Струйский, по свидетельству того же мемуариста, к концу 40-х годов «впал в помешательство, для лечения от которого он был отвезен своим братом (Сергеем) в Париж, в дом умалишенных, где и умер…»[96] По некоторым данным, это случилось в 1856 году.
163. ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ «КАРТИНА»
Оно чужую грудь зажжет,
В нее как искра упадет,
А в ней пробудится пожаром.
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем опасным.
Пусть будет тот космополитом,
Кто в сердце, холодом убитом,
Как в тесном гробе, схоронил
Всё, что он знал и не любил.
Но я моей отчизне милой
Останусь верен до могилы.
Где б ни был я, в святую Русь
Из-за пределов дальных света
Быстрей орла перенесусь
Душою пламенной поэта!..
Но я в отечестве моем
Люблю не пышные столицы,
Но в поле с жатвой золотом
Крестьян убогие светлицы.
Мне душно в вихре городском!
Несносен мне сей хаос модный.
Где всё идет на перелом
Уму и простоте природной;
Где вечный шум, где всё кипит,
Где часто ночь как день горит
От фонарей и дымных плошек
И где нарядный сонм богинь
Всех манит нагло из окошек
С любовью горькой как полынь.
Здесь всё на откупе, и даже
Любовь, святейшее из чувств,
В числе пронырливых искусств
У ведьм позорных на продаже!
Я ненавижу города,
Они — училище разврата.
Здесь без упреков, без стыда
Брат нагло обдирает брата,
Отцы чуждаются детей,
Супруги — жен, друзья — друзей.
Влачась за шумной сей толпою,
На всё с презреньем я гляжу
И сиротой один брожу
С разочарованной душою!
Смотря на буйный сей Содом,
Я мыслю с горькою улыбкой:
Какой жестокою ошибкой
Заброшен я в сей желтый дом?..
Пускай винят мое злословье,
Пускай врагов я накуплю,
Но я как язву не терплю
Вас, Митрофанушки, срамящие сословье![97]
Презренных баловней толпы,
Гнилые общества столпы!
И ненавижу вас недаром…
Как искра, пагубным пожаром
Грозите вы Руси святой;
Избави нас скорее, боже,
От этой праздной молодежи,
Летящей вслед за новизной!
Что может быть ее беспутней?
Нам пользы нет от этих трутней!
Нет, не заменит нам граждан
Отродье глупых обезьян!
Полуфранцузы[98], пустомели
Без размышленья и без цели
По праву лестному бояр
Наследственный снедают дар
Своей признательной отчизны,
Но даже искры к ней любви
Не тлеет в хладной их крови!
Живут тяжелыми трудами
Полезных обществу людей,
Считая их за дикарей.
Душой, ужимками, словами
Они святую Русь срамят.
И что ж? Они же, обезьяны,
С улыбкой пошлой и жеманной
Отчизну в варварстве винят!
Без дальних справок, невпопад,
Назло врожденному рассудку,
Как куклы движутся, пищат,
И пляшут под чужую дудку![99]
Тс! тише, друг! Зачем, куда
Тебя влечет твоя проказница-звезда?
Не лучше ль, укротя сатиры жало злое,
Оставить праздность их в покое,
Рассудком обуздать безумный сердца жар?
Не с тем ли вверил бог певцам небесный дар,
Чтоб лирой стройной, громкозвучной
Порок бесстыжий обличать?
Мне ль, раболепствуя пред знатными, молчать
И лестью подлости докучной
У них выманивать назло моей звезды
Награду низкую — за низкие труды?
Нет, нет! Я и́збрал путь: до рокового гроба
Не изменю душе моей;
За подвиг в мире сем награда будет ей
Развратных сограждан гонение и злоба;
И я, влеком моей могучею звездой,
Гордиться буду их — не дружбой, но враждой.
Я темную стезю, судьбою в здешнем мире
Начертанную мне, без ропота пройду
И звуки сильные во вдохновенной лире
В защиту истины со временем найду.
Пусть скажут: что дано ему от колыбели,
Он, по возможности своей,
Употребил к добру для благородной цели.
Не быв великим из людей,
Он дань не со́брал изумленья,
Но, небесам не изменя,
Святыню чувства сохрани,
Огонь небесный вдохновенья
К добру стремленьем заменил
И здесь не лишним гостем был!
Да, неприятны нам, о друг, такие гости!
Не избежать тебе от клеветы и злости,
Чтоб не сказал тебе гостеприимный мир:
«Поэт, незваный ты пришел ко мне на пир».
Ты любишь старину, невежда?
Не встанут предки из гробов!
Напрасно льстит тебе надежда:
Мой друг, — ты любишь мертвецов!
Тот, кто шумящею пучиной
С своей отчизной разделен,
Среди изгнанья льстится он
Хотя той мыслию единой,
Что день наступит роковой
И он домчится к ней стрелой,
И с незабытыми друзьями
Вновь запирует. «Вот они!
Вот измененные годами
Полузнакомые черты! —
При виде их вскричал бы ты.—
Они прекраснее, моложе
Когда-то были, как и я,
Но сердце в них… оно всё то же!
Они — они мои друзья!»
…………………………………
…………………………………
Но что теперь? Ты окружен
Везде родными существами,
Хотя сей лес тебе знаком
И с этой степью и горами
Ты сердцем дружен; всё кругом
Здесь дышит сладостным родством,
Всё веет грустным вспоминаньем!
Здесь и бесчувственный предмет
Каким-то взглядом и шептаньем,
Иль отголоском детских лет,
Каким-то пагубным искусством,
Какой-то дружбой и враждой
Стесняет грудь то сладким чувством,
То непонятною тоской!
Но предрассудков вечный данник,
В одних преданьях видишь ты
Отчизны милые черты!
И в ней живешь, как бедный странник!
Не хлябью бурною морей
И не безвременным изгнаньем —
Ты разделен с родной землей
Суровым русским воспитаньем.
Твои не сбудутся мечты,
Святую Русь не узришь ты!
Познай хоть опытом печальным,
Как трудно весь оспорить мир.
Итак, я в мире идеальном
Забуду всё; святой кумир,
Пред коим я, как жрец безумный,
Стоял колена преклоня,
Я сокрушу. Сей хаос шумный
Родным не будет для меня!
Вы, башни гордого Кремля,
Главы соборов золотые,
Святыни сердца вековые,
Гробов красноречивый ряд,
Где кости наших дедов спят…
Москва преданьями богата,
В ней гений древности живет,
В ней и Батыя виден след,
В ней Грановитая палата,
Священной утварью она
Для славы родины полна.
Врагов отбитые знамена,
И даже взрыв Кремлевских стен,
Как памятник Наполеона,
Для славы русской сохранен!
В ней и Владимира корона,
И латы тяжкие Петра,
И память правды и добра,
Столбец полночного Солона —
Всё там пленяет гордый ум,
Всё погружает в сладость дум,
Всё душу русского возносит,
Всё в век минувший переносит!
Остаток древности святой,
Ты сохранен для укоризны!
Сроднись же ты с моей душой
Взамен утраченной отчизны!
Воспоминанье, как во сне,
Перенесет меня отныне
К любезной русской старине,
К моей отчизне и святыне!
Я не привыкну к новизне,
Но современный век забуду,
Среди развалин стану жить
И русским в Петербурге[100] буду.
164. СТАРЫЙ ДРУГ ЛУЧШЕ НОВЫХ ДВУХ
Все говорят, что время быстро…
Но не в дежурной у министра.
В огромной комнате один сиди весь день
Как пень;
Зевота, скука, лень,
И посетителей докучная учтивость,
И экспедиторов приказная кичливость
Несносней мне, чем рвотный порошок.
Здесь маятник часов на миг не умолкает,
Меня он будто упрекает, —
И я плачу оброк!
И я, с душой, не чуждой вдохновенья,
С душой, в которой есть хоть искра божества,
Дань приношу богам мирского поклоненья?
Но чья в передней там мелькает голова?
Седая, яко сноп под зимнею порошей!
Кряхтит мой старичок… знать, под тяжелой ношей?