вместо и против Него – антихристом[196]. В основе этого акта – бунт против Творца и творения: «Я три года искал атрибут божества моего и нашёл: атрибут божества моего – Своеволие! Это всё, чем я могу в главном пункте показать непокорность и новую страшную свободу мою. Ибо она очень страшна. Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою» [10; 472]. Дьявол обманул Кириллова заставив поверить в то, что он открыл настоящий путь к счастью: «Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это всё, всё! Кто узнает, тотчас сейчас станет счастлив, сию минуту» [10; 188]. И для того, чтобы освободить человечество от страха смерти, Кириллов решает убить себя, на своём примере доказав абсолютную свободу человека: ведь если Бога нет, то и самоубийство – не грех, потому что «там» за него ничего не будет.
Особенность трагедии Кириллова заключается в том, что его живая душа оказалась захвачена в рабство мыслью Ставрогина о небытии Бога. Слова Хроникера о Шатове «Это было одно из тех идеальных русских существ, которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимся на них и наполовину совсем уже раздавившим их камнем» [10; 27] в полной мере относятся и к Кириллову. Но Шатов смог освободиться от дьявольской власти Ставрогина и, глядя на старого друга, сожалеет: «Если б вы могли отказаться от ваших ужасных фантазий и бросить ваш атеистический бред… о, какой бы вы были человек, Кириллов!» [10; 436]. Однако помочь старому товарищу Шатов уже не может, потому что концом логики
Кириллова (а вместе с ним и Руссо и Толстого) оказывается не просто смерть, но полная утрата образа Божия. Когда Верховенский вошёл в комнату Кириллова, полную мрака и уже ставшую гробом, «что-то заревело и бросилось к нему. Изо всей силы прихлопнул он дверь и опять налёг на неё, но уже всё утихло – опять мёртвая (курсив в обоих случаях наш. – О. С.) тишина» [10; 474].
Форму внешней идеи романа образует социально-политическая катастрофа, ставшая основой сюжета. Содержание внешней идеи определено Достоевским в письме М. Н. Каткову [29, 1; 141] как борьба с практическим нигилизмом путем дезавуирования его духовно-нравственной сущности. Особенностью внешней идеи является развёрнутое, детализированное изложение стратегии и тактики «бесов», их целей и задач.
Форма внутренней идеи образована сотериологическими линиями персонажей первого круга. Содержание внутренней идеи писатель обозначил евангельским сюжетом об исцелении гадаринского бесноватого (Лк. 8:26–39). Достоевский переносит мотив исцеления Христом человека от духовной болезни в плоскость русской идеи, и речь идёт о спасении всей России. Почти полную конгруэнтность формы и содержания внутренней идеи подчёркивают слова центрального героя: «Это мы, мы и те, <…> и я, может быть, первый…» [10; 499]. В. А. Туниманов пишет по этому поводу: «В письме к А. Н. Майкову от 9 (21) октября 1870 г. Достоевский дал авторское истолкование заглавия, эпиграфов и идейно-философской концепции романа, своеобразно переосмыслив евангельский эпизод об исцелении гадаринского бесноватого <…>. Достоевский облекает в романе в евангельскую символику свои размышления о судьбах России и Европы. Болезнь беснования, безумия, охватившая Россию, – это в первую очередь болезнь «русского культурного слоя», интеллигенции, заключающаяся в «европейничанье», в неверии в самобытные силы России, в трагическом отрыве от русских народных начал. <…> В индивидуальной судьбе Ставрогина, богато одарённой от природы личности, вся «великая праздная сила» которой ушла «нарочито <…> в мерзость» [11; 25], преломляется трагедия дворянской интеллигенции, утратившей связь с родной землей и народом. Болезнь России, которую кружат «бесы», – это болезнь временная, болезнь переходного времени,
болезнь роста. Россия не только исцелится сама, но нравственно обновит «русской идеей» больное европейское человечество – такова заветная мысль писателя»[197].
В качестве основы системы образов Достоевский использует модель, возникшую при работе над «Идиотом»: функции центрального и главного героев принадлежат разным персонажам. В полном соответствии с первоначальным замыслом, центральным героем романа становится Степан Трофимович Верховенский, а его главным героем – Николай Всеволодович Ставрогин.
Особенности композиции романа обусловлены синтезом двух идейно-сюжетных линий. Первая возникла и развивалась в авторском сознании на протяжении нескольких лет до начала работы над романом и известна как ряд неосуществлённых замыслов: «Атеизм», «Зависть», «Житие великого грешника». Последний замысел разработан несколько полнее других и является углублением и развитием внутренней идеи «Преступления и наказания»: герой преступает Божий и человеческий закон и ищет путь к возрождению. Этот мотив и образует сотериологическую линию «Бесов». Первоначально она была основной и единственной. Однако в конце 1869 года Достоевскому становится известно о группе Нечаева и совершённом ею убийстве студента Иванова. В отличие от многих современников, писатель видит причину случившегося не в каких-либо внешних обстоятельствах (экономических, социальных или политических), а в индивидуальном духовном падении (апостасии) каждого члена организации и самого Нечаева. Так в творческом сознании Достоевского возникает апостасийсная линия, внешне выглядящая как социально-политическая и антинигилистическая. Заметим, что обе эти линии присутствуют в «Преступлении и наказании» и, значительно слабее, в «Идиоте».
В результате идейного синтеза, происшедшего в августе – октябре 1870 г., обе линии соединились в единый сюжет, кульминацией которого должна была стать сцена в келье Тихона. Однако по требованию издателя глава с описанием этой сцены была исключена из текста романа, что привело к перераспределению идейных функций между образами и некоторым изменениям в композиции. Первоначально образ святителя Тихона имел особое идейное и ком
позиционное значение. Именно между ним и Ставрогиным должен был развернуться основной идейный конфликт романа. Однако после исключения главы идейная оппозиция «Ставрогин – Тихон» была поделена в разных долях по основаниям: «Ставрогин – Шатов», «Ставрогин – Кириллов» и «Ставрогин – Пётр Верховенский». Также и сотериологическая нагрузка, первоначально сконцентрированная на образе Ставрогина, была распределена между сюжетными линиями Степана Трофимовича и Шатова. В итоге они оба находят путь ко спасению и обретают бессмертие (Царство Божие) ещё при жизни, в силу чего их последующая гибель не имеет онтологического значения. Этого не успевает сделать Кириллов. Внезапно открывшаяся ему в отношениях Ивана и Марии Шатовых истина Христовой любви начала спасительное преображение его души, но оно было прервано Петром Верховенским.
Заметим, что установившаяся в науке трактовка символического значения фамилии главного героя представляется нам не вполне обоснованной. С. В. Белов считает, что Ставрогин – это «человек, вознесшийся на крест, добровольно выбравший распятие, чтобы испытать свою силу и доказать себе, что он властен над своей судьбой. Как и Христос, он поднят на кресте над остальными и притягивает их к себе»[198]. В. Н. Захаров замечает: «В этот день <…> могла начаться «Голгофа» великого грешника Николая Ставрогина»[199]. Эти рассуждения уподобляют Ставрогина Христу, что не может быть принято потому, что Достоевский знал, чем закончится приход Ставрогина к Тихону: «Обновление и воскресение для него заперто…» [11; 239]. По словам Белова, Ставрогин «выбирает распятие, чтобы испытать свою силу и доказать себе, что он властен над своей судьбой». Однако Христос ничего не «выбирает», а принимает крестную смерть, следуя первоначальному плану Божественного домостроительства человеческого спасения. Он не «испытывает силу», а исполняет волю Отца: «Не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26:39).
Скажем и то, что, идя к Тихону, Ставрогин идёт не на Голгофу, а на битву, о которой говорит Откровение св. Иоанна Богослова: «И дано было ему (антихристу. – О. С.) вести войну со святыми и победить их…» (Откр. 13:7). Но Ставрогин не смог победить
Тихона, потому что не был тем антихристом, о котором говорит Писание, а был лишь одержим бесом, хотя и весьма сильным. Сильным настолько, что его не смог одолеть Тихон. Этим поединком Достоевский показывает, что пока зло не смогло победить, но добро должно стать сильнее, иначе его поражение станет неизбежным.
Полагаем, что Ставрогин похож на Христа не более, чем всякий антихрист, и потому отправляется не на Голгофу, а в ад. А то, что фамилия этого героя происходит от греческого σταύρος – «крест», ещё не дает оснований делать вывод об его уподоблении Христу. Подтверждения этой мысли нет ни в основном тексте романа, ни в подготовительных материалах к нему. Напротив, при их внимательном исследовании можно прийти к выводу о том, что образ Ставрогина символизирует собой крест самой России конца XIX века – крест безверия, атеизма, духовного и нравственного разврата. Однако подобная трактовка не соответствует православно-гуманистическому пафосу творчества Достоевского, всегда указывающему путь ко спасению[200].
Образный уровень русской идеи составляют Софья Матвеевна, Варвара Петровна, Степан Трофимович, Шатов и Лиза Тушина. Все они или по-православному верят в Бога, или обретают веру в ходе романного действия. Теоретический уровень