<…> в первый год его лечения, даже в первые месяцы. Тогда он ещё был совсем как идиот, даже говорить не умел хорошо, понимать иногда не мог, чего от него требуют. Он раз зашёл в горы, в ясный, солнечный день, и долго ходил с одною мучительною, но никак не воплощавшеюся мыслию. Пред ним было блестящее небо, внизу озеро, кругом горизонт светлый и бесконечный, которому конца-края нет. Он долго смотрел и терзался. Ему вспомнилось теперь, как простирал он руки свои в эту светлую, бесконечную синеву и плакал. Мучило его то, что всему этому он совсем чужой. Что же это за пир, что ж это за всегдашний великий праздник, которому нет конца и к которому тянет его давно, всегда, с самого детства, и к которому он никак не может пристать. Каждое утро восходит такое же светлое солнце; каждое утро на водопаде радуга; каждый вечер снеговая, самая высокая гора, там вдали, на краю неба, горит пурпуровым пламенем; каждая «маленькая мушка, которая жужжит около него в горячем солнечном луче, во всем этом хоре участница: место знает своё, любит его и счастлива»; каждая-то травка растёт и счастлива! И у всего свой путь, и всё знает свой путь, с песнью отходит и с песнью приходит; один он ничего не знает, ничего не понимает, ни людей, ни звуков, всему чужой и выкидыш. О, он, конечно, не мог говорить тогда этими словами и высказать свой вопрос; он мучился глухо и немо; но теперь ему казалось, что он всё это говорил и тогда все эти самые слова…» [8; 351–352].
Для объяснения природы духовного переживания Мышкина Достоевский использует тот же эпитет, что и в «Преступлении и наказании» при описании духовной атмосферы Петербурга: «Дух немой и глухой» [6; 90]. Как уже отмечалось, этими словами Евангелие обозначает сатану (Мк. 9:25). Это означает, что переживания Мышкина хотя и являются духовными по своей природе, но источник их находится не в Горнем миром, а в мире падших духов. Бессознательно подчиняясь этому миру, Князь приезжает в Россию и здесь снова находит его – в самом центре Петербурга, в доме Рогожина[132].
Несмотря на видимое различие судеб и характеров Мышкина и Рогожина, Достоевский постоянно подчёркивает их особую близость друг другу, не указывая её причину. В первой части романа мотив близости иррациональный: «Князь, неизвестно мне, за что я тебя полюбил». – «Я вам скажу откровенно, вы мне сами очень понравились…» [8; 13]. Причина происходящего открывается лишь в сцене в доме Рогожина. Князь приходит, говоря, что хочет видеть Рогожина, но на самом деле он стремится к Настасье Филипповне, к которой испытывает необъяснимое влечение: «Это неестественно, но тут всё неестественно. <…> Разве это любовь? Неужели может быть такая любовь… <…> Нет, тут другое, а не любовь!» [8; 363]. Князь пытается объяснить своё чувство «жалостью» [8; 177], но подобное объяснение не удовлетворяет ни его самого, ни окружающих.
Такое же влечение к Настасье Филипповне испытывает и Рогожин, но объясняет его не «жалостью», а «ненавистью» [8; 177]. Однако и эта «ненависть» столь же необъяснима, как и «жалость» Мышкина.
Иррациональность чувств, испытываемых героями, чрезвычайно усиливается тем, что является для их обладателей источником страдания. Это означает, что они являются не обычными чувствами, а страстями, отличающимися от обычного человеческого чувства тем, что они способны полностью подчинить себе человека, лишить его свободы и заставить нарушить Божий и человеческий закон. Князь и Рогожин сблизились, потому что движутся к одному и тому же источнику страсти, подчиняясь его неодолимой власти. Природа этой власти враждебна человеческому миру и самой жизни, и оба героя это чувствуют. Князь говорит Рогожину о том, чем закончится его сближение с Настасьей Филипповной: «За тобою ей непременная гибель. Тебе тоже погибель…» [8; 173]. А Рогожин говорит о том же князю: «Жалость твоя, пожалуй, ещё пуще моей любви!» [8; 177], и Князь соглашается с ним: «Я знаю наверно, что она со мной погибнет…» [8; 363].
Достоевский показывает, что хотя страсть и заставляет героев страдать, она же является для них источником огромного сладострастного наслаждения. Для его удовлетворения Мышкин готов отдать свою жизнь: «Я отдал бы жизнь свою…» [8; 363], а Рогожин – отнять чужую: «Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь!» [8; 174]. Герои, каждый по-своему, пытаются отдалить неизбежное будущее или вовсе избавиться от него: Мышкин уезжает в путешествие по России, а Рогожин затворяется в своём доме-склепе. Но в конце концов страсть приводит Мышкина к Рогожину, и тот испытывает непреодолимое требование враждебной власти убить старого друга. Мышкин вполне мог стать тем мертвецом «под клеёнкой», которого «увидела» Настасья Филипповна в его доме. Но Рогожин любит Князя как «родного брата» [8; 185] и, желая его спасти, выводит из дома, чтобы уже на лестнице поменяться нательными крестами и стать его духовным братом.
Противясь враждебной власти, Рогожин отпускает Мышкина, давая ему возможность избежать гибели, но Мышкин, так же как и Рогожин, находится в плену страсти и уже не может управлять своей волей: «Чрезвычайное, неотразимое желание, почти соблазн, вдруг оцепенили всю его волю. <…> Мрачное, мучительное любопытство соблазняло его» [8; 189]. Попытка Мышкина спастись – вырваться из-под этой власти и уехать в Павловск – не удалась: «Почти уже садясь в вагон, он вдруг бросил только что взятый билет на пол и вышел обратно из воксала…» [8; 186]. Князь мучительно ощущает над собой власть страшной и тёмной силы. Его состояние в этот момент подобно состоянию Раскольникова, также осознавшего себя во власти неведомой силы и задыхающегося в её тисках: «Было душно, похоже было на отдалённое предвещание грозы» [8; 189].
Подобно Раскольникову, князь блуждает по Петербургу в поисках спасения, и даже пытается удержаться в мире живых, заговорив «было со встретившимся маленьким ребёнком» [8; 189] – символом чистоты и непорочности. Христос говорит: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное…» (Мф. 18:3), но для этого князю необходимо освободиться от своей страсти. Однако сделать это самостоятельно, без помощи Божией, он не в силах. Православие учит, что эта помощь может быть дана только тогда, когда человек сам, первый, делает усилие ко спасению: «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12). И Достоевский указывает на приближение неизбежного: «Гроза, кажется, действительно надвигалась, хотя и медленно…» [8; 189]. Единственным спасением было бы освобождение от притяжения страсти: «Не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать!» [8; 180]. И в какой-то момент Мышкину кажется, что ему это удалось: «Теперь мрак рассеян, демон прогнан, сомнений не существует, в его сердце радость!» [8; 191]. Но это было лишь желаемым самообманом, потому что Князь продолжает двигаться в том же направлении – к своей страсти: «Он так давно не видал её, ему надо её увидеть, и… да, он желал бы теперь встретить Рогожина…» [8; 191].
И как только он сделал шаг назад, «с ним произошла опять, и как бы в одно мгновение, необыкновенная перемена: он опять шёл бледный, слабый, страдающий, взволнованный; колена его дрожали, и смутная, потерянная улыбка бродила на посинелых губах его: «внезапная идея» его вдруг подтвердилась и оправдалась, и – он опять верил своему демону!» [8; 192]. Как и Рогожин, в какой-то момент Мышкин прекратил сопротивление «немому и глухому духу», и сразу «странный и ужасный демон привязался к нему окончательно и уже не хотел оставлять его более» [8; 193]. Крепко держа свою жертву, он привёл Мышкина под нож Рогожина, который тот поднял механически, как одна деталь машины поднимает другую – безвольно и безотчётно. И для него и для Раскольникова это действие стало лишь следствием ранее совершённого преступления Божьего закона, о котором Евангелие говорит: «В искушении никто не говори: «Бог меня искушает»; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть» (Иак. 1:13–15). Судьбой своего героя Достоевский показывает ошибочность теории «естественного» человека, всё «совершенство» которого оказывается фикцией при столкновении с реальной, «живой» жизнью.
Сознавая силу художественного дарования Толстого и силу его влияния на общественное сознание, Достоевский стремится показать глубокую ошибочность проповедуемых им идей. Поэтому он наделяет своего героя именем и отчеством автора «Войны и мира», но меняет его графский титул на княжеский. А затем по принципу пародийной редукции подбирает фамилию – «Мышкин». В результате оказывается, что внешнее величие и значимость идей Руссо, проповедуемых Толстым, на деле оказывается мышиной ничтожностью. Намеренность контраста «лев – мышь» слишком очевидна, чтобы быть случайной, ведь Достоевский, при желании, вполне мог бы подобрать своему герою любую другую фамилию.
Напомним, что такой же приём писатель использовал при наречении жениха Авдотьи Раскольниковой, создав оксюморон из удвоенного имени (Пётр Петрович) и фамилии (Лужин). Заметим, что подобное художественное дезавуирование взглядов идейного оппонента не является для Достоевского чем-то исключительным. В своём следующем романе («Бесах») он открыто выступит против идей И. С. Тургенева, предельно узнаваемо спародировав его в образе Кармазинова.
Отношение Достоевского к Толстому всё же было намного мягче, чем к Тургеневу, которого писатель считал предводителем и идейным вдохновителем либеральной интеллигенции. Достоевский пристально следил за творчеством автора «Войны и мира», стараясь угадать направление духовного движения собрата по перу и надеясь, что рано или поздно Толстому удастся прийти к подлинно христианской вере. Полагаем, что эта надежда нашла своё отражение в том, что писатель отправляет Мышкина в глубокие уголки России для знакомства с ней и её народом. Сближение философа, интеллигента, аристократа с народной правдой должно было открыть ему истину и указать цель деятельности. Рабочие тетради писателя отражают развитие этой идеи: подобно самому Достоевскому, Мышкин особо интересовался преступлениями, как наиболее яркими показателями духовного состояния народа, он «много читал и слышал о данных вещах с тех пор, как въехал в Россию, он упорно следил за всем этим» [8; 190]. Причину такого внимания впоследствии объяснит прокурор в «Братьях Карамазовых»: «Множество наших русских, национальных наших уголовных дел сви