Оказывается, что Шатов остро нуждается во встрече со Ставрогиным. Ему необходимо как можно скорее устранить противоречие между сложившимся в его сознании идеальным образом Ставрогина и его реальным обликом, словами и поступками. Острым выражением этого противоречия и стал нанесённый им удар Ставрогину: «Я за ваше падение… за ложь» [10; 191]. Честная, бескомпромиссная натура Шатова отказалась одновременно вместить и взыскуемую солнцеподобность кумира, и его очевидную порочность. Пролонгирование этой дихотомии было для Шатова невозможно, и потому он так ждал этой встречи: «Вы меня измучили, – проговорил он потупясь, тихим полушёпотом, – зачем вы не приходили?» [10; 190]. Следует отметить, что Ставрогин является для Шатова не только объектом поклонения (кумиром), но и идеалом, указавшим ему смысл жизни. И хотя Шатов боится поверить, что этот идеал был обманом, но и мириться с ложью он тоже не может. Он чувствует, что вся его дальнейшая жизнь зависит
от ответов Ставрогина, и потому требует полной искренности: «Говорите, не смейте лгать <…>, Николай Ставрогин не может лгать перед Шатовым, бившим его по лицу!» [10; 201].
Установлению этих странных отношений способствовала одна случайная встреча. Она произошла в Швейцарии – месте, где «прогрессивная» русская молодёжь получала «высшее революционное образование». Вероятно, Шатов немало преуспел в этом деле, если перед тем, как вернуться в Россию для практической работы, он отправляется на своеобразную «стажировку» в Америку, чтобы воочию увидеть процесс построения нового общества на «разумных» началах. Но перед самым отъездом он встречается со Ставрогиным, которому удаётся в кратчайшее время каким-то непостижимым образом изменить уже сложившиеся и довольно прочные убеждения мало знакомого ему человека на диаметрально противоположные. Шатов вспоминает, что это был не обычный разговор, точнее, «разговора совсем и не было: был учитель, вещавший огромные слова, и был ученик, воскресший из мёртвых. Я тот ученик, а вы учитель» [10; 196].
Напомним, что не Ставрогин был первым учителем Шатова, а они оба были учениками Степана Трофимовича. Однако то, что Ставрогин проповедовал Шатову, было прямо противоположно либеральным воззрениям их учителя. Многие из этих идей были известны Шатову и раньше, потому что давно уже жили в общественном сознании, но Ставрогин смог преподнести их так, что тот вдруг поверил в их безусловную истинность и отрёкся от прежних убеждений. Взамен он получил от Ставрогина новую истину, состоящую в том, что достижение и личного и общественного счастья возможно лишь на пути веры в Бога, в Россию и в русский народ. Однако при этом случилось как-то так, что эта новая истина полностью отождествилась в сознании Шатова с личностью самого Ставрогина. И оказалось, что, ещё не придя к Богу, Шатов уже нарушил вторую заповедь Декалога, создав себе кумира (Исх. 20:4).
Это произошло потому, что, проповедуя Шатову Бога, Ставрогин ничего не сказал о Христе, словно заслонив и подменив Его собой. И в результате, возродив в Шатове религиозное чувство, Ставрогин перенаправил его с образа Спасителя на самого себя, неприметно исказив и основы христианского вероучения. В результате Шатов стал верить не в Святую Троицу, а в «православие, в Россию, в русский народ».
После встречи со Ставрогиным Шатов всё же едет в Америку, потому что «не мог тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с детства, на что пошли все восторги моих надежд и все слёзы моей ненависти… Трудно менять богов. Я не поверил вам тогда, потому что не хотел верить, и уцепился в последний раз за этот помойный клоак… Но семя осталось и возросло» [10; 196]. Он вернулся в Россию человеком с новыми взглядами и надеждами. Но эти надежды были всецело связаны со Ставрогиным, который вот-вот должен был «поднять знамя» новой идеи и повести заблудших людей к истине и счастью.
Однако время шло, но Ставрогин не спешил никуда идти, а словно стоял на указанном им же самим пути, препятствуя движению тех, кто готов был идти по нему. Более того, до Шатова вдруг стали доходить известия, столь резко контрастирующие со сложившимся в его сознании образом Ставрогина, что они требовали или немедленного опровержения, или столь же немедленного и полного подтверждения. Так, Шатов узнаёт, что в то же самое время, когда Ставрогин проповедовал ему о Боге и великом предназначении России, он отравлял сознание «несчастного сумасшедшего» Кириллова ядом самого логического и казуистически безупречного атеизма [10; 197]. И Шатов видит, что Ставрогин преуспел в этом так же, как и с ним самим, – прежние убеждения Кириллова полностью заменились новой идеей. Согласно неё, источником всех человеческих бед является Бог, потому что уже само знание о Нём порождает в человеке страх смерти, мешающий ему быть по-настоящему счастливым. Для того чтобы освободить человека от страха смерти (и тем сделать его счастливым), нужно доказать отсутствие Бога. А так как «теоретически» это сделать невозможно, «великодушный» Кириллов решает убить себя.
Затем до Шатова дошли слухи о том, что Ставрогин был членом такого «скотского сладострастного секретного общества», что сам маркиз де Сад мог бы у него поучиться [10; 201]. Скоро он догадывается и об истинных отношениях Ставрогина с Марией Лебядкиной [10; 191], и всё это настолько не вяжется в его сознании с образом спасителя человечества, что ему необходимо немедленно раз и навсегда разрешить все противоречия. Последней каплей стала сцена в гостиной Варвары Петровны, во время которой Ставрогин открыто и спокойно отрекся от своей законной жены перед ней и людьми. Вынести этого Шатов уже не может,
потому что его главной чертой является честность, – он не лжёт никогда и ни в какой мере. Его цельная и бескомпромиссная натура не способна примириться со столь фантастическим соединением в одном человеке истины и лжи, и он бессознательно пытается восстановить распадающийся мир: «Когда я подходил, я не знал, что ударю…» [10; 191].
Однако ложь, вызвавшая такую реакцию Шатова, для самого Ставрогина не была чем-то экстраординарным. Напротив, все его поступки свидетельствуют о том, что она имманентна его внутренней природе. И потому он легко прибегает к ней всякий раз, когда это ему необходимо, используя и ложь и правду как обычные средства достижения цели. Это говорит о том, что ни добра, ни зла для Ставрогина не существует, что эти смыслополагающие понятия не являются для него ни значимыми, ни необходимыми на фоне каких-то иных нравственных ориентиров. Именно их и пытается обнаружить Шатов, которому нужно или полностью, без оглядки и без раздумий, подчиниться Ставрогину, приняв его таким, какой он есть, или, напротив, навсегда освободиться от его власти.
Эта дилемма и образует сотериологический сюжет Шатова, который развёртывается очень компактно на протяжении двух небольших главок [10; 190–203]. Заметно, что его композиция во многом повторяет композицию сотериологического сюжета Раскольникова. Два героя встречаются в квартире одного из них поздним вечером. Оба ждут этой встречи и внутренне готовятся к ней. Хозяин дома встречает гостя на пороге и освещает ему путь, который представляет собой подъём по лестнице, что символизирует восхождение из мрака к свету. Встреча нужна обоим, но первым приходит тот, кто более нуждается в спасении. Он тянется к спасению, повинуясь голосу богоданной природы, страдающей от поразившего её греха: разум утрачивает способность различать добро и зло, воля не может сдерживать чувства, превращающиеся в страсти, голос совести утрачивает свою силу. Душа человека становится пространством непрерывной борьбы, которая может прекратиться лишь с сознательным обращением к источнику и закону всякой жизни – Богу. Но этому препятствует гордость, уверяя своего обладателя, что внутренний хаос – естественное состояние всякой необыкновенной личности, а способность постоянно жить с этим хаосом – свидетельство необычайной силы, дающей право относиться к окружающим как к низшим существам. С этим чувством превосходства
Ставрогин и является сначала к Шатову, а затем к Тихону. Он приходит «для себя» и поэтому первым начинает диалог.
И в «Преступлении и наказании» и в «Бесах» диалог имеет одинаковую двучастную структуру. В первой части доминирует «сильный», пришедший к «слабому», а во второй они меняются местами. Граница между частями определяется вопросом о вере в Бога, задаваемым «сильным» «слабому» («Так ты очень молишься Богу-то…» [6; 248]; «Веруете вы сами в Бога или нет?» [10; 200]). После того как «слабый», отвечая на этот вопрос, исповедует свою веру («Что ж бы я без Бога-то была?» [6; 248]) или горячее стремление её обрести («Я буду веровать в Бога» [10; 201]), оказывается, что он – слабый только внешне. На самом деле он обладает тем, чего нет у «сильного», – верой и желанием её укрепить. Поэтому если бывший «сильный» также обратится к вере, диалог станет триалогом, ибо там, «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них», – говорит Господь (Мф. 18:20). Однако, в отличие от «Преступления и наказания», в «Бесах» Богоявления не происходит, и причина этого кроется в личности Ставрогина.
От рождения он обладал многими дарованиями и потому естественно выделялся среди других людей. Однако в течение жизни Ставрогин не пожелал ни приумножить свои таланты, ни послужить ими во славу Того, Кто их дал, а стал использовать для удовлетворения собственных похотей[193]. И скоро все его достоинства превратились в гордыню и самоуверенность, в ощущение безграничного могущества, о чём и скажет святитель Тихон: «Великая праздная сила, ушедшая нарочито в мерзость» [11; 25]. Поверив в собственную силу, Ставрогин начал играть со страстями, заходя в поиске средств их удовлетворения всё дальше и дальше. Он был уверен, что всегда сможет удержаться от последнего шага, но дьявол обманул его и заставил совершить его.
Поэтому и Ставрогин нуждается в Шатове. Он не испытывает к нему какой-либо симпатии: «Я не могу вас любить, Шатов» [10; 202], – но не чувствует и ненависти, несмотря на всё произошедшее между ними. Он вообще не испытывает к Шатову никаких чувств. Формальным предлогом его ночного визита было намерение предупредить Шатова о грозящей ему опасности. Однако на самом деле он идёт к нему, потому что чувствует, что то, что он может услышать от Шатова, он никогда и ни от кого больше