Ох, если бы вернуть время назад, оказаться опять там, в музее. Пусть бы ноги совсем отвалились, ни за что бы не села она. Чертов стул! Ох…
Утром Дашка поднялась с больной головой, идти на завтрак наотрез отказалась. К счастью, по расписанию следовало свободное время, так что можно было и дальше лежать лицом к стене.
Вот только мама не на шутку встревожилась. Потрогала Дашкин лоб – нет, не горячий, температуры нет.
– Сходим вдвоем пообедать, а? Не в гостиницу – куда-нибудь в кафе?
Дашка помотала головой.
Мама присела к ней на кровать, начала гладить по волосам, по плечам…
– Дашуль, что случилось-то? Не расскажешь?
Ничего рассказывать Дашка не хотела, точнее, не могла. Казалось, у нее не повернется язык – в буквальном смысле, физически не повернется, – чтобы озвучить свою немыслимую историю. Никому, никому нельзя рассказать о том, почему так невыносимо стыдно.
Да, пожалуй, никому, кроме мамы.
Теплая рука, гладившая Дашку, привычно пахла ванилью – мамины любимые духи, родной сладковатый запах, успокаивающий. Пусть мама все узнает. Пусть ужаснется и впадет в отчаянье с Дашкой вместе. Этот громадный, стыдный, самый кошмарный кошмар лучше поделить пополам, иначе он Дашку раздавит.
– Знаешь, мам, тут такое дело… Когда мы ездили в Щелыково, там, в музее… В общем, я жутко опозорилась.
Краснея и запинаясь, Дашка рассказывает, как все было, потихоньку приближаясь к кульминации своей драмы. Но – вот удивительно! – на маму ее рассказ не производит особого впечатления. Она улыбается, продолжает ласково перебирать Дашкины волосы. Ну так пусть же скорее услышит все до конца, пусть проникнется Дашкиным ужасом прилюдного унижения!..
– Понимаешь, я при всех села на этот несчастный стул! Стул Островского…
– Ну и что? – искренне удивляется мама, и видно, что она и вправду не понимает. – Ты же не дырку на нем протерла!
И добавляет не то в шутку, не то всерьез:
– А ты возьмешь и станешь великим драматургом! Случай со стулом – это тебе знак судьбы.
И Дашке становится разом легко-легко, будто она – пинг-понговый мячик или воздушный шарик. Повезло, так повезло, что мама приехала сюда, в Кострому, с ней вместе! Рушится с плеч невыносимая тяжесть, и блаженно-прохладно становится на душе, которую жег нестерпимый стыд. Ура!
«В самом деле, – думает Дашка, – я же не дырку на нем протерла…»
Ей так нравится эта немудреная фраза, от которой жизнь меняется словно по волшебству, что хочется повторять ее бесконечно – громко, восторженно, с ликованием! Подумаешь, стул Островского! Я же не дырку… Не протерла же я его… Я же не дырку на нем протерла!
Простое предложение от частого повторения в Дашкиной голове теряет словарный смысл, превращается в таинственное заклятье. Яже! Недырку! Нанём! Протерла! Как свободно дышится, как хорошо…
К успокоенной Дашке вернулась способность логически мыслить, и она обнаружила добавочный утешительный аргумент. В Костроме, возможно, так и не принято, но в музеях Петербурга мебель огораживают веревочкой либо ленточкой – мол, не садись, посетитель, сюда садиться нельзя! Точно нельзя. Совсем нельзя.
А вокруг стула в Щелыково никаких веревочек не было.
В утешительных размышлениях Дашка скоротала время до закрытия олимпиады. Она так осмелела, что даже решила надеть на церемонию то самое красное платье. И пускай ноги толстые, и пускай в этом платье все точно узнают в ней Ту, Которая Села На Стул Островского. Ну и что? Я же не дырку на нем протерла! А красный мне идет, вот, смотрите! Смотрите все, я не боюсь вашего осуждения!
Мама предложила повторить «дорожные» косы, с диадемой надо лбом и цветочком на затылке, но Дашке захотелось волосы распустить. Красные туфли, тщательно очищенные от грязно-снежных ошметков щелыковской земли, деловито щелкали по гостиничному ламинату, и в конференц-зал Дашка вошла, как ей показалось, вполне эффектно… В четвертом ряду разглядела беззаботно болтавших Иру с Мариной, в середине зала – Дину Черняк, неизменно хмурую и сосредоточенную. Женечка Соболь по своему обыкновению, вероятно, опаздывала.
Подошла нарядная, в кремовом костюме, Вера Сергеевна, приобняла Дашку за плечи:
– Мама говорила, ты себя плохо чувствуешь. Но сейчас, я смотрю, все наладилось? Выглядишь отлично!
Дина из своего ряда заметила Дашку и Веру Сергеевну, приглашающе кивнула на свободные места рядом с собой.
На сцене костромские коллективы на все лады плясали и пели, выступил даже один фокусник. Позже с приветственным словом вышел глава городской администрации – началась официальная часть. Члены жюри один за другим говорили речи, отмечали общие достоинства и недостатки письменных работ, благодарили участников и призывали не расстраиваться тех, кто сегодня не победит, потому что, как известно, главное – не победа. «Как бы не так!» – не соглашалась про себя Дашка и ждала объявления результатов.
– Диплом третьей степени… среди девятых классов… – громко, с театральными паузами начал ведущий церемонии. – Диплом получает Смирнова Марина, город Брянск!
Марина в четвертом ряду вскочила, побежала на сцену. Дашке стало радостно за нее, и вместе со всем залом она громко зааплодировала.
Второе место поделили между собой два мальчика, редкие птицы на литературных олимпиадах, один из Москвы, другой из Тольятти.
– И наконец, диплом первой степени! – торжественно объявил ведущий.
«Или всё, или ничего», – подумала Дашка.
– Награждается…
«Ох уж эти эффектные паузы!» – улыбаясь, сочувственно шепнула ей Вера Сергеевна.
– Награждается Федорова Дарья, город Санкт-Петербург!
И Дашка, счастливая, полетела на сцену.
Дашке вручили диплом и приз – коробку с ноутбуком. А затем протянули и микрофон – сказать речь. Она обвела взглядом огромный зал, справилась с волнением…
Говорила она грамотно, образно, интересно – о благодарности чудесному городу Костроме, о поразившей ее красоте костромских древних храмов, о том, как здорово на олимпиаде найти новых друзей…
Дашкина речь все текла и текла, а глаза бродили по лицам в зале. С удивлением Дашка заметила, что никто внимательно ее и не слушает. И даже не смотрит на ее красное платье! Две учительницы в первом ряду перешептывались о чем-то, одна девочка уткнулась в телефон, другая откровенно дремала, а сидевший рядом с ней мальчик наклонился, чтобы завязать шнурок на ботинке. В четвертом ряду Марина рассматривала свой диплом, а Ира смотрела в окно; пожилая дама с высокой прической что-то записывала в тетрадку, ее соседка рылась у себя в сумке и в итоге выудила оттуда помаду… Правда, в конце аплодировали Дашкиной речи дружно, и какой-то добрый человек из зала даже закричал «браво!», а ведущий со сцены поблагодарил ее за содержательное выступление.
Началось награждение десятых-одиннадцатых классов. Сюрпризом стал диплом третьей степени, полученный Женей Соболь. А вот Дина Черняк никакого места не заняла, но совсем не расстроилась.
После церемонии неутомимая Вера Сергеевна собрала компанию – гулять по вечерней Костроме, и Дашка с мамой тоже пошли. По дороге Дина все приглядывалась к фасадам домов в поисках мемориальных досок, Женечка рассматривала витрины магазинов, Ира налегала на местное мороженое, а Вера Сергеевна без устали фотографировала окрестности, преображенные подсветкой.
Дашка смотрела на свою компанию и была по-настоящему счастлива – оттого, что они все такие разные и прекрасные, и вечер ясный, и мороженое вкусное. И главное, жизнь на самом деле гораздо проще, чем в прошлом казалось Дашке.
Ира научила всех играть в данетки – три раза сыграли. Вера Сергеевна предложила что-нибудь спеть – хором затянули «Пора-пора-порадуемся…» из «Трех мушкетеров», забавляя редких прохожих. Захотелось больше песен, и Марина для всех исполнила красивую «Кострому mon amour» Гребенщикова. Пока песня таяла в плотных черничных сумерках, Дашка вслушивалась в неизвестные ей слова:
Мне не нужно победы, не нужно венца…
Мне б весеннюю сладость… да жизнь без вранья…
В гостиницу вернулись за полночь, но расходиться никто не хотел, и Дашка с мамой пригласили всех к себе в номер на чай с печеньем.
После чаепития долго прощались, звонили друг другу на мобильные телефоны, чтобы отпечатались номера, обменивались электронными и почтовыми адресами. Дашка, например, любила и писать, и получать бумажные письма, а Женечка Соболь коллекционировала открытки и пообещала прислать по открытке каждому – на память об этой олимпиаде.
В последнюю костромскую ночь Дашке приснился белозубый румын Яжи Недырку, пляшущий на стуле Островского, и во сне она улыбнулась.
Репетиция
– Слушай, а ты… целованная?
Света Романчук прошептала свой неуместный вопрос Дашке в самое ухо. Вместе с другими девятиклассниками они сидели на репетиции последнего звонка. Подготовкой праздничного концерта занималась Инна Евгеньевна, классная девятого «А». Команду из двадцати пяти выступающих она с самого утра мариновала в актовом зале. Двадцать четыре страдальца маялись в жестких креслах, в то время как очередной несчастный доводил до ума свой номер на сцене – разумеется, под ее, Инны Евгеньевны, беспощадным художественным руководством.
Репетировали вместо уроков, вместо большой перемены, вместо обеда… Начали в девять утра, а сейчас на электронном табло под потолком зеленели жирные внушительные цифры 17:30.
Вопрос подруги о поцелуях застал Дашку врасплох: «целованная» было для нее лишь отглагольным прилагательным, которое пишется с двумя – н-, потому что образовано от инфинитива с суффиксом – ова-. Впрочем, свой первый поцелуй она много раз представляла… Воображение рисовало белую беседку в сумерках таинственного сада, аромат черемухи, прохладу весеннего вечера, кружевную накидку на Дашкиных дрожащих плечах – и высокого стройного незнакомца с темными волосами, который выступал ей навстречу из глубины беседки.