Михаил Данилович Деларю (1811–1868) родился в Казани, в семье начальника архива инспекторского департамента Главного штаба. Проведя раннее детство в Казани, в 1820 году поступил в Царскосельский лицей, который окончил 29 июня 1829 года. Большое влияние на Деларю оказала лицейская традиция, начатая первым (пушкинским) выпуском и существовавшая и позже, хотя уже в ослабленном и искаженном виде; еще в 1840-е годы Деларю принимает участие в праздновании лицейских годовщин и поддерживает переписку с бывшим директором Лицея Е. А. Энгельгардтом, который воспринимает его как одного из носителей «лицейского духа». Еще лицеистом Деларю познакомился с Пушкиным и, вероятно, тогда же вошел в кружок лицеистов разных выпусков, группировавшихся около Дельвига. По окончании Лицея Деларю поступает на службу в департамент государственного хозяйства и публичных зданий, а с 1833 года служит секретарем в канцелярии военного министерства.
Поэтическая деятельность Деларю началась еще в Лицее в конце 1820-х годов; дебютировал он в печати переводом из «Метаморфоз» Овидия (1829). С 1830 года он активно сотрудничает в изданиях Дельвига — «Северных цветах» и «Литературной газете». Как поэт Деларю развивается под непосредственным влиянием Дельвига; он воспринимает прежде всего «антологическую» линию его творчества, культивируя гекзаметр и элегический дистих и создавая образцы излюбленных Дельвигом жанров — антологической эпиграммы, идиллии («К Неве»), фрагмента — «подражания древним» («Прелестнице»), сонета. Подобно Дельвигу, он стремится расширить сферу «антологии», пытаясь воспроизвести дух восточной любовной лирики («Эротические станцы индийского поэта Амару»), обращаясь и к русским народнопоэтическим мотивам, впрочем едва намечающимся («Ворожба»). Эти эксперименты не вели у Деларю ни к созданию поэтической типологии чужих культур, ни к преломлению принципов антологической лирики в пределах традиционных жанров; они остановились на стадии стилизации и послужили для Деларю лишь школой «слога». Критика ценила «знание языка» и стилистическою выдержанность стихов Деларю; его поощряли Плетнев и Дельвиг, писавший ему: «Пишите, милый друг, доверяйтесь вашей Музе, она не обманщица, она дама очень хорошего тона и может блестеть собственными, не заимствованными красотами»[199]. Пушкин, напротив, невысоко ценил его поэзию за «чопорность» и «правильность», не находя в ней «ни капли творчества, а много искусства»[200]. В поэзии Деларю определяются и мотивы и темы, получившие широкое распространение в 1830-е годы, например тема «демона», «падшего ангела», взятая им от Жуковского (переводившего Клопщтока и Т. Мура); в трактовке ее Деларю всецело следует за Жуковским, воспринимая как раз наиболее слабые стороны его творчества («серафический» аллегоризм, моралистичность). Смерть Дельвига была непоправимой потерей для Деларю; со времени распада дельвиговского кружка его творчество идет на убыль. В 1831–1834 годах он еще поддерживает общение с литературными кругами; сближается с Пушкиным, которому оказывает некоторые услуги, в частности предупредив его о перлюстрации его писем и т. д.[201], в 1834 году, будучи в Казани, принимает участие в деятельности литературного кружка А. А. Фукс. В том же году за перевод стихотворения В. Гюго «Красавице», признанный безнравственным и кощунственным, Деларю был отстранен от должности. В 1837 году он получает место инспектора одесского Ришельевского лицея. В 1841 году из-за слабого здоровья и трудной служебной обстановки выходит в отставку и занимается почти исключительно хозяйственными делами в своем имении под Харьковом, пытаясь выйти из материальных затруднений. К литературе он возвращается лишь спорадически, опубликовав в одесских изданиях и плетневском «Современнике» несколько переводов из Овидия и выпустив в 1839 году гекзаметрическое переложение «Слова о полку Игореве».
336. ПАДШИЙ СЕРАФИМ
Гонимый грозным приговором,
За райским огненным затвором
Скитался падший серафим,
Не смея возмущенным взором
Взывать к обителям святым.
Ему владеющий вселенной,
Творец миров и горних сил,
За дух кичливый и надменный
Перуном крылья опалил:
С тех пор, кляня существованье,
Творца и всё его созданье,
Вдали эдема он бродил.
Тоскою сердце в нем кипело,
Надежды чистый луч исчез…
Но вот однажды от небес
К нему раскаянье слетело
И сердце хладное согрело
Своей небесной теплотой:
С улыбкой нежной состраданья
Давно забытые мечтанья
Над ним взроилися толпой…
Поникнув мрачной головою,
В раздумьи тяжком он стоял;
Его тоскующей душою
Какой-то трепет обладал.
«Увы! — отверженный сказал. —
Не мне блистать в эдемском свете,
Не мне предвечного любовь!
Я крылья опалил в полете —
Могу ль лететь к эдему вновь?»
Сказал, и слез ручей обильный
Ланиты бледные свежит,—
Так цвет увядший надмогильный
Роса небесная живит.
И что же? Дивной красотою
Его шесть крыльев вновь цветут,
И он летит… туда, где ждут
Прощенных милостью святою.
337. К ГЕНИЮ
Гость благодатный! для чего ты
Приманкой сладостных речей
Велишь восстать душе моей
От продолжительной дремоты?
Зачем твой вдохновенный вид
Своей небесной красотою
К стране надземной за собою
Земного странника манит?
На миг единый очарован
Сияньем звездной синевы,
Дух встрепенется — но увы!
К темнице грустной он прикован,
И разорвать оков нет сил!
Так древле вождь отпавших Сил,
В минуту сладкого забвенья
О крае вспомнивши родном,
Взмахнул опущенным крылом, —
Но опаленное творцом,
Крыло повисло без движенья
Над мощным Демона плечом.
338. МЕФИСТОФЕЛЮ
Враждебный дух, оставь меня!
Твои зловещие рассказы
Душе тлетворнее заразы,
Опустошительней огня!
Твой взор угрюмый и печальный
Мятежным пламенем облит,
Твой голос стонет и гремит
Напевом песни погребальной…
И даже в тот священный миг,
Когда в восторгах молодых
В свои любовные объятья
Хотел бы всю природу сжать я,
В устах насмешливых твоих
Кипят укоры и проклятья…
И бурные слова твои
Грозой могучей завывают,
И мир восторгов, мир любви
В покровы гроба облекают…
О, удались, молю тебя!
Еще мой дух живой и сильный
Лелеет мощная судьба
Своей улыбкою умильной,
Еще доступна грудь моя
Слезам любви и вдохновений
И чистоты сердечной гений
Не позван небом от меня!
339. К НЕВЕ
Снова узрел я, Нева, твой ток величаво-спокойный;
Снова, как юная дева в объятьях любовника страстных,
Ты предо мною трепещешь, лобзая граниты седые!
Ныне, как прежде, ты блещешь волною кипучей, — но те ли
Думы, то ли веселье на душу мою навеваешь?
Много светлеющих волн умчала ты в дань океану,
Много дней незабвенных ушло в беспредельную вечность!
Помню тот сладостный вечер, когда над волнами твоими
В горький час разлученья бродил я с девою милой:
О, как игриво, как шумно волнуясь, тогда протекала
Ты в объятьях высоких брегов и, казалось, с любовью
К гордым гранитам ласкаясь, шептала им с трепетом звуки,
Сладкие звуки любви неизменной, — и что же? уж тучи
Месяца лик покрывали в трепещущей влаге, и втайне
Мрачно-спокойное недро твое зарождало ненастье!
Помню: вот здесь на устах, распаленных любовью, пылали
Девы коварной уста; убедительно, пламенно было
Полное неги ее лепетанье, — но тоже уж в сердце
Девы обман зарождался, и перси изменой дышали.
340. ВОРОЖБА
Ночь; луна на снег сыпучий
Брызжет искры серебра;
На дворе мороз трескучий,
Но тепла моя нора:
С треском легким и печальным
В камельке огонь горит;
Перед ним в платочке спальном
Няня старая сидит.
Дух волнуется тоскою…
Няня! завтра новый год!
Что-то доброго с собою
Гость желанный принесет?
Знаешь, милая, нельзя ли
Воску ярого принесть
Да про новые печали
Года нового развесть?
С приговорками, с мольбою
Загадай-ка обо мне:
Что? останусь ли с тобою
Я в родимой стороне?
Иль по чуждому веленью
В чужь далекую умчусь,
Или новой мирной тенью
К старым теням поплетусь?
Или нет! зачем далёко
О судьбе своей гадать?
Что назначено жестокой,
Быть тому, не миновать…
Загадай-ка лучше, няня,
Не пройдет ли поутру
Завтра маленькая Таня
Здесь по снежному ковру?
Не блеснут ли мимо окон
Розы свежего лица,
Не мелькнет ли русый локон
У тесового крыльца?
И в восторге, в упоеньи,
Буду ль я в ночной тиши
Целовать в самозабвеньи
Очи девицы-души?
Что же дряхлой головою
Ты насмешливо трясешь?
Полно, старая! с тобою
Разве не было того ж?
В дни, когда была моложе,
Знала, верно, ты, мой свет,
Что восторга миг дороже
Полусотни скучных лет!
341. ГОРОД
Холодный свет, юдоль забот,
Твой блеск, твой шум не для поэта!
Душа его не обретет
В тебе отзывного привета!
От света, где лишь ум блестит,
Хладеет сердца упоенье
И, скрыв пылающий свой вид,
В пустыни дикие бежит
Испуганное вдохновенье.
342. ПРЕЛЕСТНИЦЕ
Лобзай меня: твои лобзанья
Живым огнем текут по мне;
Но я сгораю в том огне
Без слез, без муки, без роптанья.
О жрица неги! Счастлив тот,
Кого на одр твой прихотливый
С закатом солнца позовет
Твой взор, то нежный, то стыдливый;
Кто на взволнованных красах
Минутой счастья жизнь обманет
И утром с ложа неги встанет
С приметой томности в очах!
343. МОГИЛА ПОЭТА
(Посвящ<ается> памяти Веневитинова)
Путник, узнай: здесь лежит аонид вдохновенный питомец:
Грудь молодую певца огнь вдохновения сжег!
Путник! бессмертные дорого ценят небес достоянье!
Тяжко страдал Промефей, хищник святого огня!
344. МУЗА
Восходом утра пробужденный,
Я поднял очи: надо мной,
Склонясь главою вдохновенной,
Венком лавровым осененной,
Стояла дева. Тишиной
Лицо прекрасной озарялось,
Улыбка млела на устах,
И в ясных голубых очах
Олимпа небо отражалось.
Из уст коралловых текли
Очаровательные звуки…
И звуки те мне в грудь прошли,
И, как целебные струи,
В ней утолили сердца муки…
И, упоенный, я узнал
Богиню в деве вдохновенной,
И на привет ее священный
Слезой восторга отвечал.
И с гаснущим лучом денницы,
Легка, как тень, как звук цевницы,
Сокрылась муза в небеса…
Уже исчезла…. Но слеза
Досель свежит мои зеницы,
Как животворная роса…
К поэту в грудь, как небо в волны,
Глядятся мир и красота,
И полны слов, и звуков полны,
Дрожат отверстые уста!
345. РОЗА
Мой друг! погляди,
Как роза младая
Грустит, увядая
На нежной груди…
«Таинственной силой,
Цветок! оживи
И снова живи
Для радости милой,
Для сладкой любви!»
Но роза не внемлет…
На звуки мои
Главы не подъемлет
И с негою дремлет
На лоне любви.
«О юноша! — мнится,
Сквозь легкого сна
Мне веет она. —
Пусть рок мой свершится!
Но я не грущу:
Я думою страстной
У лона прекрасной
Могилы ищу!»
346. АНФОЛОГИЧЕСКОЕ ЧЕТВЕРОСТИШИЕ
Гимны любви по внушению муз в тишине я слагаю,
Но лишь о Дельвиге я грустную песнь поведу, —
Чувствую: слезы в очах, животворней влиянье бессмертных…
Музы! знать, память о нем вам, как и дружбе, мила!
347–351. ЭРОТИЧЕСКИЕ СТАНЦЫ ИНДИЙСКОГО ПОЭТА АМАРУ
1. НОВОБРАЧНАЯ
«Он спит: усни и ты,
О милая подруга!»
Так сестры мне шепнули
И скрылись от меня…
И я, с чистейшей страстью,
В невинной простоте,
Тихонько приближаю
Уста мои к щеке
Супруга молодого…
Но он затрепетал,
И поздно я узнала,
Что юноша лукавый
Лишь сном притворным спал.
О, как мне стыдно стало!
Но милый незаметно
Рассеял мой испуг…
2. ПОКОРНЫЙ ЛЮБОВНИК
«Итак, уж решено!
И ненависть сменила
Любовь в груди твоей!
Пусть будет так, согласен!
Ты требуешь — и должно
Неволей покориться!
Но возврати, прошу,
Перед разрывом нашим
Все ласки, все лобзанья,
Мной данные тебе!»
3. НЕТЕРПЕНИЕ
«О, если б знала ты,
Мой друг, как ты прекрасна
Без этих покрывал!..»
И жадною рукою
Любовник уж искал,
Играя, разрешить
Ему докучный пояс…
Меж тем рой юных жен,
Сопутствовавших деве
К убежищу любви,
Заметив огнь желанья,
В очах ее блеснувший,
Спешат уйти, но прежде
С усмешкой хитрой шепчут
Ей на ухо советы,
Которые лукавство
Внушило их устам.
4. ВЕРХ НАСЛАЖДЕНИЯ
Пусть в лоне нег живейших,
Когда власы ее
Взвевают в беспорядке,
Столь милом для очей,
И серги, в быстрой встрече
Ударившись, звенят;
Когда чело прекрасной
Жемчужною росою
Унизано слегка, —
О, пусть в сие мгновенье
Любовница твоя
К тебе вдруг обратит
С томленьем страстным очи,
Усталые от нег…
Скажи, счастливый смертный,
Что большего и боги
Могли бы для тебя?
5. ЗАТРУДНЕНИЕ
Любовник наглый этот,
Которого прогнала
Я от себя во гневе,
Который столь жесток был,
Что скрылся в тот же миг, —
Коль с наглостию новой
Воротится изменник,
Скажи, души подруга,
Что делать мне тогда?
352. СТАТУЯ ПЕРЕТТЫ В ЦАРСКОСЕЛЬСКОМ САДУ
Что там вдали, меж кустов, над гранитным утесом мелькает,
Там, где серебряный ключ с тихим журчаньем бежит?
Нимфа ль долины в прохладе теней позабылась дремотой?
Ветви, раздайтесь скорей: дайте взглянуть на нее!
Ты ль предо мною, Перетта? Тебе изменила надежда,
И пред тобою лежит камнем пробитый сосуд.
Но молоко, пролиясь, превратилось в журчащий источник:
С ропотом льется за край, струйки в долину несет.
Снова здесь вижу тебя, животворный мой гений, Надежда!
Так из развалины благ бьет возрожденный твой ток!
353. НОЧЬ
Склонясь в пучину спящих вод,
Потухнул ясный день,
И на сапфирный неба свод
Легла ночная тень.
Возжженны в лоне темноты,
Как очи божества,
Взирают звезды с высоты
На бездну естества.
И мир и тишина вокруг,
Как будто в мгле ночной
Провеял тихий ангел вдруг
Невидимой стезей.
И вот за ним сквозь облаков
На землю с вышины
Виется сонм ночных духов
В мерцании луны.
Вот ниспустились — и летят
Вдоль нивы золотой
И злаки томные поят
Живительной росой.
И я гляжу — и сладко мне,
Питаюсь думой той,
Что там, в надзвездной стороне
Есть Промысл над землей;
Что в свете дня, во мгле ночей
Хранимы им вовек
И дольний прах, и злак полей,
И червь, и человек!
354. МОЙ МИР
Души моей причудливой мечтой
Себе я создал мир чудесный
И в нем живу, дыша его красой
И роскошью его небесной.
Я в мире том, далеко от людей,
От их сует и заблуждений,
Обрел покой и счастье юных дней,
Обрел тебя, творящий Гений!
Ты красотой, как солнцем, озарил
Мое создание, зиждитель!
Ты ликами бесплотных, тайных Сил
Поэта населил обитель…
Я вижу их: они передо мной
На крыльях огненных несутся;
С их дивных струн, с их светлых уст рекой
Божественные звуки льются.
И звуки те… всё, что любовь таит
В себе высокого, святого;
Чем смелый ум так радостно парит
Над бренным бытием земного,—
Всё скрыто в них… и тайна райских снов,
И сладость пламенной надежды…
При них душа чужда земных оков,
Чужда земной своей одежды.
Так, светлый мир! в гармонии твоей,
В твоей любви я исчезаю
И, удален от суеты людей,
Земную жизнь позабываю.
Так, сладкими напевами пленен,
В дороге путник одинокий
Внимая им, стоит, забыв и сон,
И поздний час, и путь далекий…
355. ВОКЛЮЗСКИЙ ИСТОЧНИКСонет
(Е. А. К-ф)
На берегу, Воклюзою кропимом,
От бурь мирских Петрарка отдыхал;
Забывши Рим и сам забытый Римом,
Он уж одной любовию дышал.
Здесь, в тайном сне, Лауры идеал
Мелькнул пред ним бесплотным херувимом,
И с уст певца, в размере, им любимом,
Роскошный стих понесся, зазвучал.
И сладость дум, и звуков сочетанье
Воклюзский ток далече разносил
И навсегда с своим журчаньем слил.
Пришелец, вняв Воклюзы лепетанье,
Досель еще, задумчив и уныл,
В нем слышит грусть, любовь и упованье.
356. КРАСАВИЦЕИз Виктора Гюго
Когда б я был царем всему земному миру,
Волшебница! тогда б поверг я пред тобой
Всё, всё, что власть дает народному кумиру:
Державу, скипетр, трон, корону и порфиру, —
За взор, за взгляд единый твой!
И если б богом был, — селеньями святыми
Клянусь, — я отдал бы прохладу райских струй,
И сонмы ангелов с их песнями живыми,
Гармонию миров и власть мою над ними
За твой единый поцелуй!