гордость и эгоизм. Именно они мешали ему быть счастливым самому и делали несчастной любимую им женщину. Поняв это, он просит себе казни: «О, я хочу, чтоб она (речь идёт о Варваре Петровне. – О. С.) ударила меня в другую щёку; с наслаждением хочу! Я подставлю ей мою другую щёку… Я теперь, теперь только понял, что значит подставить другую… «ланиту». Я никогда не понимал прежде!»[170] [10; 496]. Покаяние состоялось, но, чтобы в очистившейся душе снова не поселилась какая-нибудь духовная скверна, её необходимо наполнить светом Истины. Жаждущее спасения сердце безошибочно находит её источник, и Степан Трофимович просит Софью Матвеевну «прочитать ему Евангелие. <…> Она прочитала Нагорную проповедь» [10; 496–497].
Как и в «Преступлении…», чтение Евангелия является идейным центром повествования и его кульминацией. Слушая Нагорную проповедь, начинающуюся с указания Спасителя о том, как человеку достичь счастья[171], Степан Трофимович впервые в жизни прямо и просто принимает Откровение Божие в своё сердце и поражается тому, что Оно содержит ответы на все без исключения вопросы, которые прежде уже вставали перед ним в жизни и были решены неправильно или остались нерешёнными. Он ясно видит, что именно мешало ему исполнить своё предназначение и стать счастливым: «Я всю жизнь мою лгал. Даже когда говорил правду. Я никогда не говорил для истины, а только для себя, я это и прежде знал, но теперь только вижу… <…>. Savez-vous[172], я, может, лгу и теперь; наверно лгу и теперь. Главное в том, что я сам себе верю, когда лгу. Всего труднее в жизни жить и не лгать… и… и собственной лжи не верить, да, да, вот это именно!»[173] [10; 497]. Освободившись от груза прошлого, Степан Трофимович решительно вступает в новую жизнь, которую хочет начать с проповеди благовестия Христа, открывшего для него путь к счастью[174].
Заметим, что для нехристианского сознания во лжи нет ничего опасного, и обычно она не является предметом осуждения, если не приводит к тяжёлым последствиям. Однако, спрашивает митрополит Антоний (Храповицкий), «какое указание найдёт себе у Достоевского такой человек, который и сам уже решил переменить свою жизнь и стать на путь нравственного возрождения?»[175]. Достоевский ответил на этот вопрос словами старца Зосимы: «Главное, самое главное – не лгите. <…>. Главное, самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уже никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть, входит в неуважение и к себе и к другим. Не уважая же никого, перестаёт любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предаётся страстям и грубым сладостям и доходит совсем до скотства в пороках своих, а всё от беспрерывной лжи и людям и себе самому» [14; 41]. Особая важность этой идеи подчёркивается её повторением в беседе с госпожой Хохлаковой: «Главное, убегайте лжи, всякой лжи, лжи себе самой в особенности. Наблюдайте свою ложь и вглядывайтесь в неё каждый час, каждую минуту» [14; 54]. Митрополит Антоний указывает на слова Достоевского о том, что «ложь самому себе и другим есть главное и необходимое условие для укоренения во зле и пороке» и что «порочная жизнь невозможна без постоянного самообмана»[176]. «Итак, – говорит владыка, – гордость, ложь и возможность мучить (ближних своих. – О. С.) или насилие и раздор – вот враги обращения людей к Богу, где одно начало, там и другое: ложь поддерживается в обществе раздором, порождая раздор, а сама порождается гордостью и, опираясь на неё, производит насилие, – тут люди попадают уже под власть бесов»[177]. Действительно, все бесы служат лжи, потому что их хозяин и есть «ложь и отец всякой лжи» (Ин. 8:44), и все вместе они пытаются противостоять Богу, Который «есть путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6).
После покаяния Степана Трофимовича дальнейшее повествование развивается по литургическим законам – звучат 3–12 стихи пятой главы Евангелия от Матфея[178] и приближается евхаристия – высший момент богослужения и всей человеческой жизни – соединение с Божеством. Помимо этого, в соответствии с первоначальным замыслом главы «У Тихона», Достоевский включает в повествование фрагмент Откровения святого Иоанна Богослова. Это чтение также начинается по просьбе Степана Трофимовича: «Читайте, читайте, я загадал по книге о нашей (курсив наш. – О. С.) будущности…» [10; 497]. Действительно, самому герою (и олицетворяемой им русской интеллигенции) его путь теперь вполне ясен – единение с народом через покаяние и веру во Христа. Теперь вопрос стоит об исторической судьбе всего русского народа, и Господь открывает, что причина его настоящих и будущих бед кроется в теплохладности, в стремлении к материальному благополучию, приносимому в жертву подлинному счастью: «Ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр. 3:17).
Степан Трофимович потрясён открывшейся ему истиной: «Это… и это в вашей книге! – воскликнул он, сверкая глазами и приподнимаясь с изголовья. – Я никогда не знал этого…» [10; 497]. Теперь прошлое и настоящее становится для него совершенно ясным. Он понимает, что причина всех бед его Родины кроется в оскудении веры, в забвении слова Божия, в горделивой ослеплённости людей собственным величием и благополучием. Он видит, что, отходя от Света, люди всё более погружаются во мрак, полный всяческого зла, и хочет помочь им найти путь ко спасению, но не знает, как это сделать. Степан Трофимович вдруг вспоминает, что что-то похожее в истории человечества уже однажды было, и вроде бы всё закончилось хорошо. Он просит Софью Матвеевну вновь прочесть Евангелие, на этот раз «о свиньях» [10; 498].
Речь идёт о сюжете исцеления гадаринского бесноватого (Лк. 8:26–36). В единой идейной композиции великого пятикнижия этот фрагмент дополняет и завершает два упомянутых отрывка из Священного Писания, а также сюжет о воскресении Лазаря из «Преступления и наказания» [6; 250–251] и является ответом на «каторжный» сон Раскольникова. Только здесь говорится уже не о воскресении умершего, а об устранении причины его смерти: человек избавляется от бесов – существ, обладающих «умом и волей» [6; 419]. Словами Степана Трофимовича автор расширяет сюжет об исцелении и спасении одного человека до пространства русской идеи: «Видите, это точь-в‑точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, – это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! <…> Но великая мысль и великая воля осенят её свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша… et les antres avec lui[179], и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых» <…> и будут все глядеть с изумлением…» [10; 499][180].
Примечателен акцент, которым писатель указывает на одну из важнейших причин происходящего в России. Он не снимает ответственности с самого человека за его свободный и сознательный выбор, но указывает и на силы, подталкивающие к ошибочному выбору, то есть греху. Раскольников, Кириллов, Пётр Верховенский (а за ними – Крафт, Версилов и Иван Карамазов) создали свои «теории» сами, но исходный материал для них взяли не в своём сердце, не в родной земле и не в вере предков, а в европейских социально-философских учениях, уводящих человека от Бога в дебри полусознательного «я». Как и Раскольников, они были обмануты, прельщены правдоподобием этих «теорий», а уже затем, «ослеплённые и неверующие» [6; 251], утратившие способность различать добро и зло, шагнули к гибели.
Следует заметить, что одним из принципов экзегетики является толкование пророческих слов в двух параллельных дискурсах: во-первых, применительно к конкретной ситуации, сложившейся на момент пророчества в данном месте и времени; а во-вторых, применительно к отдалённой и неочевидной для настоящего перспективе. Полагаем, что именно таким образом и нужно воспринимать эти слова Достоевского – «великого, бесстрашного православного апостола, пророка, философа и поэта»[181] – о судьбе России. Решение конкретной ситуации очевидно – полное и окончательное спасение Степана Трофимовича состоялось. Он совершенно примирился с Богом и Его миром, обрёл душевную чистоту и гармонию, исповедался и причастился Святых Христовых Тайн. Изменения, происшедшие в нём, настолько очевидны, что приехавшая Варвара Петровна подозревает в них притворство, ёрничество или умопомешательство. Но Степан Трофимович видит Истину и потому исповедует Её спокойно и твёрдо: «Моё бессмертие уже потому необходимо, что Бог не захочет сделать неправды и погасить совсем огонь раз возгоревшейся к Нему любви в моём сердце. И что дороже любви? Любовь выше бытия, любовь венец бытия, и как же возможно, чтобы бытие было ей неподклонно?[182] Если я полюбил Его и обрадовался любви моей – возможно ли, чтобы Он погасил и меня и радость мою и обратил нас в нуль? Если есть Бог, то и я бессмертен! Voilà ma profession de foi