Каждое слово Макара разрушает какую-либо часть «прогрессивных» убеждений Подростка, и скоро перед ним открывается новый путь, о реальности и осуществимости которого свидетельствует зримый пример его духовного отца. Аркадий поражён: «Я вдруг схватил его за руку и, нагнувшись к нему и сжимая его руку, проговорил взволнованным шёпотом и со слезами в душе: «Я вам рад. Я, может быть, вас давно ожидал. Я их никого не люблю: у них нет благообразия… Я за ними не пойду, я не знаю, куда я пойду, я с вами пойду…»» [13; 290–291]. Подросток вдруг увидел свет Истины и устремился к нему: «Вся душа моя как бы взыграла и как бы новый свет проник в моё сердце. Помню эту сладкую минуту и не хочу забыть. Это был лишь миг новой надежды и новой силы…» [13; 291]. Здесь Достоевский использует особый глагол, употребляемый в евангельском сюжете Благовещения. К Елизавете, носящей во чреве сына – будущего пророка Иоанна, пришла её родственница Мария, беременная Христом. И в тот же миг Елизавета почувствовала, как «взыграл младенец во чреве ее» (Лк. 1:41). Так же и душа Аркадия, ещё сохраняющая во многом младенческую чистоту, «взыграла», когда к ней приблизился свет Божественной Истины.
Избрав себе в учителя Макара, Подросток ещё не понял, что присягнул на верность Тому, Кто есть «путь, истина и жизнь» (Ин. 14:6). И теперь ему предстоит много потрудиться, чтобы идти этим путём: победить свою гордость и обрести смирение – способность жить в мире с собой, людьми и Богом. То, что это действительно возможно, Макар показывает Аркадию притчами о великом христианском подвижнике, долгое время не могущего одолеть свою страсть к курению [13; 288–289], а также купце, в слепоте духовной совершившего страшный грех. Рассказ о нём составлен в жанре жития, показывающего, как именно спасается человек: чем глубже он падает, тем больше усилий в покаянии и смирении требуется от него. Но спасение возможно, если только человек сам деятельно стремится к нему, ибо «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его…» (Мф. 11:12).
Макар проповедует слово Божие, и Аркадий с удивлением замечает, что им движет «не одна только невинность простодушия», а в нём «как бы выглядывал пропагандист» [13; 302]. Аркадий ещё не знает, что каждый христианин самим Христом призван исповедовать свою веру: «Идите, научите все народы…» (Мф. 28:19); «Вы – свет мира» (Мф. 5:14) и т. д. Скоро эти проповеди приобрели характер почти регулярных собраний, участниками которых стали все домашние Версилова и доктор, лечивший Макара. В этих беседах «не было <…> никакого общего характера; нравоучения какого-нибудь или общего направления нельзя было выжать, разве то, что все более или менее были умилительны» [13; 313]. Во время них Макар просто выражал православное воззрение на самые главные вопросы человеческой жизни: смерть и бессмертие [13; 287, 290], праведную жизнь [13; 289], красоту и тайну творения [13; 290], необходимость молитвенного общения с Богом [13; 290], безверие [13; 302] и др.
Примечательно, что участники собраний нуждались в них намного больше, чем сам Макар. Аркадий замечает, что даже Версилов смотрит на старца «как на существо, ему и самому почему-то особенно дорогое…» [13; 308]. И сам Подросток сознаёт, «что в этом существе из народа я нашёл и нечто совершенно для меня новое относительно иных чувств и воззрений, нечто мне не известное, нечто гораздо более ясное и утешительное, чем как я сам понимал эти вещи прежде» [13; 308]. До этого Аркадий, разумеется, имел представление о христианстве, но он не знал, что значит жить по закону Христову, и не понимал, что даёт вера человеку. Прежде он видел настоящую религиозность только в матери, но объяснял её «простым» происхождением и необразованностью. Несомненно и то, что все проявления формализма и косности в религиозной жизни должны были отталкивать его от Церкви. А в личности Макара он впервые в своей жизни нашёл настоящего христианина – человека, живущего по слову Христа.
В подготовительных материалах Достоевский записывает: «NB. Макар Иванов проповедует воздержание, пост, возведённый в науку (монашество), т. е. прямо противуположно идее Подростка. Поражает его христианством. Но ему тогда некогда» [16; 176]. И в окончательном тексте «идея» Макара противопоставлена «идее» Аркадия: «То ли у Христа: «Поди и раздай твое богатство и стань всем слуга». И станешь богат паче прежнего в бессчетно раз; ибо не пищею только, не платьями ценными, не гордостью и не завистью счастлив будешь, а умножившеюся бессчётно любовью. Уж не малое богатство, не сто тысяч, не миллион, а целый мир приобретёшь! Ныне без сытости собираем и с безумием расточаем, а тогда не будет ни сирот, ни нищих, ибо все мои, все родные, всех приобрёл, всех до единого купил! Ныне не в редкость, что и самый богатый и знатный к числу дней своих равнодушен, и сам уж не знает, какую забаву выдумать; тогда же дни и часы твои умножатся как бы в тысячу раз, ибо ни единой минутки потерять не захочешь, а каждую в веселии сердца ощутишь. Тогда и премудрость приобретёшь не из единых книг токмо, а будешь с самим Богом лицом к лицу; и воссияет земля паче солнца, и не будет ни печали, ни воздыхания, а лишь единый бесценный рай…» [13; 311].
Аркадий сердцем чувствует глубокую правду слов Макара, видит новый путь, в котором «был отвод всем наваждениям, спасение, якорь, на котором я удержусь» [13; 297]. Он чувствует, что старый мир безвозвратно уходит в прошлое: «Господи, как это так вдруг совсем новый мир начался! Да, новый мир, совсем, совсем новый…» [13; 264], но сейчас ему «некогда» – он слишком занят своей «идеей». Однако настанет время, и он вспомнит завет Макара: «Проповедуй Христа словами, пуще делом. Твёрд будь, человече, и спокоен, не смущайся ничем. И будет жизнь твоя к славе Божией. Пуще всего собственным делом служи. Нет сильнее, когда собственным делом укажешь, и не смущайся, что не всё, али мало совершил, ан оно всё ко благообразию общему послужит» [16; 142].
Образ Макара выражает важнейший принцип христианского вероучения, без соблюдения которого не имеет смысла вся внешняя обрядность и благочестие, – отвержение себя перед лицом Божиим и полное и безоговорочное смирение: «Да будет воля Твоя!». Аркадий должен научиться понимать и исполнять волю Бога, что и будет осуществлением русской идеи, которая есть, по словам В. С. Соловьёва, не то, что нация «думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности»[246].
Аркадий искал и не находил в мире идею, обладающую безусловной этической ценностью. Та «идея», которую он создал сам, уже перестала удовлетворять его, он «вырос» из неё. Поэтому он так жадно ловит каждое слово Версилова, философствует в кружке Дергачёва, изучает вместе с Ахмаковой события внутренней и внешней жизни России. Он ищет святыню, которой можно было бы служить всю жизнь и знать, что она никогда не обманет и не предаст. Но всё, что он встречал до Макара, оказывалось или явной ошибкой (кружок Дергачёва), или яркой, но беспредметной мечтой (идеи Версилова). С появлением старца Аркадию открылся целый новый мир. Он и раньше знал о нём, но смотрел на него со стороны, не пытаясь узнать или понять. И вот этот мир сам вошёл в его жизнь, и Аркадий увидел, что можно жить среди людей, следуя одной всепобеждающей идее. Величие и могущество этой идеи – в её Высшей, нечеловеческой природе, проявляющейся в отличии её от всего, что движет человеческим обществом: эгоизма, гордыни, тщеславия, жадности и пр.
Образ Софьи Андреевны Долгорукой завершает галерею «женщин-спасительниц» великого пятикнижия, в которую входят Софья Семёновна («Преступление и наказание»), Софья Матвеевна («Бесы») и Софья Андреевна «Подросток»). В совокупности они образуют собирательный образ Божественной Премудрости (Софии), явленной во Христе, о чём говорят их отчества, образованные от имён первых апостолов Христа.
Образ матери Подростка является вершиной развития этой идеи в великом пятикнижии. Софья Андреевна соединяет в себе спасающую функцию женщины-подруги (Соня Мармеладова и Софья Матвеевна) и консервативную функцию женщины-матери (Пульхерия Раскольникова): «Всё хорошо – именно значило у ней, коли «всё по-прежнему». Только бы не изменялось, только бы нового чего не произошло, хотя бы даже счастливого!..»[247] [13; 83]. Именно мать за недолгое время общения с сыном смогла заложить в его душу зёрна веры, любви, добра, красоты – всего, что стало залогом его будущего спасения. Поэтому когда Аркадий окончательно запутывается в «злых и добрых духах» [16; 384] Версилова, он хочет навсегда уйти от него и зовёт с собой мать. Но она отвечает: «Куда же я от него пойду, что он, счастлив, что ли?» [13; 262], – тем самым являя пример исполнения своего призвания, заключающегося в жертве собой ради счастья близкого человека.
Подготовительные материалы подчёркивают духовное единство образов Макара и Софьи: «Древняя Святая Русь – Макаровы» [16; 128]. А их портреты представляют собой не описания внешности, а указание наиболее значимых духовных черт личности: «Тихий взгляд моей матери, её милые глаза, которые вот уже весь месяц так робко ко мне приглядывались» [13; 62]; «Глаза, довольно большие и открытые, сияли всегда тихим и спокойным светом…» [13; 83]. Этот свет Горнего мира, которым отличается и образ Макара, Софья Андреевна принесла в дом Версилова: «В углу висел большой киот с старинными фамильными образами, из которых на одном (всех святых) была большая вызолоченная серебряная риза, <…>, а на другом (на образе Божьей Матери) – риза бархатная, вышитая жемчугом. Перед образами висела лампадка, зажигавшаяся под каждый праздник» [13; 82]. Аркадий становится свидетелем того, как в церкви, при отпевании мужа, Софья Андреевна «благоговейно молилась и, по-видимому, вся отдалась молитве» [13; 406]. Такая способность полностью освободить душу от эгоистичных и сиюминутных забот и обратить её к Богу является свидетельством истинной веры. Аркадий понял это, когда однажды по просьбе матери прочёл Евангелие: «Она не плакала и даже была не очень печальна, но никогда лицо её не казалось мне столь осмысленным духовно. В тихом взгляде её светилась идея…» [13; 407].