…Я печатала здесь, в этой квартире, сидела опять одна и поняла, что у меня начинаются схватки. Раньше, чем надо. За двенадцать дней. Поехала домой, думаю – перележу. Легла – нет, что-то не выходит. Встала, пошла в роддом, родила и потом, естественно, сидела привязанная. Ну а потом как-то… уже, видимо, в июне, уложив Оську спать, оставив на всякий случай маме бутылочку для него со сцеженным молоком, и поехала сюда. Все были в большой комнате. Я зашла в маленькую. На столе стояла машинка и в ней закладка «Хроники», остановленная ровно на том месте, на котором я прекратила печатать. Народ там бывал каждую неделю. Они ходили из комнаты в комнату, не могли этого не видеть. Никому не пришло в голову допечатать…
– Томас Венцлова говорил, что было некое антисоциалистическое соревнование…
– Ну, это, это он, конечно, как поэт, метафорически…
– Как это было?
– Стал выходить украинский вестник, который был аналогом «Хроники». Потом – «Хроника литовской католической церкви». Но, пожалуй, это были всего два таких аналога, да и то – «Украинский вестник» ограничивался Украиной, а «Хроника ЛКЦ» – вообще только церковными и религиозными делами в Литве. А мы писали обо всех.
Мое редакторское дело кончилось с моим арестом 24 декабря 1969 года.
– Первая приостановка выпуска «Хроники»…
– …Это было уже после того, как я свое отсидела и не была полностью в курсе всех дел. Поскольку в принципе, на комиссии психиатров, которая решала вопрос о моем потенциальном освобождении раньше, чем полагалось, сроков нет. Но всё-таки есть какие-то условные свои правила. Я сказала, что, в общем, я понимаю, что мне, матери двух детей, этим заниматься не надо. Я не осуждала ни демонстрацию, ни самиздат, но сказала – да, мне этим заниматься не надо. Поэтому если я этим занималась, то сугубо подпольно[37]…
– Первые разговоры о том, что надо остановить «Хронику», пошли еще летом 1972 года…
– …После чего они сказали: если выйдет еще один номер, арестуем Якобсона. И тут сердца остальных редакторов «Хроники» дрогнули. Толю Якобсона все очень любили… И «Хроника» прекратилась. Никто не знал, что это только приостановка, это мы узнали через полтора года. Ее не было полтора или почти полтора года[38].
Колодезь высох,
и рыцарь не у дел.
Цветущий посох
увял и облетел.
Журавль трухлявый
да ржавое копье.
Умри со славой,
а лучше без нее.
Как пел Державин
за клином журавлей:
«Почто заржавел,
о дивный соловей?»
Наталья ГорбаневскаяСо свободой печати плохо
Вообще, если бы в тот момент, когда, сидя за машинкой в чужой пустой квартире, я закончила первый выпуск, потом сделала к нему титульный лист – с вышеуказанным заголовком, подзаголовком и, главное, с текстом ст. 19 Всеобщей декларации прав человека в качестве эпиграфа (и этот эпиграф сохранился до конца!), – если бы тогда мне кто-нибудь сказал, что «Хроника» проживет пятнадцать с лишним лет, я была бы удивлена. Но если бы кто-нибудь мне сказал: «Она не проживет пятнадцать лет», – я бы ответила: «А почему? Почему бы ей не прожить пятнадцать лет? (…)
А что сейчас? Все мы знаем, что со свободой печати в России плохо. Плохо – в сравнении с девяностыми годами, когда свобода печати была полной. Мы знаем, что сейчас журналист в России может и погибнуть – от пули или яда «неизвестных преступников». Мы знаем, что власть полностью подчинила себе телевидение, почти полностью радио и, за немногими исключениями, бумажную прессу. Мы знаем и другое: что общество с удовольствием глотает выходящие огромными тиражами глянцевые журналы, а «марши несогласных», демонстрации, пикеты собирают горстку людей. И всё-таки пока это больше походит на какую-нибудь латиноамериканскую или африканскую диктатуру, чем на наши советские времена (о ленинско-сталинских я уж и не говорю). Одна из причин – а может быть, просто главная причина этого – существование Интернета[39].
Проклятье! Счастье! Пишутся!
Слова, как горы, движутся,
а я, как мотылек,
летаю между строк.
Вчера ль еще, на подступах,
в неверьи и в тоске,
металась я, немотствуя,
как рыба на песке.
А нынче каждый ручеек
болтает, как щегол,
течет река, и речь ее —
как щёкот за щекой.
И в слабом женском горлышке
(Щегол! Кукушка! Скворушка!)
гуляет между строк
вселенной ветерок.
В одном из своих поздних интервью Наташа приводит свой разговор с Владимиром Буковским: «…когда мы вместе с Буковским представляли наши книги в Москве, он вздохнул: “Эх, нам бы тогда Интернет – советская власть рухнула бы намного раньше…”» Здесь, к сожалению, можно возразить: в СССР, в застойные семидесятые-восьмидесятые, информация стоила дорого, и цена свободного слова была так велика, что люди, добывая это самое слово, подвергали себя риску обысков, допросов, ареста, тюрьмы… И это придавало большой вес самой информации. Сегодня задача человека, пытающегося получить достоверную информацию, требует усилий иного рода: выловить из необъятных потоков Интернета это самое ценное слово, и это требует не только многочасового поиска в океане лжи и мусора, но и самостоятельной оценки. А разобраться в этих разнообразных потоках бывает порой совсем не просто. Надо сказать, что в те далекие годы мы были гораздо наивней, и всякое слово, доходившее сквозь глушилки из «вражеских» радиостаний ВВС, «Радио Свобода», «Голоса Америки» или отпечатанное на самиздатской машинке, казалось уж непременно правдивым. Сегодня вовсю работает Интернет, а власть сохраняет всё те же традиции… Но с виду несколько поменялась.
«Хроника текущих событий» существовала пятнадцать лет, с 1968 до 1983 года. За это время было выпущено шестьдесят три номера.
Красная площадь. «Полдень»
Кто это сказал, что советская власть рухнула? Ничуть не бывало! Она видоизменилась, капитализировалась, но ее антигуманная сущность всё та же. И вообще она оказалась гораздо крепче, чем можно было предполагать по той печальной причине, что угнездилась она не в Кремле, под его рубиновыми звездами, сменившими двуглавых орлов, а в сознании народа. Сегодня мы можем только вспоминать с благодарностью тех молодых людей, которые потратили свой талант, свободу и огромные душевные силы на борьбу с властью, которая, как показывает история последних десятилетий, может поменять цвет знамен, но не свои принципы: лживость, презрение к человеку и его правам, насилие над личностью и неспособность прислушиваться ни к потребностям общества, ни к голосу совести. Многие иллюзии шестидесятников сегодня развеялись. Но побежденными диссиденты, несмотря на репрессии, на них обрушившиеся, не были. Арестанты и изгнанники, победителями они тоже не стали, – если не считать той моральной победы, которую они всё-таки одержали. И одна из самых ярких побед – они вышли на площадь. Не уверена, что Наташа одобрила бы мои рассуждения.
Демонстрация 25 августа 1968 года, также называемая «демонстрация семерых», была проведена группой из семи советских диссидентов на Красной площади и выражала протест против введения в Чехословакию войск СССР и других стран Варшавского договора, произведенного в ночь с 20 на 21 августа для пресечения общественно-политических реформ в Чехословакии, получивших название «Пражской весны». Стала одной из наиболее значимых акций советских диссидентов[40].
Александр СамборЗапись очевидца демонстрации
Воскресенье, 25 августа 1968 года.
Полдень. Красная площадь заполнена провинциалами, интуристами. Милиция, отпускные солдаты, экскурсии. Жарко, полплощади отгорожена и пуста, кроме хвоста к Мавзолею. Перед боем часов в 12:00 разводится караул у Мавзолея: толпы любопытных, мальчишек бегут, глазея, туда и обратно – к Спасским воротам. Часы бьют. Из Спасских выскакивает и мимо ГУМа в улицу проносится черная «Волга». В этот момент у Лобного места, где народу довольно много – стоят, сидят, рассматривают Василия Блаженного, – садятся семь-восемь человек и разворачивают плакаты. На одном из них метров с тридцати можно прочесть «Прекратить советское вмешательство в Чехословакию». На другом – «За вашу и нашу свободу»… Через несколько секунд к сидящим со всех ног бросаются около десятка человек с разных ближайших к месту точек на площади. Первое, что они делают, – вырывают, рвут и комкают плакаты, ломают маленький чешский флаг.
Ликвидировав плакаты, подбежавшие бьют сидящих в лицо, по голове. Сбегается толпа. Базарное любопытство к скандалу, вопросы друг к другу: «Что произошло?» Среди толпы, окруженные первыми прибежавшими, сидят несколько обычно одетых людей, лет по тридцать-сорок. Две женщины – молодая в очках и постарше, с проседью. В детской коляске спит младенец нескольких месяцев на вид. На Спасской башне часы показывают 12:22[41].
Наталья ГорбаневскаяЧто я помню о демонстрации
Накануне прошел дождь, но в воскресенье с самого утра было ясно и солнечно. Я шла с коляской вдоль ограды Александровского сада; народа было так много, что пришлось сойти на мостовую. Малыш мирно спал в коляске, в ногах у него стояла сумка с запасом штанов и распашонок, под матрасиком лежали два плаката и чехословацкий флажок. Я решила: если никого не будет, кому отдать плакаты, я прикреплю их по обе стороны коляски, а сама буду держать флажок.