Дверь в раздевалку – нараспашку. На вешалке сиротливо болтается только ее, Дашкина, синяя курточка. За перегородкой, в учительской раздевалке, пламенеет такой же одинокий плащ Инны Евгеньевны, ярко-красный, с крупно вышитыми черными розами.
«Охранник всех наших выпустил и домой пошел, – сообразила Дашка. – Светка, негодяйка, меня не дождалась!» Наудачу она толкнула тяжелую школьную дверь – заперто. Пробежалась до запасного выхода – заперто, разумеется, тоже. Ключ есть у Инны, но если вернуться в актовый зал, условное «надо бы» станет повелительным «сделай».
Оставшийся позади нешаблонный день, без уроков, но с репетицией, требовал творческого завершения. Да и домой хотелось отчаянно. И Дашка решилась. Накинула куртку, прошла через опустевшую раздевалку, встала у окна. Первый этаж – совсем низко. Прыгать не придется: слева от окна сразу начинается школьное крыльцо. Надо только дотянуться ногой до приступки, перелезть через невысокие перильца, сбоку ограждающие верхнюю ступеньку, – и пойти домой. Правда, некому будет закрыть за ней окно. Ну и ладно. «Выпускница я или нет?! Выпустите выпускницу!» – возник в голове предсказуемый каламбур, и Дашка уверенно повернула оконную ручку. В раздевалку поплыл свежий воздух весеннего вечера.
Дашка влезла на пыльный подоконник, встала на четвереньки – лицом к раздевалке, спиной к улице, – вытянула правую ногу далеко в сторону, нащупала приступку. Всё по плану.
Через секунду она переминалась на мысочках, как балерина, по узкой приступочке, судорожно вцепившись в перила, за которыми начиналась верхняя ступенька крыльца. Перелезть через эти перила Дашке не позволила четверка по физкультуре, а прыгнуть с полутораметровой высоты отговаривал так не вовремя проснувшийся здравый смысл. Но не топтаться же здесь, наверху, до утра! Безысходность.
«Куда меня понесло?! Балда! – ругала себя Дашка. – Сидела бы с Инной, придумывала бы стихотворные связки или что она там хотела… Хороша же я буду на последнем звонке, на выпускном. В вечернем платье и в гипсе!»
– Прыгай, не бойся! – уверенно произнес кто-то у нее за спиной. – Я тебя подстрахую!
Голос был знакомый. Дашка зажмурилась – и отпустила перекладину перил. Спасите-помогите…
Тот, кому принадлежал голос, не подвел. Он вмиг схватил Дашку, прижал к себе, и вместе они покачнулись, но не упали. Дашка выдохнула, выпрямилась, повернулась.
Перед ней стоял Коля Камышов. И пожалуй, даже продолжал ее обнимать. Глаза у Коли оказались карие, в янтарных крапинках, ресницы – пшеничного цвета. Глаза смотрели печально и явно хотели о чем-то спросить, пшеничные ресницы подрагивали, а легкое дыхание овевало Дашкин лоб тонким-тонким ароматом лимона и мяты.
– Спасибо, что подстраховал, – сказала она, деликатно отстраняясь.
– Да не за что.
Помолчали.
– Инна совсем утомила сегодня.
– Это точно.
Помолчали.
– Ну я пойду.
– Подожди, – быстро сказал Камышов, снова обнял Дашку и поцеловал прямо в губы.
Дашка оторопела.
Было темно – похоже, она машинально закрыла глаза. Медленно-медленно темноту наполняла осторожная нежность. Губы у Камышова были влажно-шелковистые, теплые и застенчивые.
Дашка открыла глаза.
Посмотреть на Колю она стеснялась, говорить о чем-то стеснялась тоже и поэтому просто уткнулась лицом в Колину джинсовую куртку.
Первый поцелуй… Неужели из белой беседки, укутанной со всех сторон душистыми облаками черемухи, к ней и должен был выйти Коля Камышов, полноватый сосед по парте?
«Он не толстый, он… крупный, – попыталась утешить себя Дашка. – Рядом с ним я буду казаться стройнее!»
Продолжать стоять в обнимку, уткнувшись Коле в грудь, тоже было неудобно, и Дашка на шаг отступила. Он стоял напротив нее – большой, нескладный, смущенный и от своего смущения абсолютно беспомощный.
– А знаешь, я в пятом классе мечтал таскать твой портфель.
– Так чего ж не таскал?
– Так я однажды попробовал.
– Да? Не помню… А я что?
– А ты портфель отняла, сказала: «Николай, иди гуляй!», стукнула меня портфелем и ушла одна.
Дашка рассмеялась, вслед за ней рассмеялся и Коля.
– Не больно стукнула?
– Не больно – обидно, – улыбнулся Камышов.
Дашка погладила его джинсовое плечо – не обижайся, мол, – подняла глаза и встретила Колин взгляд. Он был янтарно-кофейный, спокойный и согревающий.
Неслыханное дело, неприлично даже, а по отношению к белой беседке и вовсе предательство. Только Дашке нестерпимо захотелось, чтобы Колины теплые губы во второй раз прикоснулись к ее губам. Коля тоже смотрел на нее не отрываясь, и Дашка, по инструкции чуть склонив голову к правому плечу, потянулась навстречу его дыханию.
– А, еще не ушли! Отлично!
В накинутом на плечи красном плаще, по-прежнему полная сил, из дверей школы выглянула Инна Евгеньевна…
Поэтка
Дашка шла по улице в бигуди. Правда, поверх бигуди на голове красовался большой темно-синий платок, намотанный сердобольной парикмахершей, но величия подвига это не умаляло. Прежде Дашка ни за что на свете не вышла бы в таком виде. Но сегодня ничто не волновало ее, кроме завтрашней красоты. Завтра выпускной – пусть и не совсем настоящий пока – в девятом классе. Зато будет самое настоящее, взрослое, вечернее платье и вечерняя прическа к нему! А еще – вручение аттестатов и допоздна праздник в кафе.
Прическу для выпускного Дашка доверила молодой и добродушной мастерице Алине, у которой в декабре первый раз в жизни покрасила волосы. Тогда получилось волшебно, и в этот раз Дашка тоже ждала чудесных преображений. Сегодня чудеса пока что свелись к одному: она согласилась после визита в парикмахерскую пройти по центру города в огромной чалме, никого не стесняясь и ничего не боясь. Ну а главное чудо невиданной красоты ожидалось завтра, после снятия платка и кропотливой работы над каждым локоном. Для этого Алина обещала сама приехать к Дашке с утра пораньше, чтобы ненароком не передержать на волосах чудо-бигуди и не превратить прекрасную выпускницу в кучерявого пуделька.
Было совсем поздно, поэтому возле метро Дашку встречала мама, чтобы вместе пойти домой. При виде дочери она улыбнулась: «Ты совсем как индианка…» Дальше шли молча, довольные теплой летней ночью и ненавязчивым обществом друг друга. Мама размышляла о чем-то своем, а Дашка по привычке рифмовала случайные мысли в такт шагам:
Я выпускница,
горести прочь,
мимо струится
белая ночь,
бледные лица,
чьи-то духи…
Можно влюбиться
в эти стихи…
Последний участок пути пролегал мимо Дашкиной школы, через школьный притихший двор. Дашка издалека заприметила, что на асфальте перед крыльцом темнеют подозрительно крупные пятна. Они с мамой ускорили шаг – и, подойдя ближе, застыли от удивления. На асфальте большими печатными буквами было написано: «Тонна – дура!» Тонной некоторые ученики звали между собой директрису Антонину Матвеевну – за внушительную фигуру и созвучие с именем, Тоня-Тонна…
– Я даже догадываюсь, кто мог это написать! – сообщила маме Дашка. – У нас есть такой Крюков, из девятого «Б», второгодник. Его вчера Антонина выгнала со скандалом, даже педсовет собрала. Вот он и устроил страшную месть!
Мама со смущенным удивлением продолжала лицезреть неприличный асфальт, а Дашка поежилась. Ночь не стала холоднее – просто возникла вдруг неприятная уверенность: на нее пристально смотрят. Дашка повела плечами, стала озираться по сторонам, уперлась взглядом в темное здание школы. Не совсем темное – одно из окон первого этажа бледно светится.
И оттуда, из этого окна, таращится на нее школьный завхоз.
«Неудачно получилось», – подумала Дашка.
Старый мрачноватый завхоз Егор Павлович, он же просто Палыч, жил при школе в малогабаритной служебной квартирке. Сейчас Палыч, обыкновенно скупой на эмоции, выглядел изумленным. Было видно, что сонный мозг обрабатывает данные: ночь, школьный двор, девочка в чалме, надпись на асфальте… Но Палыч был стреляный воробей, так что раздумья длились недолго. На окно упала занавеска, скрыв Палыча от Дашки и Дашку от Палыча. Она поняла, что завхоз жаждет личного общения с ней, причем немедленно.
Где-то в торце школьного здания громыхнул отодвигаемый на двери засов.
– Мама, бежим! – спохватилась Дашка.
– Что? – вздрогнула мама.
– Бежим! Завхоз идет!
Ситуация выходила щекотливая, но забавная. Дашка не знала, бояться ей или смеяться. Впрочем, раздумывать над шкалой эмоций было некогда. Дашка схватила маму за руку, и они рванули с места изо всех сил.
– Стой! Куда?! – хрипло крикнул им вслед суровый Палыч, но Дашка с мамой не остановились, конечно.
Бежали стремглав, давясь озорным смехом. Заскочили в первый попавшийся дворик, плюхнулись на скамейку – и обе в голос расхохотались.
– Ма-ам! – простонала Дашка. – Он теперь правда решит, что это я… ой, не могу… что это мы написали?!
– Не исключено, – кивнула мама с лукавой улыбкой. – Кто бы мог подумать, что моя примерная дочь, хорошистка и поэтесса, окажется такой хулиганкой!
– Да ладно тебе, – засмеялась Дашка. – И вообще, сама ты поэтесса.
– Я-то нет, – отреклась мама.
– И я – нет! Я – поэт! – отчеканила Дашка импровизированное двустишие.
Стихи она полюбила сочинять лет с пяти. Тогда же лютой ненавистью возненавидела слово «поэтесса», легкомысленное и пренебрежительное.
– Кстати, я вашему завхозу не завидую. – Мама стала серьезной. – Ему придется срочно это безобразие устранять.
Спать на бигуди Дашке было неудобно. В довершение неудобств упорно снился всклокоченный Палыч, выбегавший из школы с ружьем и разряжавший его в далекое звездное небо. До восьми утра Дашка тревожно ворочалась. В половине девятого, как и договаривались, приехала Алина с большой парикмахерской сумкой, завершила вожделенную прическу. Дашка надела выпускное платье, покрутилась перед зеркалом…