[252]. Действительно, идея «восстановления» падшего человека доминировала в сознании Достоевского в период всего последнего пятнадцатилетия его творчества. Так, в середине июня 1880 г., оканчивая работу над «Братьями…», он даёт совет начинающей писательнице Ю. Ф. Абаза о работе над образом главного героя её повести: «Дайте ему страдание духовное, дайте осмысление своего греха, как целого поколения (курсив наш. – О. С.), приставьте, хоть и схимника, но непременно и женщину – и заставьте его сознательно пойти на страдание за всех предков своих, и за всех и вся, чтоб искупить грех людской» [30, 1; 192]. Подчеркнём, что эта же идея проходит красной нитью многих других писем и большей части публицистики писателя.
Г. М. Фридлендер обращает внимание на предисловие Достоевского к переводу «Собора Парижской Богоматери, где говорится том, что «основная мысль всего искусства девятнадцатого столетия» есть «мысль христианская и высоконравственная; формула её – восстановление погибшего человека, задавленного несправедливо гнётом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков. Эта мысль – оправдание униженных и всеми отринутых парий общества» [20; 28]. При этом мысль о путях спасения («восстановления») одного человека часто расширялась в творческом сознании писателя до осмысления исторических путей общества, народа, человечества. Достоевский продолжает: «Проследите все европейские литературы нашего века, и вы увидите во всех следы той же идеи, и, может быть, хоть к концу-то века она воплотится наконец вся, целиком, ясно и могущественно, в каком-нибудь таком великом произведении искусства, что выразит стремления и характеристику своего времени так же полно и вековечно, как, например, «Божественная комедия» выразила свою эпоху средневековых католических верований и идеалов» [20; 29]. По мысли Фридлендера, «Братья Карамазовы» и явились таким «произведением искусства»[253].
Необходимо заметить, что исследуемый нами роман «Братья Карамазовы» представляет собой лишь первую половину задуманного писателем сочинения. В предисловии к роману он пишет: «Роман мой разбился сам собою на два рассказа «при существенном единстве целого»» [14;6], и события в семействе Карамазовых составляют лишь «предмет моего первого вступительного романа или лучше сказать его внешнюю сторону» [14; 12]. А «главный роман второй – это деятельность моего героя уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент. Первый же роман произошёл еще тринадцать лет назад, и есть почти даже и не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя» [14; 6]. К этому времени Достоевский был уже тяжело и неизлечимо болен. В какой-то момент он почувствовал, что его земной путь завершается, и понял, что не успеет осуществить свой замысел. Поэтому он прерывает работу над романом и весной 1880 г. едет в Москву для выступления на торжествах, посвящённых столетию со дня рождения А. С. Пушкина, а после этого выпускает единственный за 1880 год номер «Дневника писателя». В нём и в «Пушкинской речи» Достоевский выражает свои «заветные» мысли, составляющие главную идею всего его творчества. В начале ноября он оканчивает роман, а 28 января 1881 г. покидает земной мир.
В предисловии «От автора» и во второй главе первой книги первой части Достоевский ясно определяет цель своего труда – представить жизнеописание Алексея Фёдоровича Карамазова. Он замечает: «Жизнеописание-то у меня одно, а романов два» [14; 6]. В первом романе Алексей предстаёт как «деятель, но деятель неопределённый, невыяснившийся» [14; 5], и потому «главный роман второй – это деятельность моего героя уже в наше время, особенно в наш теперешний текущий момент» [14; 6]. По замыслу писателя, внешнюю идею («внешнюю сторону») «первого вступительного романа» должно было составить изложение «катастрофы», случившейся в семействе Карамазовых [14; 12]. Очевидно, что речь здесь идёт о внешней идее и выражаемом ею основном конфликте. Действие этого «вступительного» романа происходит, по словам самого автора, «тринадцать лет назад» [14; 6], то есть в 1865–1866 годах. Разрешением основного конфликта должен был стать второй, «главный роман» (внутренняя идея. – О. С.), события которого происходят «уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент» [14; 6], то есть в начале 1879 года.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что черновых материалов к роману, ставшему самым объёмным в великом пятикнижии, известно очень немного. Е. И. Кийко по этому поводу замечает: «Можно предположить, что утраченные предварительные наброски плана последнего романа по своему характеру с самого начала отличались от рукописных материалов к «Идиоту», «Бесам» и «Подростку». Работу над этими романами Достоевский начинал с обдумывания фабулы. Он выдвигал и отклонял множество версий сюжетного развития, иногда коренным образом отличающихся друг от друга и от развития действия в окончательной редакции»[254]. В случае же с «Братьями…» писатель лишь переносил на бумагу уже целиком сложившийся в его сознании роман, изменяя лишь какие-то незначительные детали формы. Поэтому, продолжает исследователь, «в процессе обдумывания и составления общего плана романа основные его контуры конкретизировались, но резко не менялись»[255]. Сам писатель, высылая редактору «Русского вестника» Н. А. Любимову пятую книгу романа («Pro и contra»), писал: «Дело в том, что теперь для меня кульминационная точка романа. <…> Всё, что будет теперь следовать далее, будет иметь, для каждой книжки, как бы законченный характер. То есть как бы ни был мал или велик отрывок, но он будет заключать в себе нечто целое и законченное» [30, 1; 60].
Это даёт основания предположить, что идейный синтез произошёл ещё до начала основной работы над текстом, в котором слились воедино замыслы романов «Атеизм», «Детство», «Житие великого грешника» и идеи, нашедшие своё выражение в публицистике и эпистолярии писателя. Ещё в 1870 г. Достоевский писал А. Н. Майкову: «Это будет мой последний роман. Объёмом в «Войну и мир» <…>. Этот роман будет состоять из пяти больших повестей (листов 15 в каждой…). Повести совершенно отдельны одна от другой, так что их можно даже пускать в продажу отдельно. <…> Общее название романа есть: «Житие великого грешника», но каждая повесть будет носить название отдельно. Главный вопрос, который проведётся во всех частях, – тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, – существование Божие» [29, 1; 117].
Именно об этом и идёт речь в упомянутой выше книге «Pro и contra». В ней представлено «изображение крайнего богохульства и зерна идеи разрушения нашего времени в России, в среде оторвавшейся от действительности молодёжи» [30, 1; 63]. «Опровержению богохульства» писатель посвящает следующую книгу – «Русский инок», в которой представлен «чистый, идеальный христианин – дело не отвлечённое, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее», и доказывается, что «христианство есть единственное убежище Земли Русской ото всех её зол» [30, 1; 68]. О работе над этой книгой Достоевский сообщает К. П. Победоносцеву: «Я писал эту книгу для немногих и считаю кульминационною точкой моей работы» [30, 1; 105]. В следующем письме он замечает, что в этой книге «представляется нечто прямо противуположное выше выраженному мировоззрению (атеизму, «богохульству». – О. С.), – но представляется опять-таки не по пунктам, а, так сказать, в художественной картине» [30, 1; 121]. Так писатель раскрывает содержание внутренней идеи первого романа.
Следующей книгой, названной «Алёша» и посвящённой Алексею Карамазову, писатель «перебрасывает мостик» во второй роман. Он пишет Любимову: «Последняя глава <…>, «Кана Галилейская» – самая существенная во всей книге, а может быть, и в романе» [30, 1; 126]. В этой главе идёт речь о вступлении Алексея на поприще сознательного служения Христу: «Пал он на землю слабым юношей, а встал твёрдым на всю жизнь бойцом…» [14; 328]. Об этом его призвании говорится и в сцене, рисующей похороны Илюши и проповедь Алексея, «в которой отчасти отразится смысл всего романа» [30, 1; 151].
При работе над романом писателя очень беспокоило то, что «печатная литературная критика, даже если и хвалила меня (что было редко), говорила обо мне до того легко и поверхностно, что, казалось, совсем не заметила того, что решительно родилось у меня с болью сердца и вылилось правдиво из души» [30, 1; 148]. Между тем «спасает при этом меня лишь всегдашняя надежда, что когда-нибудь пошлёт Бог настолько вдохновения и силы, что я выражусь полнее, одним словом, что выскажу всё, что у меня заключено в сердце и в фантазии» [30, 1; 148]. Свои сомнения Достоевский излагает и в письме К. П. Победоносцеву: «Всегда мучит меня вопрос: как это примут, захотят ли понять суть дела, и не вышло бы скорее дурного, чем хорошего, тем, что я опубликовал мои заветные убеждения? Тем более, что всегда принуждён высказывать иные идеи лишь в основной мысли, всегда весьма нуждающейся в большом развитии и доказательности» [30, 1; 209]. И поэтому, завершая роман, он намеревается всё то, что не удалось вполне ясно выразить художественным словом, высказать в публицистике: «Своему делу послужить надо и буду говорить небоязненно» [30, 1; 156], «Я всю жизнь за это работал, не могу теперь бежать с поля битвы» [30, 1; 169]. Не останавливая работу над романом, Достоевский выпускает номер «Дневника писателя», представляющий собой не столько «ответ критикам», сколько «моё profession de foi[256] на всё будущее. Здесь уже высказываюсь окончательно и непокровенно, вещи называю своими именами. <…> То, что написано там – для меня роковое» [30, 1; 204]. Содержание этих идей писатель выразил в письме студентам М