идейного синтеза он был способен поднять на Соню руку [6; 15], то после он относится к ней как чуткий, внимательный и тактичный человек: ««Софья Семёновна, можно к вам?» – послышался чей-то очень знакомый вежливый голос» [6; 324].
Заметим, что для наиболее полного раскрытия как внутренней идеи романа, так и идей отдельных персонажей Достоевский использует приём, названный им «законом отражения идей» [24; 48]. Впервые применённый в «Преступлении…», он будет использован при создании всех романов великого пятикнижия. Суть его состоит в том, что разные персонажи высказывают своё мнение по поводу одной и той же идеи, выразителем которой является конкретный образ. Так, теорию «высших» и «низших» людей в романе выражает Раскольников, но своё мнение о ней высказывают Разумихин, Порфирий, Соня, Лебезятников, Лужин, Свидригайлов, Дуня и даже Пульхерия Александровна. Идея многократно отражается в оценках различных персонажей, и чем этих отражений больше, тем содержание раскрывается глубже и полнее. Как правило, в этих оценках всегда слышен голос самого автора, который никогда не остаётся сторонним наблюдателем идейного конфликта, а всегда занимает в нём чью-то сторону[79]. В результате второстепенные идеи исчерпывают своё содержание, отходят на периферию и становятся фоном для внутренней идеи романа. По этому поводу Д. Кирай замечает: «Чужие судьбы и поступки – как бы двойные зеркала, поставленные перед поступком Раскольникова. Картина мира Раскольникова может строиться исключительно как диалогическая, но диалог Раскольникова ведётся как диалог осознания своей судьбы и осознания чужих судеб. Этим и объясняется зеркальная композиция структуры романа и центральное положение в этой системе зеркал-судеб <…> судьбы Раскольникова»[80]. Именно «приём зеркала», по мысли исследователя, «служит у Достоевского наиболее верным средством всё большего приближения читателя к истинной идее (курсив наш. У нас – внутренняя идея. – О. С.) своего романа»[81].
Действием закона отражения идей объясняется особое явление поэтики Достоевского, получившее название «двойничества». Из-за неопределённой семантики оно используется для обозначения двух непосредственно не связанных друг с другом явлений. Первое относится к появлениям двойника, alter ego героя в его собственном сознании. Это явление имеет духовную природу и объясняется отторжением части души героя под власть враждебных духовных сил.
Второе явление связано с открытой идейной близостью некоторых персонажей, не обусловленной обстоятельствами их сюжетного взаимодействия. Его причиной и является действие закона отражения идей, основывающееся на представлении об единой природе человеческой личности.
Наряду с персонажами, образный уровень выражения западной идеи создают картины. Наиболее яркая из них – картина Петербурга, символическое содержание которой раскрывается евангельским эпитетом «дух немой и глухой».
Другим примером может являться комната Раскольникова. Заметим, что дом героя, ставший предметом художественного внимания Достоевского, перестаёт быть простым жилищем и становится символом, открывающим вход в духовное пространство романа через душу этого героя. Именно комната Раскольникова стала местом, в котором его душа открылась для страсти гордыни и через неё была порабощена дьяволом. После этого она перестала быть его домом и превратилась в «домовину» – преддверие ада, что сразу почувствовала духовно чуткая Пульхерия Александровна:
«Какая у тебя дурная квартира, Родя, точно гроб <…> я уверена, что ты наполовину от квартиры стал такой меланхолик» [6; 178]. Действительно, идея созиждет себе форму, и потому «теория», которой стал служить Раскольников, так организовала его внешнее бытие. А если вспомнить, что в основе этой «теории» – ложь и смерть, то комната Раскольникова стала дверью, через которую зло вошло в мир. И только любовь освободила героя от власти смерти и вернула его «гробу» первоначальный статус человеческого жилища. После этого Раскольников приходит сюда только на время, как в номер гостиницы. Так, однажды, увидев в своей комнате сестру, он обращается к ней: «Что же, мне входить к тебе (курсив наш. – О. С.) или уйти?» [6; 398].
Образный уровень выражения русской и западной идеи дополняется теоретическим. Теоретический уровень русской идеи образуют: чтение Евангелия Соней и её исповедание православной веры; прямые и косвенные цитирования Священного Писания; изложение некоторых догматических положений христианского вероучения, представленных в традиционной для экзегетической литературы форме диалогов. Так, вопросы Порфирия заставляют Раскольникова исповедовать веру в соответствии с православным Символом веры[82] [6; 201]. А позже Соня отвечает на вопросы Раскольникова: «Что ж бы я без Бога-то была?», Он мне «всё делает!» [6; 248] и пр. Этим выражается мысль о всемогуществе Бога и Его промыслительной деятельности на благо человека.
Теоретический уровень западной идеи образуют: «научное» основание «теории» Раскольникова и рассуждения Лужина, содержащие фрагменты европейских социально-философских теорий. Сюда же относятся и авторские включения фрагментов позитивистских и естественно-научных учений. Все эти включения сюжетно оправданны и воспринимаются вполне органично на фоне идей и психологии персонажей, вводящих их в повествование. Например, по словам С. В. Белова, мысль о необходимости устранить без оглядки всё старое, чтобы дать дорогу новому, случайно подслушанная Раскольниковым из разговора офицера и студента, содержится в предисловии К.-О. Руайе к парижскому изданию «Происхождения видов» Ч. Дарвина (1862). Руайе предпринимает попытку перенести закономерности биологического развития, выявленные Дарвином, на общественные отношения. Г. М. Фридлендер по этому поводу писал: «Достаточно сопоставить <…> слова Руайе о «чахлых» существах, которые всей своей «тяжестью» висят на «здоровых» и «сильных», не давая им возможности удовлетворить свои потребности, со случайно услышанными Раскольниковым в трактире (звучащими в унисон с собственными его, ещё только «наклёвывавшимися» в эту минуту мыслями) словами студента о «глупой», «бессмысленной», больной «старушонке», из-за которой пропадают даром «молодые свежие силы», чтобы уловить их близость друг к другу»[83].
Идея разделения всех людей на «обыкновенных» и «необыкновенных» и привилегии последних нарушать законы морали и права восходит к постулатам Наполеона III, содержащимся в его книге «История Юлия Цезаря», первый том который был издан в Петербурге в 1865 году: гений рождён повелевать человечеством («Повинуйся, дрожащая тварь!»), а «великие люди – вожди, пророки человечества – и прокладывают ему дорогу; простые смертные должны следовать за ними, куда они укажут пальцем…»[84]. Подобные идеи содержатся и в книге М. Штирнера «Единственный и его собственность», о которой, как указывает Ю. И. Селезнев, было «немало переговорено ещё у Белинского, да и среди петрашевцев вокруг неё достаточно поспорили»[85]. Предельный антропоцентризм Штирнера, замечает С. В. Белов, ставит человека выше права, морали, государства и всего мира и приводит к «самообожествлению индивида, которому «всё позволено»"[86]: «Не ищите свободы, ищите себя самих, станьте эгоистами; пусть каждый из вас станет всемогущим «я» <…>. Я сам решаю, имею ли я на что-нибудь право; вне меня нет никакого права <…>. Я <…> сам создаю себе цену и сам назначаю её <…>. Эгоисту принадлежит весь мир, ибо эгоист не принадлежит и не подчиняется никакой власти в мире <…>. Наслаждение жизнью – вот цель жизни…»[87]. Идеи Штирнера горячо обсуждались в России, о них писали В. Г. Белинский, А. И. Герцен, П. В. Анненков, А. С. Хомяков, а лагерь «Русского вестника», поставив автора в один ряд с Л. Фейербахом, Л. Бюхнером и др., прямо обвинял его в пагубном воздействии на русскую молодёжь.[88] На то, что эти идеи давно стали достоянием общественного сознания России, указывают слова Раскольникова, излагавшего свою «теорию» Порфирию: «Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано» [6; 200].
Раскольников достаточно компетентен и в теории социализма, что подчёркивается настойчивым обращением к нему Разумихина: «Видишь, Родион: слушай и скажи свое мнение. <…> Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение…» [6; 196]. О чём пойдёт речь, Раскольников действительно знает: «За что давеча дурачок Разумихин социалистов бранил? Трудолюбивый народ и торговый; «общим счастьем» занимаются…» [6; 211]. При этом Раскольников пользуется характерной фразеологией, прямо восходящей к учению Ш. Фурье и часто встречающейся в работах его ученика В. Консидерана: «Несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастье…» [6; 211]. Подготовительные материалы к роману свидетельствуют, что Достоевский хотел сказать о близости Раскольникова социалистическим идеям и более открыто: «Нынче все на эти темы болтают. Особенно наш брат, социалист» [7; 196].
Очевидно, что Раскольников знаком и с идеями Ж.-Ж. Руссо, что становится ясно из того, как Разумихин предлагает ему заняться переводами: «Кончим это, начнём о китах переводить, потом из второй части «Confеssions» какие-то скучнейшие сплетни тоже отметили; Херувимову кто-то сказал, что Руссо в своём роде Радищев» [6; 88]. Ясно, что Раскольников не только знает, о чём говорится в «Confessions» Руссо, но и понимает, почему его можно сравнить с Радищевым.