир – это мое воображение». Моя власть над миром тем прочнее, чем лучше мне удается миниатюризировать его. Однако при этом следует учитывать, что в миниатюре все свойства предстают в концентрированном и обогащенном виде. Чтобы распознать динамические ценности миниатюры, одной только платоновской диалектики большого и малого будет недостаточно. Дабы понять, сколько большого может содержать в себе малое, надо вырваться за пределы логики.
С помощью нескольких примеров мы покажем, как литературная миниатюра – то есть совокупность литературных образов, комментирующих инверсии в изображении размеров, – активирует глубоко скрытые ценности.
II
Сначала мы процитируем текст Сирано де Бержерака, приведенный в замечательной статье Пьер-Максима Шюля. В этой статье, озаглавленной «Тема Гулливера и постулат Лапласа», автору приходится подчеркивать интеллектуальный характер забавных образов Сирано де Бержерака, чтобы приблизить эти образы к идеям астронома и математика[132].
Вот что пишет Сирано: «Это яблоко – отдельная маленькая вселенная; его зернышко, более теплое, чем остальные части яблока, распространяет вокруг себя охранительное тепло своей сферы; и этот зародыш, в этом своем действии, есть маленькое солнце этого маленького мира, которое согревает и питает растительную субстанцию этой маленькой массы».
В этом тексте ничто не нарисовано, все создано воображением, и воображаемая миниатюра предположительно заключает в себе некую воображаемую ценность. В центре находится зернышко, и оно теплее, чем остальное яблоко. Это концентрированное тепло, уютное тепло, столь любимое людьми, переводит данный образ из категории видимых образов, в категорию образов переживаемых. Зародыш, питающий растительную субстанцию, радует и успокаивает воображение[133]. Яблоко, сам этот плод, уже не является первичной ценностью. Подлинная динамическая ценность – это зернышко. Парадоксальным образом зернышко созидает яблоко. Передает ему свои целебные соки, свои охранительные силы. Зернышко не просто родится в нежной колыбели, под защитой массы плода. Оно генерирует жизненное тепло.
С точки зрения наблюдающего ума такая воображаемая ситуация основана на тотальной инверсии. Ум воображающий следует здесь в направлении, противоположном тому, в котором следует ум наблюдающий. Воображение не стремится к выработке диаграммы, где были бы резюмированы некие знания. Воображение просто ищет предлог, чтобы накапливать образы, и, как только тот или иной образ заинтересует его, оно тут же повышает ценность такого образа. Стоило Сирано де Бержераку вообразить Зернышко-Солнце, как ему тут же стало ясно, что зернышко – центр жизни и огня, то есть, коротко говоря, некая ценность.
Мы неизбежно оказались перед избыточным образом. Элемент игры у Сирано, как у многих других авторов, как у Нодье, о котором мы недавно говорили, – вредит работе размышляющего воображения. Образы слишком торопятся и заходят слишком далеко. Но психолог читает медленно, психолог изучает образы в замедленном темпе, пребывая внутри каждого образа столько времени, сколько ему необходимо, и ощущает при этом нечто вроде бесконечного срастания ценностей. Миниатюра втягивает в себя ценности. Миниатюра пробуждает в нас мечты.
Пьер-Максим Шюль завершает свое исследование, показывая на примере текста Сирано, насколько вообще опасно воображение, как часто оно совершает ошибки и вводит нас в заблуждение. Мы разделяем его мнение, однако мы грезим по-другому или, вернее, мы готовы воспринимать прочитанное, как мечтатели. Ибо здесь перед нами предстает во всем своем объеме проблема онирического восприятия онирических ценностей. Ведь описать грезу объективно уже само по себе значит умалить ее, остановить ее полет. Сколько грез, о которых было рассказано объективно, напрочь утратили свою онирическую сущность! Если перед вами грезящий образ, вам следует принять его как приглашение продолжить грезу, которая его создала.
Психолог воображения, который определяет позитивность образа по динамизму грезы, должен оправдывать создание вымышленного образа. Но по отношению к изучаемому нами примеру такая задача кажется невыполнимой: в самом деле, разве зернышко – солнце яблока? Но если пустить в ход грезы – вероятно, они понадобятся тут в немалом количестве, – то в конце концов этот вопрос станет онирически обоснованным. Задолго до сюрреалистов Сирано де Бержерак смело и весело берется за абсурдные сюжеты. В плане воображения Сирано не «ошибся», потому что воображение не ошибается никогда, потому что воображению не приходится сопоставлять образ с объективной реальностью. Скажем больше: Сирано не рассчитывал обмануть своего читателя. Он прекрасно понимал, что читатель на это «не клюнет». Но он надеялся найти читателей, которые окажутся на уровне его фантазий. Во всяком создании воображения заложен оптимистичный взгляд на реальное бытие. Недаром у Жерара де Нерваля в «Аврелии» сказано: «Думаю, человеческое воображение не придумало ничего такого, что не было бы правдой, в этом мире или в других».
Если мы пережили образ, подобный планетарному образу яблока у Сирано, во всей его стихийности, нам становится ясно, что мысли не принимали участия в подготовке этого образа. Он не имеет ничего общего с образами, которые иллюстрируют или подкрепляют научные идеи. Например, планетарный образ атома у Нильса Бора представляет собой – в научной мысли, а еще, быть может, в бесполезных и ошибочных выкладках философов-популяризаторов науки – лишь схематичное синтетическое отображение математических идей. В планетарном атоме Бора маленькое срединное солнышко не может быть теплым.
Мы упоминаем об этом, чтобы подчеркнуть кардинальное различие между абсолютным образом, который творит себя сам, и постидеативным образом, который является лишь компактным изложением мыслей и не стремится стать чем-то бóльшим.