<…> и наталкивает на преступление» [16; 231].
Аркадия страшат открывающиеся перед ним двери ада, он собирает все силы жизни в душе и делает шаг к Свету: «Я спасу вас всех!..» [13; 432]. Он решает отдать Ахмаковой компрометирующий её «документ», хотя гордыня ещё крепко цепляется за его душу, требуя, чтобы Катерина Николаевна отметила его благородство: «Пусть она сознается, что я покорил самого себя, а счастье её поставил выше всего на свете!» [13; 493]. Но первый шаг ко спасению всё же сделан, и Господь сразу подаёт спасающемуся Свою благодатную помощь: «Судьба определила иначе <…>, подлинно есть фатум на свете!» [13; 436].
Пытаясь защитить Анну Андреевну от Бьоринга, Аркадий оказывается в полицейском участке, «в сообществе двух бесчувственно спящих людей» [13; 437]. Позже он вспомнит, как «проснулся среди глубокой ночи и присел на нарах. Я разом припомнил всё и всё осмыслил и, положив локти в колени, руками подперев голову, погрузился в глубокое размышление. <…> Отмечу лишь одно: может быть, никогда не переживал я более отрадных мгновений в душе моей, как в те минуты раздумья среди глубокой ночи, на нарах, под арестом. <…> Это была одна из тех минут, которые, может быть, случаются и у каждого, но приходят лишь раз какой-нибудь в жизни. В такую минуту решают судьбу свою, определяют воззрение и говорят себе раз на всю жизнь: «Вот где правда и вот куда идти, чтоб достать её». Да, те мгновения были светом души моей. Оскорблённый надменным Бьорингом и завтра же надеясь быть оскорблённым тою великосветскою женщиной, я слишком знал, что могу им ужасно отмстить, но я решил, что не буду мстить» [13; 437–438]. И сразу же Аркадий почувствовал величайшую свободу: «Я перекрестился с любовью, лёг на нары и заснул ясным, детским сном» [13; 438]. Внешняя несвобода подействовала очищающе. Оказавшись на одних нарах с самым «простым» народом, он понял, что ничем не отличается от него, и гордыня сразу разжала свои тиски. Аркадий впервые в жизни ощутил присутствие Бога в душе (любовь) и поблагодарил Его за помощь (перекрестился).
Между тем «бесы» – шайка Ламберта и «Рябого» – продолжают свою преступную работу, втянув в неё Версилова. И катастрофа была близка, но, вспоминает Аркадий, «нас всех хранил Бог и уберёг, когда всё уже висело на ниточке» [13; 441]. Опыт православия свидетельствует, что Господь может и само зло, сделанное людьми, использовать для предотвращения большей беды. Так и произошло: «Рябой», видя в Ламберте конкурента и желая избавиться от него, раскрыл Аркадию его планы, чтобы тот помешал их осуществлению.
Примечательно, что после этого события Аркадий заметно не изменился. Его внутреннее перерождение шло в течение всего описываемого года, и теперь он лишь окончательно утвердился на избранном пути. Он говорит, что «новая жизнь, этот новый, открывшийся передо мною путь и есть моя же «идея», та самая, что и прежде, но уже совершенно в ином виде, так что её уже и узнать нельзя» [13; 451]. Это означает, что он освободил свою «идею» от старого, фальшивого содержания и наполнил новым, представляющим собой нечто «совсем другое. Старая жизнь отошла совсем, а новая едва начинается» [13; 451]. Заметим, что глагол «отходить» имеет и значение «умирать», а значит, прежний Подросток умер и теперь живёт новый человек, идущий к счастью прямым и ясным путем. Этот новый путь должен соединить в себе опыт двух «отцов» Подростка – Версилова и Макара.
Уже первоначально образ Макара Ивановича Долгорукого задумывался писателем как выражение русской идеи: «Макар Иванов (русский тип)» [16; 121], и этим он противопоставлялся образу Версилова, символизирующему космополитизм русского дворянства. Макар является и главным идейным антагонистом Версилову: «Макар и Версилов! Порядок и беспорядок» [16; 390], «благоговение в Макаре, беспорядок в Версилове. Подросток хочет уйти от беспорядка» [16; 394], «Макар Иванов – христианин православный, высшая противоположность ЕМУ» [16; 247]. Более того, «хоть Макар и не знает жизни, но уже одною возможностью своего появления между людьми приносит необычайно более пользы, чем ОН, Версилов, с своим «знанием жизни» и с своим отчаянием, прямо выходящим из этого знания» [16; 396]. Очевидно, что образ Макара олицетворяет простой русский народ и его веру в той же мере, в какой Версилов – аристократию и её безверие. Достоевский указывает на это словами Версилова, часто употребляющего в отношении Макара местоимение множественного числа «они», «у них», а в отношении себя – «мы». Да и сам Макар произносит Иисусову молитву в «соборном» варианте: «Господи, помилуй нас», а не «меня».
Главная черта образа Макара – святость. Именно его можно считать первым воплощением образа «положительно прекрасного человека» в великом пятикнижии, потому что за всё время действия он не совершает ничего, что можно было осудить с точки зрения человеческого закона. И это стало возможным только потому, что Макар неуклонно соблюдал закон Божий, чем и достиг обожения – главной цели христианской жизни. Об этом говорит множество черт: «Чрезвычайно чистосердечие и отсутствие малейшего самолюбия; предчувствовалось почти безгрешное сердце» [13; 308]. Он – словно дверь, открытая из обычного мира в мир Горний: «В таких существах, как в Макаре, – Царствие Божие» [16; 399]. И в этом он подобен Христу, говорящему: «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется…» (Ин. 10:9).
Духовное совершенство старца Макара Достоевский подчёркивает специфическим поэтическим средством – все сцены с его участием наполняет особый свет. Например, когда Аркадий впервые увидел Макара, «солнце ярко светило в окно перед закатом» [13; 287], а во время беседы старца с домочадцами Версилова «солнечный луч вдруг прямо ударил в лицо Макара Ивановича» [13; 301]. Сам старец смотрит на мир особыми «лучистыми» глазами [13; 285, 286]. Символику луча Достоевский раскрывает, используя рассказ Макара о купце Скотобойникове, пожелавшем, чтобы на изображённого на картине ребёнка, доведённого им до самоубийства, «сходил с неба, как бы в встречу ему, луч; такой один светлый луч…» [13; 320].
Источником Горнего света является сам Бог (Ин. 8:12, 1 Ин. 1:5), и его появление в романе означает, что дальнейшие действия или слова выражают не человеческое хотение, а изъявление воли Божией.
Самим собой: обликом, словами и поступками – Макар является воплощённым словом Христовым. Его духовное состояние очень близко тому, о котором говорит апостол Павел: «Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:19–20). Своей кротостью Макар подобен ребёнку [13; 300] и не способен видеть зло в другом человеке, что соответствует заповеди Христа: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5:8). О великом смирении старца говорит его молитва: «Всё в Тебе, Господи, и я сам в Тебе и приими меня!» [13; 290]. Он кротко сносит грубую раздражённость Лизы, с которой она понуждает его встать: ««А и поднялся!» – проговорил он чуть не с гордостью, радостно усмехаясь, – «вот и спасибо, милая, научила уму, а я-то думал, что совсем уж не служат ноженьки…»» [13; 304]. Но костыль как-то скользнул, и Макар упал на колени «и как бы ещё не опомнившись, повернулся к Лизе и почти нежным, тихим голосом проговорил ей: «Нет, милая, знать и впрямь не стоят ноженьки!»». Аркадий поражён: «Не могу выразить моего тогдашнего впечатления. Дело в том, что в словах бедного старика не прозвучало ни малейшей жалобы или укора; напротив, прямо видно было, что он решительно не заметил, с самого начала, ничего злобного в словах Лизы, а окрик её на себя принял как за нечто должное, то есть что так и следовало его «распечь» за вину его» [13; 304]. И при этом он вовсе не был слабохарактерным или безвольным. Напротив, Версилов замечает, что в той части народа, которую представляет Макар, «все забитые и покорные, а тверды, как святые» [16; 149]. Эту твёрдость дают знание истины и ясное видение идеала, определяющего цель и смысл жизни. Духовный путь Макара онтологически противоположен «духовным скитаниям» Версилова, что вдруг понимает Подросток: «Бродяги – скорее мы с вами, и все, сколько здесь ни есть, а не этот старик, у которого нам с вами ещё поучиться, потому что у него есть твёрдое в жизни, а у нас, сколько нас ни есть, ничего твёрдого в жизни…» [13; 300–301].
В подготовительных материалах Достоевский обозначает появление Макара словом «пришествие» [16; 125]. Старец действительно появляется как вестник Бога, указывающий всем нуждающимся путь ко спасению. Он возвещает Аркадию смысл его жизни: «Ты, милый, Церкви Святой ревнуй, и аще позовёт время – и умри за её <…>. Теперь ты, может быть, о сем и не думаешь, потом, может, подумаешь. Только вот что ещё: что благое делать замыслишь, то делай для Бога, а не зависти ради. Дела же своего твёрдо держись и не сдавай через всякое малодушие; делай же постепенно, не бросаясь и не кидаясь; ну, вот и всё, что тебе надо. Разве только молитву приучайся творить ежедневно и неуклонно» [13; 330]. Аркадий поражён открывшимся ему: «Это почти нельзя было вынести без слёз… Впрочем, об этом я не хочу говорить…» [13; 309]. Если учесть, что он уже рассказал о многих своих дурных мыслях и поступках, то эти слова следует рассматривать не просто как стыдливость, а как целомудрие – стремление к особому духовному знанию о мире.
Такое знание можно получить лишь через молитву – единственный способ соединения человека с духовным миром. Аркадий ещё не знает этого, но чувствует важность слов старца. Молитва даёт веру, которая есть необходимое средство для исполнения Подростком его предназначения. Другим важным средством должно стать знание о Божием мире. Макар учит Аркадия, что всё в мире «есть тайна Божия» [13; 287], но недостойно человека в страхе склоняться перед ней, ибо «дело великое и славное; всё предано человеку волею Божиею; недаром Бог вдунул в него дыхание жизни: «Живи и познай»» [13; 287–288]. Так Макар разрушает лживый позитивистский тезис об естественной вражде науки и религии. Более того, он прямо говорит Аркадию о необходимости изучения мира: «Ты же млад и востёр, и таков удел тебе вышел, ты и учись» [13; 228]. Напоминая Аркадию об его призвании, он указывает на духовную цель образования: «Всё познай, чтобы, когда повстречаешь безбожника али озорника, чтоб ты мог перед ним ответить, а он чтоб тебя неистовыми словесами не забросал и мысли твои незрелые чтобы не смутил» [13; 288].