Язы́ком и своим, которого стыдимся,
Язы́ком и чужим, с которым не родимся?
Представьте, что всегда какой-нибудь Лекень
Язы́ка своего на тонкостях французских
Легко на трех словах поставить может в пень
И лучших знатоков французов наших русских.
Не возмечтает ли француз, что он велик,
Когда мрачит своим язы́ком наш язык?
Не скажет ли, везде нескладный слыша клик,
Собрав премного нам других еще улик,
Что может превратить нас силой чародея
И так, как спутников Улиссовых Цирцея?
Хотя писателей и новых много есть,
Которых нам труды приносят с пользой честь,
Но, мало зная их в моем уединенье,
Боюсь произносить мое об них сужденье.
Отважно было бы писателей живых,
В поре, в красе, в жару, во славе молодых,
Хвалить в стихах моих, подобно мне, седых,
Мои холодные, сухие псальмопенья.
Старинные слова и выраженья
Не могут им принесть нимало утешенья.
Я благодарность лишь иным из них воздам
За сладкие мои часы и восхищенья,
Какие чувствую, читая их творенья:
Она приятна всем сердцам.
Украшу я мой стих опять их именами
И их почтенными трудами,
Как новыми цветами и плодами.
Ужели возбранят мне нынешни певцы
Им незабудки вплесть в их розовы венцы,
Хотя б пустынные сии стопосложенья,
Противу моего им назначенья,
Из неизвестности исторглись и забвенья?
Не зависть и не лесть
Подвигнули их плесть,
А ревность дар простой для памяти принесть.
Противно ли друзьям то будет просвещенья,
И чем пред ними погрешу,
Когда здесь напишу,
Что я люблю читать их все стихотворенья;
Что полон вымыслов удачных в них Хвостов,
Хотя ты иногда, Привета, и желаешь
Связнее мыслей в нем и глаже в нем стихов,
Затем что с тонкостью излишней разбираешь
И в срочных ничего работах не прощаешь.
Приятен и в стихах и в мыслях Горчаков.
Со вкусом, с мастерством в них нежен Салтыков.
О, если бы труды могли их быть уделом,
То, посвящая им свои свободны дни,
Чего б не сделали они
С дарами их, писав притом не между делом!
Равно у прочих там певцов
Прекрасных много есть стихов,
А паче тем их все труды общеполезны,
Друзьям словесности любезны,
Что памятник творцам российским зиждет вновь
Их нежная к отечеству любовь[332].
С произнесением сего священна слова
Здесь имя и труды мы вспомним Новикова
В собраньи древностей, в печатании книг,
Чем много приобрел, Привета, наш язык.
Неблагодарны б мы еще с тобою были,
Коль Николева бы с Нелединским забыли;
Хотя уже теперь их лиры не звенят,
Нам звуки прежние певцов своих твердят.
Пальмиру одного еще мы вспоминаем
И песни иногда другого припеваем.
О Сумарокове я также не забыл,
Который меж певцов приметен новых был,
А боле как в своем послании к Всемилу
«Фелице» подражать имел он дух и силу.
И в сказках, и во всех стихотвореньях тож
Забавен слог его, чист, ясен и пригож;
Картины только нас иные не прельщают,
Такие, например, где барыня верхом,
Героя Греции любовница притом,
На Аристотеле в узде и под седлом
По общей воле их всю школу разъезжает.
Любя муз русских молодых
И все в словесности новинки,
Приятно вспомнить между них
О даровании мне Глинки.
Он дружество ко мне питал,
К которому в нем сердце нежно,
В пустыне он моей певал;
Я все труды его читал
И то могу сказать надежно,
Что он, достигнув зрелых лет,
Счастливый может быть поэт,
А паче если удалится
От вредных городских зараз
И больше к музам прилепится.
Ах, если бы его Пегас
Унес скорее на Парнас!
Вмещая пожилых писцов меж молодыми,
Не наблюдаю я порядка между ними:
Нет в музах старости… но есть она в певцах…
Увы! я чувствую ее в моих стихах!..
Так, переводчика Вольтеровой «Альзиры»,
Здесь Карабанова я вспомню звуки лиры.
Не пышен пусть его, не велегласен стих,
Но важен иногда и чист, хотя и тих.
Готовится певец нам с летами Востоков:
В нем есть познания, и дар, и вкус, и ум,
И много стихотворных дум,
Когда б он более держался тех уроков,
Какой меж прочих нам оставил Сумароков
В бессмертной басенке к Мотонису своей:
«Смотри на истину, и ты Востоков в ней,
И отвращение имей
От тех людей,
Которые гнушаются собою,
Которых речи смесь язы́ков всех и сброд,
А сочинения как робкий перевод,
Ты басенного пса иль их учись судьбою,
От англо-франков сих направь к славянам путь
И этой басенки конца не позабудь:
Вовек отеческим язы́ком не гнушайся
И не вводи в него
Чужого ничего,
Но собственной своей красою украшайся».
Фантазий новых нам в стихи ты не вводи
И вместо их слова природны находи
Да более переводи.
Полезнее сто раз с творцов великих списки,
А паче ежели они еще и близки,
Чем подлинники низки,
Которые у нас нередко на беду
Лишь служат вкуса ко вреду.
Посредственное всё в твореньях забывают.
Стихи Поповского едва ли ныне знают:
Из Попия ж его и Локка перевод
Из рук доднесь нейдет,
И больше ваших всех творений их читают.
Так власть всегда сильна великого ума,
Хотя бы иногда на ум пришла чума.
Достигнешь скоро ты Кастальских чистых токов,
Лишь только славиться успехом не спеши,
Исправнее и думай и пиши,
И чисти более стихи свои, Востоков:
Незрелые плоды
Для вкуса неприятны,
Читателям невнятны
Так слабые труды.
Вот чувства искренни, желанья и советы
Тебе и от меня и от моей Приветы.
То ж самое советует тебе и Львов,
Защитник ревностный старинных сильных слов,
А новобранного нерусского язы́ка
Не нравится ему протяжная музы́ка.
Конечно, то же Пнин тебе сказать бы мог,
Когда бы жизнь его продлил парнасский бог.
Как наших муз утрата в нем велика!..
Подобно, кажется мне, мыслит и Бобров,
Но вкус Хераскова забыв в своей «Тавриде»,
И в страсти к новому игрой трескучих слов,
Шероховатостью и мыслей и стихов
Подходит там в иных местах к «Телемахиде».
О сей «Тавриде» суд такой
Приветин, а не мой.
Я очень знаю то, с какими похвалами
«Таврида» славилась недельными листами.
Привета, вижу твой нетерпеливый взгляд:
Протяжные мои стихи тебя томят,
Тем боле что еще не молвил я ни слова
Про твоего и муз любимца Мерзлякова.
Сейчас твоя же мысль тебе об нем готова.
Дивишься ты ему, что в собственном труде,
Читая всякое почти его творенье,
Мы дара в нем того не видели нигде,
Которым нас приводит в восхищенье
Его с других язы́ков преложенье.
В картинах подражать готовым красотам,
И краскам, и чертам,
Как в преложениях и мыслям и стихам,
Пусть легче, нежели всего изобретенье;
Но подражатель тот достоин всех похвал,
Где видим образцов живое выраженье.
Когда среди пустынь стенящий в страсти галл
На русском языке в его стихотворенье
Равно красноречив с Вергилиевым стал;
Когда желаешь ты, и кто бы не желал,
Чтоб труд свой Мерзляков в сем роде продолжал,
Дабы узнали мы из русских лирных звонов
Божественный язык Маронов и Назонов.
С такой же красотой им списан Мелибей,
И Дезульерины овечки, и ручей.
Нам русским кажется в стихах его Тиртей.
Привета, помнишь, как, его читая оды,
При ратных там словах «ступай» или «к мечам»
Невольно и своей я службы вспомнил годы,
Победы наших войск, Румянцева походы,
И ты, приметив весь восторг мой по слезам,
Сказала: «Вот хвала всех лучшая стихам».
Теперь, Привета, двух певцов воспоминанье
Исполнит всё твое желанье.
Кутузов, Дмитриев свершают наконец
Сей слабый памятник признательных сердец.
Соединенные с бессмертными творцами,
Единоземцам их любезны имена,
Как ныне, так во все пребудут времена
И отдаленными воспомнятся веками.
Доколе восхищать удобен нас Пиндар,
Доколе станем мы пленяться Феокритом,
Кутузова всегда чтить будем труд и дар
В их преложении, по-русски знаменитом.
Подобно Дмитриев, любимый наш пиит,
Всегда пребудет знаменит.
За перевод своих бессмертных сказок, басен
Де Лафонтень его так имя сохранит,
Как он изображать красы его рачит;
И от забвения сей список безопасен.
Из Флориана же мест многих перевод
У Дмитриева так прекрасен,
Что он за подлинник идет.
А сказки собственны его нам есть дово́д,
Что авторский талант равно в Руси живет,
Как в Вене, в Лондоне, в Париже,
И что искать его в Москве для русских ближе.