Софья Андреевна хранит и оберегает высшие нравственные ценности, скрепляющие «малую церковь» – семью. Всегда «застенчивая и целомудренная» [13; 291], она упоминает о Христе лишь когда в этом возникает настоящая необходимость. Однако в своей вере она тверда так же, как и её муж. Аркадий вспоминает, как однажды случайно едва не разрушил хрупкий семейный мир: «Каково было мое изумление, когда вдруг встала мама и, подняв передо мной палец и грозя мне, крикнула: «Не смей! Не смей!»» [13; 214]. Ещё не понимая до конца за что, он просит прощения, и мать отвечает ему: «Ну, ну, ничего <…>, а вот любите только друг дружку[248] и никогда не ссорьтесь, то и Бог счастья пошлёт» [13; 215].
Полученное прощение рождает новое покаяние. Аркадий вспоминает, что накануне «огорчил и встревожил» мать своими бездумными словами о Боге: «Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренне веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа» [13; 215]. В ответ Софья Андреевна исповедует веру так, как этому учит Церковь: «Христос, Аркаша, всё простит: и хулу твою простит, и хуже твоего простит. Христос – отец. Христос не нуждается и сиять будет даже в самой глубокой тьме…» [13; 215]. Мать напоминает сыну евангельскую мысль о том, что «всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем» (Мф. 12:31–32). Церковь учит, что хула на Духа Святого есть сознательное и упорное противление человека явно выраженной воле Бога, сознательное нарушение Его заповедей, а Аркадий смог признать свою вину и раскаяться в ней. Теперь ему, подобно блудному сыну, предстоит вернуться к отцу – Христу. И как бы ни было трудно на этом пути и какая бы тьма ни покрыла мир, свет Истины непобедим, и «тьма не объяла его» (Ин. 1:5).
В подготовительных материалах к роману неоднократно подчёркивается русскость Софьи Андреевны: «Мать. Русский тип (огромный характер): и забитые, и непокорные, и твёрдые, как святые» [16; 121], «мама за Россию», «мама патриотка», «мама – патриотка» [16; 388, 401, 404]. В окончательном варианте Версилов говорит о ней: «Русская женщина…» [13; 104], – и раскрывает содержание своих слов: «Смирение, безответность, приниженность и в то же время твёрдость, сила, настоящая сила…» [13; 104], особенно в том, «что считается у них убеждением, а стало быть, <…> и святым. Там просто хоть на муки» [13; 105]. Причём Версилов говорит о Софье Андреевне так же, как и о Макаре – во множественном числе («у них»), отождествляя её с «простым» русским народом. Говоря о себе и имея в виду всю русскую аристократию, Версилов использует местоимение «мы», указывая тем самым на некую преграду, существующую между ним и «народом». Он догадывается, что причина этого разделения кроется не в народе: «Мы тут чего-то не понимаем… Мы (курсив наш. – О. С.) так не умеем…» [13; 105] и пр.
Версилов особо подчёркивает красоту Софьи Андреевны, говоря, что это – характерная красота русской женщины. Её тайна заключается в способности жертвовать собой ради счастья того, кого она любит: «Русские женщины дурнеют быстро, красота их только мелькнёт, и, право, это не от одних только этнографических особенностей типа, а и оттого ещё, что они умеют любить беззаветно. Русская женщина всё разом отдаёт, коль полюбит, – и мгновенье, и судьбу, и настоящее, и будущее: экономничать не умеют, про запас не прячут, и красота их быстро уходит в того, кого любят» [13; 370].
Макар и Софья являются собирательными образами мужской и женской половины русского народа. Макар – сильное, волевое начало, постоянно устремлённое к поискам Града Небесного. Он непрерывно и неустанно стремится к Богу, не привязываясь ни к чему временному, земному, что могло бы задержать его на этом пути, но живо откликаясь на проявления воли Божией в мире. А его жена хранит и оберегает то, чего он достиг на духовном поприще.
При этом они живут рядом с «господами» и даже вместе с ними, но не зависят от них, потому что обладают абсолютной свободой, даруемой верой в Бога. Поэтому они не нуждаются ни в господах, ни в материальном богатстве. Напротив, господа нуждаются в них.
Так, Версилов, влекомый своей «идеей», покинул Россию и уехал в Европу, но скоро почувствовал себя на краю гибели и позвал на помощь жену, которая и остановила его падение. С тех пор он жил рядом с Софией, обращаясь к её силе всякий раз, когда не мог справиться с трудностями сам. Так, когда Оля вернула назад деньги, Версилов хотел послать к ней Софью Андреевну, которая «одна бы её победила, и несчастная осталась бы в живых» [13; 148].
Катерина Николаевна Ахмакова – единственная женщина великого пятикнижия, открыто выражающая своё национальное самосознание: «Я русская и Россию люблю» [13; 207]. Она прочитывает по две русские газеты в день и вместе с Аркадием изучает жизнь России: «Мы иногда по целым часам говорили про одни только цифры, считали и примеривали, заботились о том, сколько школ у нас, куда направляется просвещение. Мы считали убийства и уголовные дела, сравнивали с хорошими известиями…» [13; 207]. Так же осмыслялись и международные события, особенно европейские, связанные с деятельностью Бисмарка и т. д. Ахмакова подчёркивает, что всё это делалось не из любопытства или для развлечения, а с целью «узнать, куда это всё стремится и что с нами самими, наконец, будет» [13; 207].
Как и Софью Андреевну, Ахмакову отличает особая русская красота, о чём говорит её портрет, сделанный Аркадием: «Вы полны, вы среднего роста, но у вас плотная полнота, лёгкая, полнота здоровой деревенской молодки. Да и лицо у вас совсем деревенское, лицо деревенской красавицы, <…> круглое, румяное, ясное, смелое, смеющееся и… застенчивое лицо! Право, застенчивое. <…> Застенчивое и целомудренное, клянусь! Больше чем целомудренное – детское! <…> Красоты вы необычайной, а гордости нет никакой» [13; 203]. Этот портрет дополняет характеристику русской женщины, которую Версилов дал Софье Андреевне, но в ещё большей степени он сближает Ахмакову с героиней следующего романа великого пятикнижия – Грушенькой Светловой.
Образ Ахмаковой заметно выделяется в ряду женских образов великого пятикнижия. Достоевский подчёркивает её естественную религиозность: узнав, что обличающий её документ уничтожен, Ахмакова перекрестилась [13; 204]. Она способна искренне раскаиваться в своих недостойных мыслях и поступках и просить за них прощения [13; 206]. Принадлежа к высшему свету, Ахмакова не дорожит им и мечтает уехать в деревню, чтобы там перечитывать любимые книги. Поэтому она использует светское общество так же, как Аркадий – свою «идею»: «Я знаю, что в нашем обществе такой же беспорядок, как и везде; но снаружи формы ещё красивы, так что, если жить, чтоб только проходить мимо, то уж лучше тут, чем где-нибудь» [13; 414–415]. Полагаем, что подчёркнутая «необыкновенность» Ахмаковой выражает надежду Достоевского на то, что «новые» люди обязательно есть (или скоро появятся) и в высшем слое российского общества. В этом качестве образ Ахмаковой намеренно противопоставляется Достоевским галерее женских образов, созданных Л. Н. Толстым.
Другим выразителем русской идеи, принадлежащим к высшему «свету», является князь Сергей Сокольский. Подготовительные материалы содержат довольно полный портрет этого героя: «Молодой Князь фат, разбросан, последний выродок из поколения; мот и игрок, трус втайне. Искренность по временам и подлое вздёргивание носа в другие минуты. <…> Возвышенные (искренние) мечты. О том, что такое дворянин и его назначение…» [16; 240]. Чуть позже внесены некоторые коррективы: «Молодой Князь – существо мрачное, <…> всегда искреннее, гордое, резкое, высший свет пробудил в котором негодование и властолюбие (сродни Подростку, а потому сошлись), невыносимо горд, чист намерениями и идеалами» [16; 241]; «Князь идеалист. <…> Это человек односложный: или полная правда, или ты подлец. Угрюм, саркастичен и пламенный искатель правды и прекрасного» [16; 291]. В тексте романа эти черты присутствуют имплицитно, проявляясь лишь в словах и поступках князя. Его окончательный психологический портрет даёт Аркадий: «Мрачный, мнительный, может быть, он очень добрый, <…>, но зато в высшей степени склонный прежде всего во всём видеть злое <…>. Он страстно уважает благородство <…> но только, кажется, в идеале. О, он склонен к раскаянью, он всю жизнь беспрерывно клянёт себя и раскаивается, но зато никогда и не исправляется <…>. Тысяча предрассудков и ложных мыслей и – никаких мыслей! Ищет большого подвига и пакостит по мелочам» [13; 239].
Формы светского этикета до поры позволяют князю скрывать тёмную половину своей души, которую тонко почувствовал Аркадий: «Странно, он мне и нравился и ужасно не нравился. Было что-то такое, чего бы я и сам не сумел назвать, но что-то отталкивающее» [13; 159]. Князь замечает, что это чувство испытывают к нему и другие: «Признаюсь вам, что меня никто никогда не любил» [13; 245]. Причину этого однажды объяснил он сам, сказав «с отчаяньем про себя, что он – «так необразован (выделение наше. – О. С.), что он на такой ложной дороге!..» [13; 176]. Князь чувствует, что утрачивает образ Божий с каждым новым преступлением (клевета, участие в афере, игра и пр.). А в силу несложной душевной организации все пороки отражаются в его внешности, что невольно и замечают окружающие.
От окончательного падения князя удерживала лишь любовь Лизы, дававшая надежду на спасение: «Я хочу разорвать, разорвать со всем теперешним окончательно! Вот другое, всё по-новому!» [13; 245]. Любовь чистого и непорочного существа пробуждает в его душе черты «почти младенческой ласковости, доверчивости и любви» [13; 244] и стремление к раскаянию в совершённых преступлениях. Он рассказывает о них Лизе и Аркадию, а затем пишет письмо, в котором признаётся в содеянном и оправдывает оклеветанного им человека. Князь хочет предать это письмо гласности, но Лиза останавливает его, «мотивировав так: если пошлю письмо, то, конечно, сделаю благородный поступок, достаточный, чтоб смыть