<…>. В скверне-то слаще: все её ругают, а все в ней живут, только все тайком, а я открыто. <…> А в рай <…> я не хочу…» [14; 158].
О том, что это – путь к смерти, Достоевский говорит символическим описанием дома Фёдора Павловича. Внешне он выглядит вполне благополучно и, казалось бы, «мог ещё простоять очень долго» [14; 85], но внутри он уже «довольно ветхий», готовый разрушиться в любой момент. Спасти его может лишь немедленная полная перестройка, но Фёдор Павлович этого делать не хочет, да уже и не может, обрекая себя на гибель. И дом постепенно превращается в гроб – он «окрашен серенькою краской» и покрыт не крышей, а «крышкой» [14; 85]. Эта предопределённость становится очевидна в противопоставлении дома Фёдора Павловича жилищу его слуги Григория. Он живёт во флигеле, который, в отличие от барского дома, «обширен и прочен», а значит, простоит ещё долго. И действительно, слуга переживает своего барина.
Фёдор Павлович – второй человек в романе, после Смердякова, открыто выражающий нелюбовь к России и неприятие её жизненного устройства. Он говорит Ивану: «Россия свинство. Друг мой, если бы ты знал, как я ненавижу Россию… то есть не Россию, а все эти пороки… а пожалуй что и Россию» [14; 122]. При этом главным объектом его ненависти выступает Церковь: «Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А серебра-то, золота сколько бы на монетный двор поступило!» [14; 123]. Он уверен, что это совершенно необходимо для того, чтобы «скорей воссияла истина» [14; 123], которая сводится для него к возможности жить, удовлетворяя собственные похоти так, чтобы не мешать другим делать то же самое.
Но Достоевский уверен, что каждый человек до самой смерти сохраняет в своей душе хоть маленькую чёрточку образа Божия. Вот и Фёдор Павлович с умилением вспоминает о своей второй жене, матери Ивана и Алексея, ласково называя её «моя кликушечка» [14; 126], и искренне любит Алексея: «Вот ты говоришь это <…>, а я на тебя не сержусь, а на Ивана, если б он мне это самое сказал, я бы рассердился. С тобой только одним бывали у меня добрые минутки, а то я ведь злой человек» [14; 158]. Необычайная мудрость слышится в ответе Алексея: «Не злой вы человек, а исковерканный», «сердце у вас лучше головы» [14; 158, 124]. Но даже он не в силах спасти отца, который сам отказался от спасения. Так уходит из жизни, замечает Достоевский, прошлое, которое уже «получило свою мзду» [15; 126].
К старшему поколению принадлежит и образ старца Зосимы, идейно противостоящий образу старика Карамазова. Как и Карамазов, Зосима некогда преступил закон Божий, но нашёл путь к спасению. Описанию этого пути посвящена шестая книга романа, «Русский инок», состоящая из житийной и учительной частей. Житийная часть включает в себя три жития: самого Зосимы (до пострига носившего имя «Зиновий»[276]), его старшего брата Маркела и «таинственного посетителя». Каждое житие является вариантом раскрытия единой темы – грехопадения и последующего воскресения.
В преамбуле книги автор указывает, что она составлена Алексеем Карамазовым. Это значит, что Зосима смог передать Алексею свой бесценный духовный опыт. Книга начинается житием Маркела[277]. Происходя из обычной русской традиционно-благочестивой семьи, он подвергся заражению «прогрессивными» идеями, вследствие чего стал богохульником и отказался соблюдать церковный устав. К этому времени он уже был слаб здоровьем и скоро заболел чахоткой. Испытывая тяжёлые телесные страдания, Маркел, по просьбе матери, стал говеть на последней неделе Великого поста, «но недолго походил он в церковь, слёг, так что исповедали и причастили его уже дома» [14; 261].
Прошло несколько времени, и «изменился он весь душевно – такая дивная началась в нём вдруг перемена!» [14; 261]. Каждый день его стал наполнен радостью от умиления и покаяния пред Господом: «Он вставал со сна, каждый день всё больше и больше умиляясь и радуясь и весь трепеща любовью» [14; 262]. Изменился и его характер, прежде «вспыльчивый и раздражительный» [14; 260]. И скоро он обрёл Царство Небесное ещё на земле: «Пусть я грешен перед всеми, зато и меня все простят, вот и рай. Разве я теперь не в раю?» [14; 263]. Маркел не просто сам обрёл спасение, он стал указывать путь к нему и близким и незнакомым людям. Как позже скажет сам Зосима, «нужно лишь малое семя, крохотное: брось он его в душу простолюдина, и не умрёт оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нём среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание» [14; 266].
Житие старца Зосимы свидетельствует о том, что этот духовный опыт оказался бесценным и спасительным для него. Как он сам будет вспоминать позже, «этот брат мой» был «в судьбе моей как бы указанием и предназначением свыше, ибо не явись он в жизни моей, не будь его вовсе, и никогда-то, может быть <…> не принял бы я иноческого сана и не вступил на драгоценный путь сей. <…> Юн был, ребёнок, но на сердце осталось всё неизгладимо, затаилось чувство. В своё время должно было всё восстать и откликнуться. Так оно и случилось» [14; 259, 263]. Зиновий вспоминает, что «из дома родительского вынес я лишь драгоценные воспоминания, ибо нет драгоценнее воспоминаний у человека, как от первого детства его в доме родительском, и это почти всегда так, если даже в семействе хоть только чуть-чуть любовь да союз. Да и от самого дурного семейства могут сохраниться воспоминания драгоценные, если только сама душа твоя способна искать драгоценное» [14; 263–264].
Тогда же, в раннем детстве, «до того ещё как читать научился, помню, как в первый раз посетило меня некоторое проникновение духовное, ещё восьми лет от роду. Повела матушка меня одного <…> во храм Господень, в Страстную неделю в понедельник к обедне. День был ясный, и я, вспоминая теперь, точно вижу вновь, как возносился из кадила фимиам и тихо восходил вверх, а сверху в куполе, в узенькое окошечко, так и льются на нас в церковь Божьи лучи, и, восходя к ним волнами, как бы таял в них фимиам. Смотрел я умилённо и в первый раз отроду принял я тогда в душу первое семя слова Божия осмысленно» [14; 264]. Этот духовный опыт был подкреплён чтением Священной истории: «Мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе. Пред правдой земною совершается действие вечной правды. <…> Господи, что это за книга и какие уроки! Что за книга это Священное Писание, какое чудо и какая сила данные с нею человеку! Точно изваяние мира и человека и характеров человеческих, и названо всё и указано на веки веков. И сколько тайн разрешённых и откровенных…» [14; 265].
Для продолжения образования Зиновий был отдан в кадетский корпус и этим «новым воспитанием многое заглушил из впечатлений детских, хотя и не забыл ничего. Взамен того принял столько новых привычек и даже мнений, что преобразился в существо почти дикое, жестокое и нелепое» [14; 268]. Исказились и многие духовно-нравственные ориентиры: «Пьянством, дебоширством и ухарством чуть не гордились. Не скажу, чтобы были скверные; все эти молодые люди были хорошие, да вели-то себя скверно, а пуще всех я» [14; 268]. Главной причиной своего падения Зосима считает гордость, из-за которой он «не примечал ничего вокруг, ослеплённый своими достоинствами» [14; 269]. Вследствие этого он и совершил своё первое преступление – вызвал на дуэль ни в чём не повинного перед ним человека. Первое преступление сразу же повлекло другое – он «со зверскою жестокостью» избил своего денщика. Но вдруг воспоминание о собственной детской чистоте и образ брата воскресли из глубины души: «И это человек бьёт человека! Экое преступление! Словно игла острая прошла мне всю душу насквозь» [14; 270]. Совесть пробудила добро, уже задавленное гордыней и эгоизмом, и свет его позволил Зиновию увидеть всю глубину своего падения: «В самом деле, чем я так стою, чтобы другой человек, такой же, как я, образ и подобие Божие, мне служил?» [14; 270]. Он оказался на пороге самого главного выбора своей жизни: или вернуться к Свету, радости и счастью, или двинуться дальше по пути ублажения собственных страстей, разрушая душу и тело и постепенно превращаясь в бесплотного слугу зла[278]. Это стало началом духовного преображения и спасения Зосимы: он попросил прощения у денщика и у вызванного им на дуэль человека и начал проповедовать слово Божие так, как это делал его брат.
Третье житие рассказывает о судьбе «таинственного посетителя» старца Зосимы. Четырнадцать лет назад он из ревности убил любимую женщину и устроил так, чтобы подозрение пало на слуг. Один из них был привлечён к суду и умер под следствием, сам же убийца остался вне всяких подозрений. Он попытался загладить своё преступление «тысячью добрых дел»[279]: «Пустился <…> в большую служебную деятельность <…>. Пустился и в благотворительность, много устроил и пожертвовал в нашем городе, заявил себя и в столицах, был избран в Москве и в Петербурге членом тамошних благотворительных обществ. Но всё же стал наконец задумываться с мучением, не в подъём своим силам» [14; 278], ибо «страшно впасть в руки Бога живого…» (Рим. 10:31). Каждый миг сознавая себя преступником, он уже не мог общаться с «обычными» людьми, особенно с теми, кто любил его – женой и детьми. Наконец, «стал он видеть ужасные сны» [14; 279], после чего думал даже убить себя, но из-за семьи решил терпеть муки совести тайно до самой смерти. И вдруг перед ним явился пример покаяния Зосимы, и он понял, что этот путь проходим, надо лишь решиться на первый и главный шаг: «Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был во аде. Пострадать хочу. Приму страдание и жить начну. Неправдой свет пройдёшь, да назад не воротишься. Теперь не только ближнего моего, но и детей моих любить не смею. Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне страдание моё, и не осудят меня! Господь не в силе, а в правде» [14; 280]. Однако исполнению намерения препятствовали гордость и маловерие: «Где тут правда? Да и познают ли правду эти люди, оценят ли, почтут ли её?» [14; 280]. И тогда Зиновий прочёл ему евангельскю притчу о зерне (Ин. 12:24). Истина, открывшаяся несчастному грешнику, придала ему силы: «Господь мой поборол дьявола в моём сердце» [14; 283].