Л. И. Сараскина замечает, что «всё, что волновало Достоевского в текущей политике и общественной жизни и о чём он мог узнать из последних номеров газет, немедленно шло в дело, попадало в письма, записные тетради, находило отражение в романе»[154]. Обращённость к важнейшим животрепещущим вопросам современности, бесспорно, составляет важнейшую и ярчайшую черту творчества Достоевского. Но Достоевский не был «публицистическим» художником, пишущим «на злобу дня», и потому сами по себе социально-политические процессы никогда не были в центре его внимания. Напротив, писатель понимал, что они – лишь совокупное следствие личного духовного падения каждого человека. Поэтому судьба человека, осмысленная через проблемы бытия Бога в мире и исторической судьбы России оставались неизменными и важнейшими темами его творчества. Об этом говорят оба эпиграфа к роману: из Евангелия от Луки и строки пушкинского стихотворения «Бесы».
Более полный и лишённый эмоциональной окрашенности анализ поэтики «Бесов» делает Н. Ф. Буданова. Следуя С. Н. Булгакову и Вяч. Иванову, она называет роман «символической трагедией»[155]. По мысли исследователя, это проявляется, в частности, в том, что «в индивидуальной судьбе Ставрогина <…> преломляется трагедия русской интеллигенции, увлечённой поверхностным европеизмом и утратившей кровные связи с родной «почвой». Не случайно Шатов советует праздному «баричу» Ставрогину «добыть Бога», способность различать добро и зло «мужицким трудом», указывая ему путь сближения с народом и его религиозно-нравственной правдой»[156]. Исследователь отмечает идейную перекличку романа Достоевского с «Отцами и детьми» И. С. Тургенева: «В романе «Бесы» и в подготовительных материалах к нему центральное место занимает проблема поколений»[157]. При этом Буданова справедливо актуализирует в этой проблеме пафос русской идеи: «Целые сцены набрасываются в виде диалогов, излагающих идеологические столкновения между западником Грановским, «почвенником» Шатовым и нигилистом Студентом»[158].
Н. Ф. Буданова замечает, что Достоевский настойчиво проводит мысль о прямой связи между разными поколениями нигилистов, о моральной ответственности «отцов» за грехи «детей» и показывает «западничество с характерным для него отрывом от русской «почвы» <…> – таков комплекс идей, при помощи которого Достоевский в духе почвенничества своеобразно переосмыслил тургеневскую концепцию «отцов и детей»»[159]. Это осмысление имеет адресный характер: «Изучение черновых подготовительных материалов к роману позволяет прийти к выводу, что личность Тургенева, его идеология и творчество отразились в «Бесах» не только в пародийном образе Кармазинова, но и в плане широкой идейной полемики с ним как с видным представителем современных русских западников об исторических судьбах России и Европы»[160].
Исследователь замечает, что Достоевский «облекает в евангельскую символику свои размышления о судьбах России и Запада. Болезнь безумия, беснования, охватившая Россию, – это, в понимании писателя, в первую очередь болезнь русской интеллигенции, увлечённой ложным европеизмом и утратившей кровную связь с родной почвой, народом, его верой и нравственностью…»[161].
Однако «Достоевский твёрдо верит, что болезнь России временная; это болезнь роста и развития. Россия не только исцелится, но обновит нравственно «русской правдой» больное европейское человечество»[162].
По замыслу автора, главным героем романа является Николай Всеволодович Ставрогин [29, 1; 141], а его центральным героем – Степан Трофимович Верховенский. В письме к А. Н. Майкову от 2 марта 1871 г. Достоевский пишет: «Ст<епан> Т<рофимови>ч лицо второстепенное, роман будет совсем не о нём; но его история тесно связывается с другими происшествиями (главными) романа, и потому я и взял его как бы за краеугольный камень всего. Но всё-таки бенефис Степана Трофимовича будет в 4‑й части: тут будет преоригинальное окончание его судьбы. За всё другое – не отвечаю, но за это место отвечаю заранее» [29, 1; 184].
Изначально образ Степана Трофимовича должен был символизировать тип «классического» русского либерала 1840‑х годов, наиболее ярким представителем которого был Т. Н. Грановский. Мировоззрение Степана Трофимовича сформировалось на основе недовольства существующим порядком вещей, соединившегося с идеями европейского социализма. Восприняв эти идеи из «вторых рук», он кое-как домыслил их и начал распространять вокруг. При этом сам он ни за что не отказался бы от сложившихся в его среде социокультурных ценностей, а вот его ученики продолжили своё «образование» в Европе и скоро окончательно убедились в том, что, поскольку Бога больше нет, то «всё позволено», а значит, нужно до основания разрушить созданный Им мир, установив вместо него новый, «разумный» порядок вещей. Трагедия заключается в том, что Степан Трофимович проповедовал «прогрессивные» идеи искренне, не сознавая их опасности. И только зарево пожара, устроенного его взбесившимися питомцами, позволило учителю понять и подлинную природу этих идей, и то, что в немалой степени причиной гибели прежнего мира был он сам. Осознание произошедшего заставляет его бежать из города, захваченного «духом немым и глухим» (Мк. 9:25).
С этого момента сотериологический[163] мотив становится для этого персонажа основным, а предыдущий, романтический, заметно редуцируется, порой даже пародируется и смещается на второй план.
Православие учит, что первым шагом на пути к спасению является покаяние: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!» (Мф. 3:2). Для указания на начало этого этапа духовной жизни своего героя Достоевский использует особое средство поэтики – дождь. Дождь является символом очистительного омовения, ниспосланного Свыше, и знаменует начало новой жизни, ибо «кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» (Ин. 3:5). Заметим, что этот символ с той же смысловой нагрузкой уже использовался Достоевским в «Преступлении и наказании». Дождь (гроза) указывает здесь на переход всего онтологического пространства романа в качественно новое состояние – прежняя духота и вонь сменяются (пусть на время) свежестью, прохладой и чистотой. Раскольников долго ходит под очистительными струями воды и лишь потом является к матери, чтобы испросить у неё благословения на новую жизнь. О том, что очищение состоялось, свидетельствуют слова Пульхерии Александровны: «Родя, милый мой, первенец ты мой, <…> вот ты теперь такой же, как был маленький…» [6; 298]. Состояние детской чистоты – необходимое условие спасения, о котором Христос говорит: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18:3).
Следует заметить, что характер дождя соответствует как индивидуальной психологии героя, так и мере совершённого им зла. Раскольникову необходима именно гроза, способная навсегда разделить прошлое и будущее в его жизни. А покаянию Степана Трофимовича сопутствует тихий дождик, действующий на него успокаивающе и умиротворяюще. Очищение души происходит не мгновенно, а всегда сопровождается страданием и болезнью, тяжесть которых соответствует степени греховной повреждённости души. И если человек воспринимает их как особое поручение Бога, которое надлежит исполнить должным образом, они очищают его душу и делают её способной открыться навстречу Спасителю, потому что «страдающий плотию перестает грешить, чтобы остальное во плоти время жить уже не по человеческим похотям, но по воле Божией» (1 Петр. 4:1–2).
По мысли Достоевского, стремление человеческой души к очищению от греховной скверны и соединению с источником вечной жизни, Богом, – естественное, коренящееся в самой природе человека. И в рабочей тетради писателя появляется запись: «Человеческая природа непременно требует обожения. Нравственность и вера одно, нравственность вытекает из веры, потребность обожения есть неотъемлемое свойство человеческой природы. Это свойство высокое, а не низкое – признание бесконечного, стремление разлиться в бесконечность мировую, знание, что из неё происходишь. А чтобы было обожение, нужен Бог. <…> Нравственность же, предоставленная самой себе или науке, может извратиться до последней погани – до реабилитации плоти и до сожжения младенцев» [11; 188]. Писатель верит, что истина, явленная Христом, в неповреждённой чистоте хранится лишь в душе русского народа, «ибо у нас вся народность основана на христианстве. Слова: крестьянин, слова: Русь православная – суть коренные наши основы. У нас русский, отрицающий народность (а таких много), есть непременно атеист или равнодушный. Обратно: всякий неверующий и равнодушный решительно не может понять и никогда не поймёт ни русского народа, ни русской народности» [30, 1; 236]. И потому «тут прямо можно поставить формулу: кто не понимает в народе нашем его православия и окончательных целей его, тот никогда не поймёт и самого народа нашего. Мало того: тот не может и любить народа русского (а у многих ведь из них, из европейцев-то наших, сердце чистое, справедливости и любви жаждущее)» [27; 19].
Сближение с народом и духовное единение с ним являются необходимыми условиями спасения русской интеллигенции, и поэтому на своём пути Степан Трофимович встречает простую русскую семью – мужика и бабу. Уже пропустив «их мимо себя шагов на двадцать, <он> вдруг торопливо встал и пошёл догонять» [10; 482], в какой-то момент осознав, что «народ» без него легко обойдётся, тогда как сам о