непременно два правила: 1‑е правило. Избегнуть ту ошибку в «Идиоте» и в «Бесах», что второстепенные происшествия (многие) изображались в виде недосказанном, намёчном, романическом, тянулись через долгое пространство, в действиях и сценах, но без малейших объяснений, в угадках и намёках, вместо того чтобы прямо объяснить истину. Как второстепенные эпизоды, они не стоили такого капитального внимания читателя, и даже, напротив, тем самым затемнялась главная цель, а не разъяснялась, именно потому, что читатель, сбитый на проселок, терял большую дорогу, путался вниманием. Стараться избегать, и второстепенностям отводить место незначительное, совсем короче, а действие совокупить лишь около героя. 2‑е правило в том, что герой – Подросток. А остальное всё второстепенность, даже ОН – второстепенность. Поэма в Подростке и в идее его или, лучше сказать, – в Подростке единственно как в носителе и изобретателе своей идеи» [16; 175].
Последние слова отражают важнейший этап подготовительной работы – определение главного героя романа. Окончательное решение было принято 11 июля 1874 г.: «ГЕРОЙ не ОН, а МАЛЬЧИК. История мальчика: как он приехал, на кого наткнулся, куда его определили. <…> ОН же только АКСЕССУАР, но какой зато аксессуар!!». Здесь же возникает и название романа – «ПОДРОСТОК» [16; 24]. Таким образом формируется основная для великого пятикнижия двухэлементная основа системы образов: центральный герой (обозначенный заглавным местоимением «ОН») и главный герой (Подросток). По замечанию Г. Я. Галаган, центральный герой «организует весь материал набросков. Все действующие лица с ним соотносятся: сопоставляются либо противопоставляются. Все события призваны показать разные ипостаси его личности»[204]. А задачей главного героя является выражение внутренней идеи романа. Внимание читателей не могло не привлечь то обстоятельство, что на момент описываемых событий реальный возраст главного героя (19 лет) не слишком отвечает его статусу «подростка». Это несоответствие указывает на символическое значение этого образа, олицетворяющего русскую молодёжь в процессе духовно-
нравственного становления. Г. Я. Галаган по этому поводу замечает: «Необходимо сказать, что понятиям «подрастать», «подрастающее поколение», «подросток», «состояние подрастания» – в статьях газетно-журнальной периодики начала 1870‑х годов часто придавалось акцентное звучание»[205]. Так, Д. Л. Мордовцев в статье «Земство и его деяния», опубликованной в № 9 «Отечественных записок» за 1874 год, писал: «Мы видим в себе некоторые несомненные признаки возмужалости, а во мнении других всё ещё считаемся недоростком или только подросточком. Между тем наш исторический подросток умеет уже сам…» и т. д.[206] Г. Я. Галаган высказывает и предположение о том, что качественное отличие 19-летнего Аркадия – участника событий, от него же 20-летнего, описывающего эти события, может быть связано с обращением Достоевского к ветхозаветной традиции, согласно которой совершеннолетие мужчины наступает после двадцати лет (Числ. 1:18–24 и далее).
Замысел «Подростка» неразрывно связан с предыдущими творческими планами писателя. Так, замечает исследователь, «биография героя «Атеизма» в ряде моментов совпадает с биографией будущего Версилова»[207]. Неотъемлемой частью замысла была и русская идея. Е. И. Кийко отмечает: «Мысль о том, что народ является носителем высших идеалов, пронизывает всё творчество Достоевского послекаторжного периода»[208]. Действительно, в «Дневнике писателя» за 1873 г. читаем: «Есть идеи невысказанные, бессознательные и только лишь сильно чувствуемые; таких идей много как бы слитых с душой человека. Есть они и в целом народе, есть и в человечестве, взятом как целое. Пока эти идеи лежат лишь бессознательно в жизни народной и только лишь сильно и верно чувствуются, – до тех пор только и может жить сильнейшею живою жизнью народ. В стремлениях к выяснению себе этих сокрытых идей и состоит вся энергия его жизни. Чем непоколебимее народ содержит их, чем менее способен изменить первоначальному чувству, чем менее склонен подчиняться различным и ложным толкованиям этих идей, тем он могучее, крепче, счастливее» [21; 17].
По наблюдению Е. И. Кийко, «черновая рукопись «Подростка» замечательна тем, что здесь Достоевский выдвинул сознательное служение «русской идее» в качестве критерия принадлежности к дворянству»[209]. В романе эту мысль выражает центральный герой, Версилов. Он утверждает, что человек не рождается дворянином, а становится им после того, как начинает сознательно служить национальной идее. Проблема состоит в том, что родовое дворянство, даже сознавая свою призванность к служению, не знает, чему именно служить, а «народ», напротив, исполняет своё служение интуитивно, не сознавая его. Преодоление двухвековой оторванности «общества» от «народа» произойдёт тогда, когда «народ» осознает своё служение, а «общество» увидит цель служения. Так русская идея становится внутренней идеей романа «Подросток».
Заметим, что русская идея достаточно полно выражена и в подготовительных материалах. Предполагалось, что в окончательном варианте её должен был выразить центральный герой. Например, в диалоге Макара и Версилова, обращённом к Подростку: «Макар. Христа познай и его проповедуй, а делами пример подавай, и будет незыблемо. Тем всему миру даже послужишь. – Правда, – говорит Версилов, – Европа ждёт от нас Христа. Она нам науку, а мы им Христа (в этом всё назначение России)» [16; 141]; «Версилов. Спасёт Россию Христос, ибо это всё, что осталось в ней народного; в сущности, всё, что было в ней народного, есть Христос. Кончится вера во Христа, кончится и русский народ» [16; 341]; «Версилов о неминуемости коммунизма. <…> Коммунизм восторжествует (правы ли, виноваты ли коммунисты). Но их торжество будет самою крайнею точкою удаления от Царства Небесного. Но торжества надо ждать. Его, однако же, никто не ждёт из правящих судьбами мира сего» [16; 360]; «Версилов. Был бы только русский дух, т. е. дух Христов, и все хронологические необходимости зла Европы немыслимы в России <…>, никто не захочет пользоваться во вред меньшим братьям, ибо счастье жизни, забаву жизни найдут в другом, т. е. не в золоте, а в самоотвержении. <…> Возможен ли такой рай? <…> А если невозможен, то идеал и стремление к нему всегда будут возможны. Не умирал лишь бы Христос в русском сердце, и хоть бы ночь кругом, всё-таки можно будет стремиться
изо всех сил к светлой точке. Стало быть, жить будет весело, только бы идея не умирала. Вот когда умрёт самая идея и примется европейская, не равенства внутреннего, а равенства механического, вот тогда всё пропало» [16; 169].
В окончательном тексте Версилов рассказывает Аркадию анекдот о том, как «в английском парламенте, в прошлом столетии, нарочно назначена была комиссия из юристов, чтоб рассмотреть весь процесс Христа перед первосвященником и Пилатом, единственно чтоб узнать, как теперь это будет по нашим законам, и что всё было произведено со всею торжественностью, с адвокатами, прокурорами и с прочим… ну и что присяжные принуждены были вынести обвинительный приговор…» [13; 222]. То, что Европа конца XIX века приговорила Христа к смерти по своим законам, говорит о сознательном, полном и бесповоротном отвращении её от христианства.
Особо обращает на себя внимание запись в подготовительных материалах, являющаяся прямой аллюзией к евангельскому сюжету о блудном сыне (Лк. 15:11–32): «Он (то есть современный человек высших классов) как блудный сын, расточивший отеческое богатство. (Двугривенный действительно получили, но сто рублей за него своих заплатили.) Воротится (к народу), и заколют и для него тельца упитанного» [16; 138–139]. Таким образом, этот евангельский сюжет в равной степени может быть отнесён не только к сыну (Аркадию), но и к его отцу (Версилову).
Традиционно роман «Подросток» воспринимается читателями и исследователями как вариант разработки Достоевским темы «отцов и детей», к этому времени уже нашедшей своё воплощение в творчестве И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого и И. А. Гончарова. Однако сами по себе социальные или психологические коллизии, возникавшие между поколениями в пореформенном российском обществе, Достоевского не интересуют. Во внешних явлениях писатель стремится увидеть их внутренние причины и предвидеть направление духовной эволюции русского народа. Он зорко ищет духовные нити, связывающие разные поколения и социальные слои, а найдя – освещает их своим словом, указывая на них как на необходимое средство спасения России.
Таким образом, тема русской идеи оказывается в романе основной, а полукриминальная интрига и внутренние психологические переживания главного героя – лишь фоном для её развертывания. В этой связи К. А. Степанян пишет: «Социальные проблемы России
и мира волновали» Достоевского «чрезвычайно, однако решение их он видел в первую очередь в духовном преображении человека и человечества. Процесс такого преображения Подростка и является главным содержанием (у нас – внутренней идеей. – О. С.) четвёртого из великих романов Достоевского»[210]. Семья главного героя олицетворяет собой Россию, а сам он – её молодое поколение, от выбора которого зависит будущее всего народа.
К. А. Степанян замечает: «Основу идеи «Подростка» составляет то же, против чего был направлен и роман «Бесы», то, что главным образом тогда угрожало России и с чем Достоевский не переставал бороться всю вторую половину жизни: насильственное переустройство земного бытия и человеческих судеб»