осковского университета: «Вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной» [30, 1; 23]. Это остро чувствует молодёжь, которая никогда ещё не была «более, как теперь искреннею, более чистою сердцем, более жаждущею истины и правды, более готовою пожертвовать всем, даже жизнью, за правду и за слово правды. Подлинно великая надежда России!». Но главная беда молодёжи в том, что она «отшатнулась от народа (это главное и прежде всего) и потом, то есть теперь, и от общества» [30, 1; 22]. К тому же она «живёт мечтательно и отвлечённо, следуя чужим учениям, ничего не хочет знать в России, а стремится учить её сама. А, наконец, теперь несомненно, попала в руки какой-то совершенно внешней политической руководящей партии, которой до молодёжи уж ровно никакого нет дела и которая употребляет её, как материал и Панургово стадо, для своих внешних и особенных целей» [30, 1; 22].
Писатель видит выход из этой ситуации в том, что молодёжи необходимо, во-первых, «пойти к народу и остаться с ним, надо прежде всего разучиться презирать его…<…>. Во-вторых, надо <…> уверовать и в Бога… [30, 1; 25]. Эти же мысли звучат и за полтора месяца до смерти писателя в его письме А. Ф. Благонравову: «Вы верно заключаете, что причину зла я вижу в безверии, но что отрицающий народность отрицает и веру. Именно у нас это так, ибо у нас вся народность основана на христианстве. Слова: крестьянин, слова: Русь православная – суть коренные наши основы. У нас русский, отрицающий народность (а таких много), есть непременно атеист или равнодушный. Обратно: всякий неверующий и равнодушный решительно не может понять и никогда не поймёт ни русского народа, ни русской народности. Самый важный теперь вопрос: как заставить с этим согласиться нашу интеллигенцию?» [30, 1; 236]. А если она не захочет услышать и понять, то стоит ли сохранять ей верность и по-прежнему оставаться с ней, как со своей «социальной» семьей? «Нет, – говорит Достоевский, – уж я лучше буду с народом; ибо от него только можно ждать чего-нибудь, а не от интеллигенции русской, народ отрицающей и которая даже не интеллигентна. Но возрождается и идёт новая интеллигенция, та хочет быть с народом. А первый признак неразрывного общения с народом есть уважение и любовь к тому, что народ всею целостью своей любит и уважает более и выше всего, что есть в мире, – то есть своего Бога и свою веру. Эта новогрядущая интеллигенция русская, кажется, именно теперь начинает подымать голову. Именно, кажется, теперь она потребовалась к общему делу, и она это начинает и сама сознавать» [30, 1; 236]. Эта идея поисков путей соединения русской интеллигенции с «народной правдой» и стала содержанием русской идеи последнего романа великого пятикнижия.
Как замечает Г. М. Фридлендер, роман был «в глазах самого автора широким эпическим полотном, повествующим не только о двух поколениях семей Карамазовых, но и шире – о прошедшем, настоящем и будущем России. Представители уходящего прошлого, «отцы» – Фёдор Павлович Карамазов, Миусов, штабс-капитан Снегирёв, госпожа Хохлакова и др. – противопоставлены здесь воплощающему «настоящее» России, взятому в различных тенденциях его нравственной и идейной жизни поколению, к которому принадлежат все три брата Карамазовых, Ракитин, Смердяков, Катерина Ивановна, Грушенька, а на смену последним в романе уже поднимается новое, третье поколение – «мальчики» – символ ещё бродящих, не вполне сложившихся будущих сил нации и страны»[257].
Яркой особенностью романа стало то, что Достоевский впервые выражал свои главные мысли не прибегая к иносказаниям и раскрывая символы, использованные им в предыдущих произведениях. И прежде всего это касается русской идеи как важнейшей темы творчества писателя – «темы Западной Европы и России, её прошедшего, настоящего и будущего, символическим выражением которых являются три представленных в романе поколения» [15; 407].
Мысль о том, что персонажи первого круга в той или иной степени символизируют Россию, открыто звучит и на страницах романа. Так, прокурор (выражающий некоторые взгляды самого писателя), выступая на процессе по обвинению Дмитрия Карамазова в убийстве отца, говорит, что традицию художественного изображения русской идеи в литературе начал ещё Н. В. Гоголь: «Великий писатель предшествовавшей эпохи, в финале величайшего из произведений своих, олицетворяя всю Россию в виде скачущей к неведомой цели удалой русской тройки, восклицает: «Ах, тройка, птица тройка, кто тебя выдумал!» – и в гордом восторге прибавляет, что пред скачущею сломя голову тройкой почтительно сторонятся все народы» [15; 125]. Cледуя за Гоголем, прокурор (и вместе с ним Достоевский) раскрывает символический смысл происходящего в романе: «В самом деле <…>, что такое это семейство Карамазовых, заслужившее вдруг такую печальную известность по всей даже России? <…> Мне кажется, что в картине этой семейки как бы мелькают некоторые общие основные элементы нашего современного интеллигентного общества – о, не все элементы, да и мелькнуло лишь в микроскопическом виде, «как солнце в малой капле вод», но всё же нечто отразилось, всё же нечто сказалось» [15; 125].
Затем прокурор даёт характеристики каждому члену семейства Карамазовых (включая Смердякова) как типичному представителю какой-либо части «интеллигентного общества». Общей чертой Карамазовых он считает отсутствие некоего объединяющего принципа, закона, что приводит к способности «вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны, бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под нами, бездну самого низшего и зловонного падения <…> Две бездны, две бездны, <…>, в один и тот же момент – без того мы несчастны и неудовлетворены, существование наше неполно. Мы широки, широки как вся наша матушка Россия, мы всё вместим и со всем уживёмся!» [15; 129].
Роман включает в себя все значимые идеи и темы, поднимавшиеся в предыдущих романах великого пятикнижия, что даёт возможность исследователям фокусировать своё внимание на проблемах, представляющихся им наиболее важными. В ряду известных нам работ по поэтике романа отметим фундаментальное исследование В. Е. Ветловской «Роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»» (2007). Особой частью этой работы является ряд важных методологических замечаний, некоторые из которых касаются «полифонической теории» М. М. Бахтина. Ветловская (и вместе с ней В. Н. Захаров, В. К. Кантор, К. А. Степанян и многие современные исследователи) убедительно показывает несостоятельность основных положений концепции Бахтина. Также автор делает ряд наблюдений, имеющих значение для понимания поэтики романного творчества Достоевского: «Философско-публицистическая доминанта романа «Братья Карамазовы» (и всего великого пятикнижия. – О. С.) сближает его с философско-публицистическими жанрами. С нехудожественными жанрами такого рода роман роднит мысль, идея как основной материал и повод к высказанному слову и её (мысли) публицистическая тенденциозность; с художественными – основные способы её поэтического выражения»[258].
Ветловская говорит и об объективной иерархии тем романа: «Совершенно ясно, что не любая тема в художественном произведении выражает сюжет…»[259]. Поэтому «под сюжетной темой (у нас – внешняя идея. – О. С.) мы понимаем такую тему, которая организует произведение и выражает действие единое и законченное, обычно развивающееся на протяжении всего рассказа»[260]. При этом «двойное значение сюжетной темы (план конкретный и план общий) заставляет по-новому осмыслить её структуру»[261]. «План конкретный» ограничен «временными и пространственными рамками», а «план общий» связывает сюжет со вневременными смыслами, вечностью.
Ссылаясь на В. В. Розанова, исследователь замечает, «что эпиграф связан с темой прошедшего, настоящего и будущего России (а через неё – и всего человечества)…»[262]. Однако, продолжает Ветловская, хотя «эта мысль и не вызывает возражений <…>, её конкретное воплощение в художественной системе романа полемично в своих истоках»[263]. В дальнейшем исследователь указывает направление преодоления этой «полемичности», когда говорит об особой символике романа Достоевского: «Символ – один из видов иносказания», которое «в художественном произведении <…> создаётся контекстом. Контекст и указывает на второй, идейный план слова или слов и устанавливает с большей или меньшей чёткостью содержательное значение этого второго плана»[264], который «выражает сферу отвлечённых понятий, идей, имеющих глубокое, обобщающее значение»[265]. Полагаем, что важнейшим из таких понятий, постоянно предстоящих перед мысленным взором Достоевского, и была русская идея. Ветловская утверждает: «То обстоятельство, что Достоевского в его последнем романе волновали не «частности», но судьба России и, может быть, мира в целом, не вызывает никаких сомнений. Герои этого романа представляют собой обобщение, которое, по замыслу автора, должно раскрывать самую суть современной ему русской жизни в её основных чертах и тенденциях»[266]. Считаем это суждение справедливым не только для последнего романа Достоевского, но и для всего великого пятикнижия. Исследователь указывает на явную художественную преемственность в символике русской идеи: ««Тройка», «быстрая езда», Митя («русский человек», как он сам успел подчеркнуть в разговоре с Самсоновым. – 14, 336) на этой «тройке», которая «летела, «пожирая пространство» (14; 369, 370), напоминают читателю финал «Мёртвых душ» – гоголевское пророчество о будущем России. Гоголевский мотив