Омск! Иркутск! Новосибирск!..
Вдвоем с Верой Сергеевной они принялись притоптывать и прихлопывать ладонями по нижней полке в такт своему географическому рэпу:
Киров, Белгород, Уфа!
Нижний Новгород, Казань!
Липецк, Астрахань, Саранск!
Дашка продолжала дуться на маму и демонстративно смотрела в окно, хотя и ей очень хотелось присоединиться к спонтанной скороговорке. Дина Черняк сквозь очки взирала на парочку разошедшихся взрослых с явным недоумением, а они всё не унимались:
Абакан, Северодвинск!
Воркута, Владивосток!
Вологда, Тюмень, Тамбов!
Томск, Иваново, Ижевск!..
– И Тула еще, – подала сверху голос Женечка Соболь.
Дашка вышла в коридор – дистанцироваться от этого безобразия. В тамбуре оживленно беседовали две симпатичные девочки, вроде бы Дашкины ровесницы. До нее донеслись слова «третий тур», «Островский», «сюжет» и «метонимия». «Мне – туда!» – поняла Дашка.
Девочек звали Ира и Марина. Обе, как и Дашка, учились в девятом классе. Ира была из Саратова, Марина – из Брянска, познакомились они час назад в поезде. Дашка обсудила с попутчицами школьную жизнь, учителей литературы, любимые книги и свои замысловатые косы, после чего разговор вернулся к предстоящей олимпиаде.
– Мне так и не удалось найти никаких стихов с образом Костромы, – призналась Ира. – Есть шанс, что пригодилось бы для третьего тура.
– Я знаю только Демьяна Бедного, – отозвалась Марина и процитировала:
Кострома – это город-улыбка.
Шутки-шутки, а я вот возьму
И махну навсегда из Москвы в Кострому!
– Да, это я тоже знаю, – кивнула Ира. – Кстати, можно внесценических персонажей Островского повспоминать. Говорят, такое задание на предыдущей олимпиаде было, но по какому-то другому драматургу.
– А вы только по Островскому готовились? – спросила Марина Иру и Дашку. – Или по Писемскому и Розанову тоже?
Дашка смутилась и растерялась. Стихов о Костроме она не знала никаких, словосочетание «внесценические персонажи» слышала впервые, о Писемском что-то читала, но даже не помнила, что именно, а фамилия Розанов и вовсе ничего ей не говорила.
Дашку часто хвалили в школе и дома, она всегда считала себя необычной. А тут получалось, что ее «необычность» – обычное дело: сколько еще таких девочек, и красивых и умных, как Ира с Мариной, как сама Дашка, – или умнее, – разом едет в поездах в сторону Костромы!
«И все-таки я должна победить, – твердо решила она. – Плевать на этого Писемского, можно баллы набрать и в первых двух турах… Я буду очень стараться. Я смогу».
На вокзале участников олимпиады встретили двое кураторов и повезли в гостиницу. Дашку с мамой поселили в простом, но удобном номере. Из окна в обрамлении голубых занавесок («Надо же, льняные, натуральные!..» – восхитилась мама, пощупав ткань) открывался роскошный вид на Волгу.
Впрочем, на просмотр заоконных пейзажей времени не осталось. Пора было спускаться в гостиничный ресторан на завтрак, после которого участников олимпиады рассадили по автобусам и отправили на первый тур, проходивший в одной из костромских школ.
Девятиклассникам выпало анализировать рассказ Паустовского «Старая рукопись». Наблюдатель вошел в класс, раздал всем тексты, тихо сел за учительский стол. Время, отведенное для работы с рассказом, пошло. В классе воцарилась напряженная рабочая тишина.
На парте у каждого лежал сухой паек – шоколадка, сок в пакетике, мандарин. Один из участников то и дело решал отломить себе дольку шоколада, и в тишине раздавалось резкое «хрясь!». Остальные невольно вздрагивали. «Неужели до них не доходит, что столько шума производить, отвлекая друг друга, – верх бескультурья?!» – с раздражением думала Дашка, через трубочку потягивая из пакетика яблочный сок.
Будни олимпиадников были расписаны так четко, что кураторы даже успевали возить их по городу – показывали современную и старинную Кострому. Когда же позади остался и третий тур, все поехали за город, в музей-усадьбу Островского.
Мама спонтанно захотела побродить в Костроме одна, без толпы экскурсантов, и от поездки отказалась. Ну а Дашка собралась, надела красное платье – зря, что ли, она его привезла! Только вот ноги… Ноги Дашку огорчали, и она решительно вынула из чемодана вечерние туфли на шпильках. Если уж ноги толстые, пусть кажутся по крайней мере длиннее.
– Дашуль, ты с ума сошла? – Мама покосилась на девятисантиметровые тонкие каблуки. – Кто же едет за город в такой обуви!
– Я еду, – отрезала Дашка.
И поцокала к экскурсионному автобусу – непреклонная, гордая, с длинными ногами.
Ехали долго, только почему-то высадили всех далеко от калитки, ведущей на музейную территорию, и отправили «гулять, любоваться здешней природой». Заканчивался апрель, в городе стояла хоть и пасмурная, но все же весна (форма одежды – куртка, ботинки, зонтик). Однако Щелыково – место со своим микроклиматом. На земле поверх прошлогодней жухлой травы попадались островки грязноватого снега. Шпильки с хрустом проваливались в него, оставляя ямки. Идти было тяжело.
К окончанию прогулки очутились возле усадьбы – скромного серо-голубого здания, окаймленного белыми перильцами террасы. На крыльце поджидала гостей томная экскурсоводша с напудренным бледным лицом и ярко накрашенными губами-вишнями. Во время экскурсии вишневые губы добросовестно округлялись, делая ударение в нужном месте: «Щелыково».
Дом Островского был уютным, экскурсия – нудной. После осмотра столовой и комнаты отдыха вошли в рабочий кабинет хозяина, стали разглядывать письменный стол у окна. Флегматичная экскурсоводша внезапно воодушевилась.
– Вот здесь, за столом в кабинете, и умер Островский! – трагически объявила она.
«Как же ноют в этих туфлях ноги», – сокрушенно подумала Дашка.
– В тот день ему нездоровилось… Превозмогая себя, он сел за работу… – продолжала экскурсоводша.
«Ноги вот-вот отвалятся…»
– Островский взял перо – и тут почувствовал резкую боль в груди…
«Больше не выдержу, посидеть бы…»
В углу кабинета стоял неприметный деревянный стул. На цыпочках, чтобы никому не мешать цоканьем каблуков, Дашка обошла экскурсантов, прошла по стеночке к вожделенному стулу. Мысленно похвалила себя за находчивость и уселась. Но тут – что такое? – все взоры обратились на Дашку, а вишневый рот экскурсоводши обернулся долгим страдальческим «о-о-о…».
– Девушка! – отчаянно воззвала она. – Этого делать нельзя!
И в ответ на молчаливое «почему?» в широко распахнутых Дашкиных глазах раздалось убийственное:
– Встаньте! Это стул Островского!
Гробовая тишина. Как говорится, информация ищет мозги. Стул Островского? Стул – Островского?! О боже!
Щекам, глазам, всему телу и даже корням волос в ту же секунду стало невыносимо жарко. «Сгорать от стыда – не метафора!» – пронеслось в Дашкиной голове. Она вскочила, пролепетала «простите…» и вылетела за дверь. Какой позор! Кошмар…
На террасе Дашка перевела дух. Постояла в одиночестве, опираясь на белую балюстраду, наедине со своим стыдом. Вдалеке настойчиво чирикала незаметная птица. Не осталось ни переживаний, ни мыслей – только смутное ощущение непоправимой беды… Кровь отлила от щек. Стало холодно. Дашка облизала пересохшие губы, машинально попыталась плотнее запахнуть куртку, обнаружила, что куртки на ней нет. Обернулась, услышав чьи-то шаги.
На террасу вышла Вера Сергеевна в плаще, протянула Дашке ее синюю курточку.
– Тебе плохо? Ты как, Даш?
– Спасибо, нормально.
Обеспокоенное лицо Веры Сергеевны недвусмысленно говорило о том, что услышанного ей маловато, и Дашка решила придумать подробности:
– В музее душно было… Плюс усталость, стресс от олимпиады… Голова закружилась, сесть пришлось – я и не видела, куда именно… А здесь, на воздухе, все прошло.
– Да? Ну, пойдем тогда прогуляемся, подышим. – Вера Сергеевна расправила на плече у Дашки загнувшийся воротник куртки, и они пошли.
Дашкина спутница с детским любопытством разглядывала все вокруг: и дом, и ведущую к дому аллею, и высокие сосны, – поминутно останавливаясь, чтобы сделать очередной кадр. На шее у нее висел солидный профессиональный фотоаппарат.
Минут через двадцать послышались оживленные голоса – из дверей музея пестрой рекой начала вытекать группа экскурсантов-олимпиадников. Дашка с Верой Сергеевной повернули назад и вскоре, не привлекая к себе внимания, смешались с толпой.
Дашка очень боялась и перешептываний за спиной, и прямых вопросов – мол, как тебя угораздило взгромоздиться на стул Островского? По собственной дурости либо на спор? Но вопросов никто не задавал, на Дашку особенно не смотрел. Всю дорогу в автобусе она старательно делала вид, что дремлет, чтобы никто уж точно к ней не пристал.
Вернувшись в гостиницу, Дашка продолжила в том же духе – легла спать, повернувшись лицом к стене. Маме сказала, что переутомилась и на ужин вместе со всеми сегодня не пойдет.
До утра Дашка ворочалась с боку на бок – заснуть так и не вышло. Было неясно, как жить после случившегося, как прожить оставшиеся до поезда сутки – среди этих людей, видевших ее позор… Позор! Ведь это в тысячу, в миллион, в бесконечное число раз ужаснее, чем громко разламывать шоколадку в притихшем классе! Она, Дашка, ехала сюда, чтобы достойно представить свой город, с лучшей стороны показать себя… Нечего сказать, показала! Молодец, просто ум-ни-ца! Прославилась на всю Россию. Пермь, Воронеж, Волгоград… Вологда, Тюмень, Тамбов… И Тула еще.
Олимпиадники разъедутся по своим городам и станут, смеясь, вспоминать: вот так номер выкинула в Щелыково одна особа! И все-все-все, даже кудрявый йоркширский терьер Женечки Соболь, будут знать, какая она, Дарья Федорова, тупица. Не может отличить стул Островского от заурядной мебели. Или и того хуже – может, но все равно на него плюхается! Не знает дикая девочка с петербургских болот, что в музеях ничего руками не трогают и на антикварных предметах мебели не сидят!