И этот воздух благовонный,
Который всюду за тобой
Вился душистою струей,
Весной и блеском напоенный, —
И он вокруг тебя сгущен,
Твоим дыханьем заражен!
На раздолье, на просторе
Вольны волны льются в море, —
С ветром спорят быстротой,
С солнцем — блеска красотой;
Но из родины прозрачной
Заключенные в сосуд,
Волны тихи, волны мрачны,
Не блестят и не бегут.
Как живые волны моря,
Быстротой с лучами споря,
Мысли Пери от земли
Смело вдаль ее несли,
Вдруг, лишенны сил, смутились,
В мрак внезапный погрузились:
Узкий череп стиснул их
В костяных стенах своих.
И забот земных тревога
В них нестройно поднялась:
С мыслью, яркой искрой бога,
Жизнь телесная слилась!
И грустные на Пери бросил тени
Мир новых дум и чувств и впечатлений,
Все трудности земного бытия
Предстали вдруг понятиям ея —
Она несет в заимствованном теле
Страдания, ей чуждые доселе:
Ей темя жжет полудня острый луч,
От жажды грудь горящая томится
И кровь ее, как нефти жаркий ключ,
Огнем из ран пылающих струится.
Но и средь мук увлечена
Невольным чувством состраданья:
«О люди! бедные созданья! —
Уныло молвила она.—
Как много силы и терпенья,
Как много веры надо вам,
Чтоб в дни подобного мученья
За жизнь, в пылу ожесточенья,
Не слать упреков небесам!»
И взор ее, участья полный,
На юношу страдальца пал,
Который, бледный и безмолвный,
Еще у ног ее лежал…
И сердце, как арфа, чьи струны молчали,
Но вдруг под незримым перстом зазвучали,
Мелодией стройной ей подало весть,
Что в жребии смертных и радости есть.
И Пери прижала к груди своей руки,
Полна упоенья, не смея дышать,
И слушает жадно ей новые звуки,
Хоть тайны их чудной не может понять.
Но грудь ее темным зажглась упованьем,
Но жизнь человека, грозившая ей
За мукою мукой, сцепленьем скорбей,
Как будто блеснула волшебным сияньем,
И прелесть той жизни угадывал ум
В волненьи доселе неведомых дум.
Какой же тайной, дивной власти
Рассудок Пери предала?
Увы, она чужие страсти
В груди угаснувшей зажгла!
И за поступок свой преступный
Душой, им прежде недоступной,
Их в казнь от неба приняла!
И всё, что страстного таилось
При жизни девы молодой,
В ее останках оживилось,
Как яд одежды роковой,
Согретый персей теплотой![135]
И сердце вновь заговорило
Понятным трепетом своим,
И тот, кого оно любило,
Опять им пламенно любим!..
И Пери грудь волнуется мятежно;
И взор ее, задумчивый и нежный,
На юношу был долго устремлен.
Но жизнь в немых чертах его не блещет,
И мысль ее сомнением трепещет:
Не смертный ли запечатлел их сон?..
И чтоб решить печальное сомненье,
Груди его коснулася она,
И эта грудь как мрамор холодна!
Но слабое приметно в ней биенье,
Но сердце в ней, чуть слышное, звучит,
И тихий звук как пламя в душу льется,
И громко он на сердце отдается, —
И мир любви неведомой открыт!
И боль, и собственные муки
Забыв, на трепетные руки
Страдальца Пери приняла;
Над ним склонилась на колени,
Как ива плачущая сени,
Густые кудри развила,
Чтоб ране, вдоль чела открытой,
Была хоть слабою защитой
От зноя солнечных лучей
Живая прядь ее кудрей.
И за прерывистым дыханьем
Своим заботливым вниманьем
Следит, недвижная, она,
Одною мыслию полна,
Чтоб жизни гаснущие силы
Опять в груди его зажечь,
Чтоб в цвете лик увидеть милый,
Чтоб слышать сладостную речь!..
И грудь взыграла теплой кровью,
Как бы согретая любовью.
Вздохнул — и тихо наконец
Глаза открыл полумертвец,
И если б ангелы для Пери
Отверзли вдруг Эдема двери,
Всем блеском радужных лучей
Не отвлекли б ее очей.
Так в этот взор, едва блеснувший,
Взор Пери страстно погружен!
И негу пьет роскошно он,
В его сияньи утонувши, —
Как влагу сладкую росы,
В венок проникнув серебристый,
Из лона лилии душистой
Луч солнца в ранние часы!
А он?.. И радость и сомненье
В его болезненных чертах!
«Быть может, это сновиденье?» —
Рассудку шепчет тайный страх.
Но нет!.. он чувствует дыханье,
Чело палящее, и рук,
Его обнявших, трепетанье, —
И даже сердца близкий звук.
«Ты ль это? — воскликнул. — О, что ж со мной было?
Какой же мне страшный привиделся сон!
Скажи ж, что живешь ты! Скажи мне, друг милый,
Что рай мой мне снова в тебе возвращен!
Боюсь еще верить, не призрак ли вижу?
О, пусть же твой сладкий я голос услышу!»
Но Пери слов не слушает: она,
Лишь голоса гармонии внимая,
В его поток душой погружена.
И что звонки пленительные рая[136],
Что звучная эдемская волна,
И хор духов, и песни страстных гурий,
И гимн светил в надоблачной лазури,
И ангела поющая струна?
Их звуки в грудь не так роскошно льются,
И долго так в душе не остаются…
Ее молчаньем поражен,
Страдалец тихо приподнялся,
И молит робким взором он,
Чтоб милый голос отозвался.
Но Пери нежный стан дрожит,
Но кровь из ран ее бежит,
И он, собрав остаток силы,
Спешит помочь подруге милой:
«О, ради неба! Что с тобой?
Мои не слышишь ты моленья,
Бледна, безмолвна, без движенья,
И льется кровь из ран струей,
И эти раны зноем пышут,
Таясь в раскинутых кудрях;
Твои уста как пламя дышат,
Недуг горит в твоих очах!»
И рукой дрожащей плечи
Окровавленные он
Обнажил; но тихой речи
Звоном вдруг остановлен:
«О, забудь про эти муки!
Верь, и я забыла их;
Но заслушалась я в звуки,
В звуки грустных слов твоих:
Веял дивною мечтою
Голос твой душе моей,
И тонула я душою
В небесах твоих очей.
Милый! Что мои страданья!
Им не нужны врачеванья.
Но в моем волшебном сне
Дай забыться мне вполне!
Пусть блеснет твой взор мятежный
Светом тихого огня,
Пусть мне скажет голос нежный…
Милый! Любишь ли меня?..»
«Я люблю ли?.. Розы страстной
Так не любит соловей,
Ночь — звезды своей прекрасной,
Небо — радуги своей!
Как в волнах морских прохлада,
Огнь в рубине винограда,
Запах сладостный в цветах,
Звук пленительный в струнах,
Так любовь к тебе таится
Глубоко в груди моей;
И когда на утре дней
Грустный жребий мой свершится,
Сердце милый образ твой
В гроб возьмет еще с собой!»
И с упоеньем Пери внемлет
Волшебству полных страсти слов.
С таким волнением приемлет
Их только первая любовь.
Ей каждый звук лучом палящим
На сердце падает, и в нем
Душистым, пышным и блестящим
Он развивается цветком.
И свет, в груди ее разлитый,
Проникнул, розовый, в ланиты,
Блеснул улыбкой на устах
И неги пламенем в очах.
Она любовника, в забвеньи,
Руками страстно обвила,
И было чудно выраженье
Ее прекрасного чела:
Ее уста не говорили,
Но очи, полные огнем,
Еще волшебных слов молили
Красноречивым языком.
А бедный юноша печально
Терялся взором в степи дальной
И меж окрестных диких скал
Очами помощи искал.
Но всё кругом безмолвно было;
И чтобы сердце как-нибудь
Еще надеждой обмануть,
Склонился он к подруге милой,
Ее привлек к себе на грудь
И тихо молвил: «Как уныла
Страна, куда жестокий рок,
Мой пышный, нежный мой цветок,
Тебя занес, моя Леила!
Но пусть и самый солнца свет
В пустыне этой потемнеет,
Ты не увянешь, милый цвет,
Тебя любовь моя согреет!..»
Но что же Пери светлый лик
Потух внезапно и поник?
В ее очах печальной тенью
Какой-то мрачной мысли мгла,
Как туча по небу, прошла
И сердце предала волненью.
Увы! одно слово меж сладостных слов,
Как дух-возмутитель меж светлых духов,
Душе ее, тихим объятой забвеньем,
Внезапно предстало враждебным виденьем.
И вновь ей мечтами любви не уснуть!
Ей ревность тревогой наполнила грудь:
«Леила!» — бледнея, уста повторяют,
И слезы струятся, и очи пылают.
С неизъяснимою тоской
Живые признаки печали
Глаза любовника читали
В чертах подруги молодой.
Внезапных слез ее не может
Понять причины тайной он;
Но эта скорбь его тревожит,
Но он, участьем увлечен,
Любовью мыслит успокоить
Ее тоскующую грудь,
И ласки хочет он удвоить,
Чтоб негой сердце обмануть.
И, стан ее объемля стройный,
Чело к челу ее склонил,—
И долгий, сладостный и знойный
Их поцелуй соединил…
О, что же с Пери? Кровь пылает,
Все члены трепет проницает,