Текла несметная дружина,
Звезда побед ее вела,
И, мнилось, царствам в поруганье
Сосредоточила сиянье
Вокруг избранного чела.
Питомцы мира и покоя,
Народы робкие без боя
Безмолвно поклонялись ей;
Она ж, в своем полете скором,
Блестящим, дивным метеором
Неслась чем дале, тем быстрей.
И вот, явлением нежданным,
Под небом Севера туманным
Внезапно вспыхнула она,
Мгновенно очи ослепила
И страшным блеском пробудила
Холодный Север ото сна.
Крепка любовью и молитвой,
На смерть решительною битвой
Воздвиглась Русская земля —
И участь грозного свершилась:
Звезда победная затмилась
В кровавом зареве Кремля!
И что ж?.. Приемля дар свободы,
Еще со страхом ждут народы,
Откуда вновь она блеснет:
Не с берегов ли шумной Сены,
Иль на гранит Святой Елены
Опять к любимцу низойдет?
Не там!.. Любви народной сила
Ее полет остановила,
И на седине вековой
Она с Кремля блеснула взорам —
Но не мгновенным метеором,
А неподвижною звездой!
230. ЭПИЛОГ
На эти беглые листы
Гляжу еще не без волненья:
Здесь первой юности мечты,
Здесь жизни трудные мгновенья…
Противоречий много в них,
Но жизнь полна противоречьем,
И с нею в лад послушный стих
Звучал моим чистосердечьем.
И не напрасно, может быть,
Те песни скорби отвечали;
Они мне сердце волновали,
И сердцу не дали остыть!
Среди живых оно живое,
Движеньем их увлечено,
И поколенье молодое
Тепло приветствует оно.
Теперь, в разгаре жизни новой,
Пусть новый деятель кипит,
Смелее мысль, вольнее слово —
Широкий путь ему открыт!
И жду я: в мысли вдохновенной
Творящий гений низойдет
И над Россией возрожденной
Далече крылья распахнет!
И ты, поэт, симво́л движенья,
Стремленья века упреди
И звучный праздник обновленья
Высокой песнью возвести!
231. «Под необъятным сводом неба…»
Под необъятным сводом неба
Один свирепствует закон:
Недостает тепла и хлеба,
Не умолкает плач и стон.
И алчно гибнущее племя
Ждет погрузиться в вечный сон,
А вслед ему выводит время
На жертву новый легион.
И так от века и до века!
А мы уверовать могли,
Что создана для человека
Вся прелесть жизни на земли!
………………………………
Но, раз прозрев, душа, как прежде,
Уже забыться не должна.
Скажи ж «прости!» мечтам, надежде
И оборвись, моя струна.
К. А. БАХТУРИН
Биографическая справка
Константин Александрович Бахтурин родился в 1809 году. Его отец, петербургский чиновник, по отзыву современника, человек образованный и довольно культурный, по-видимому не был потомственным дворянином[140].
М. И. Глинка, в молодости служивший в канцелярии департамента путей сообщения под начальством А. Н. Бахтурина, был частым гостем в его доме. В 1824 году начинающий композитор сочинил музыку на текст романса «Моя арфа» из поэмы В. Скотта «Матильда Рекби». Стихотворный перевод романса принадлежал юному Константину Бахтурину.
О том, где и как он воспитывался, сведений не сохранилось. Известно лишь, что, будучи еще совсем молодым человеком, Бахтурин облекся в военный мундир и свыше десятка лет прослужил в гусарах и уланах.
В октябре 1832 года он появляется в Москве и через посредство В. В. Пассека, с которым незадолго до того познакомился в Харькове, был представлен его друзьям по кружку (Герцену, Огареву, H. М. Сатину и другим). Т. П. Кучина (кузина Герцена), вскоре ставшая женой Пассека, несколькими штрихами очерчивает наружность молодого уланского офицера — блондина, непоседливого, «чрезвычайно подвижного» гуляку[141]. Подробнее рассказывает о нем Сатин. Знаменательно, что в его мемуарном очерке речь идет о Бахтурине, Соколовском и Полежаеве, в облике которых было много общего.
Бесшабашность Бахтурина, страсть к кутежам и фанфаронство — все это явно диссонировало с серьезными умственными интересами, объединявшими членов кружка. При всем том ветреник Бахтурин был типичной фигурой среди определенной части молодого поколения, вступившего в зрелый возраст в середине 20-х годов. Интересную характеристику этой молодежи дал в 1834 году Белинский в связи с оценкой стихов Полежаева. Эта личность, по его словам, — «несчастная жертва духа того времени, когда талантливая молодежь на почтовых мчалась по дороге жизни, стремилась упиваться жизнью, а не изучать ее, смотрела на жизнь как на буйную оргию, а не как на тяжкий подвиг»[142].
Отношения Бахтурина с герценовским кружком прервались. В 1833 году он переводится в Петербург. В том же году в Москве вышла из печати его поэма «Вступление на престол князя Александра Тверского», принесшая автору некоторую известность. Спустя два или три года Бахтурин в чине поручика выходит в отставку «вследствие происшедшего с ним скандала»[143], как глухо сообщает К. Н. Макаров, основываясь на неизданной части записок своего отца, закадычного приятеля поэта. Не имея никаких средств к существованию, Бахтурин вынужден был кое-как перебиваться на скудные литературные заработки, полагаясь на случай, а нередко и доброхотство друзей. По заказам актеров он за пять-шесть лет написал для Александрийского театра несколько драм: «Пятнадцать лет разлуки» (1835), «Козьма Рощин, рязанский разбойник» (1836) и сюжетно связанную с ней пьесу «Староста» (1836), затем «Красное покрывало» (1836), «Ибрагим и Роксана» (1837), «Замок Нейгаузен» (1838), «Батый в Рязани» (1839)[144]. Наибольший успех из них выпал на долю «Козьмы Рощина».
Театр снова свел Бахтурина с Глинкой. Композитор написал музыкальный номер для его мелодрамы «Молдаванская цыганка, или Золото и кинжал» (1836), а в 1838 году Бахтурин принял какое-то участие в разработке либретто «Руслана и Людмилы».
Облик Бахтурина-драматурга довольно удачно обрисовал Булгарин. Этот автор, по его словам, «переливает в драматические формы повести и эпизоды из романов или поэм русских писателей… Его нельзя назвать бездарным писателем, но в нем нет ни высоких мыслей, ни глубоких чувств, ни самородных идей, составляющих высокую драму. Это писатель мелких парижских театров. Но он пишет легким стихом и умеет придать своим драматическим пиесам сценическую жизнь и движение»[145].
Театр привлекал Бахтурина, конечно, не только возможностью заработка. Страсть к актерству насквозь пронизывала его натуру. По свидетельству мемуаристов, он любил разыгрывать важные роли, выдавал разные небылицы за случаи из собственной жизни. Так, например, он прицеплял к мундиру георгиевский крест, которым не награждался, рассказывал о сражениях, в которых не участвовал, и от души тешился этими ребяческими выходками. Вращался Бахтурин в среде не слишком культурной. Это были мелкие чиновники, офицеры, актеры. Из литераторов он, видимо, ближе всех был к Бенедиктову и П. П. Ершову. Иногда он появлялся и в компании Кукольника. Поэт Я. П. Полонский сообщает, что до 1836 года Бенедиктов, Ершов и Бахтурин составляли «дружеское трио» и «задумывали издать альманах, наполнить его своими произведениями, и под заглавием „Мы вам“ выпустить в свет с виньеткой, изображающей несущуюся тройку с эпиграфом: „Вот мчится тройка, но какая? Вдоль по дороге, но какой?“» [146].
Забавный болтун, мистификатор, направо и налево сыпавший экспромтами, Бахтурин благодаря своему таланту застольного витии пользовался спросом во многих петербургских домах, где устраивались дружеские сходки и вечеринки. Особенный эффект имели летучие импровизации Бахтурина. «Какую тему ему ни задайте, он вдруг без малейшего надумывания продекламирует без остановки несколько десятков самых звучных, гладких, плавных стихов»[147],— свидетельствовал Н. П. Макаров. В многочисленных экспромтах, эпиграммах и сатирических «перепевах» Бахтурин дал полный простор своему непритязательному юмору. Почти вся масса этих стихов до нас не дошла. Известны лишь сатира на О. И. Сенковского «Барон Брамбеус» и часть шуточного стихотворения об актерах[148], да несколько экспромтов, записанных Макаровым.
Другую грань поэтического творчества Бахтурина представляют стихотворные произведения, предназначавшиеся для печати. Многие из них были собраны поэтом и в 1837 году выпущены отдельной книжкой[149]. И в них порой слышатся отголоски богемной жизни, но говорится о ней в тонах глубокого сожаления и раскаяния. Преобладают же в сборнике элегические настроения. Оригинального в этих произведениях очень мало и все же глумливый отзыв о них О. И. Сенковского был несправедливым.
В составе сборника выделяется прежде всего довольно острое стихотворение «Рим», написанное, видимо, во второй половине 20-х годов, но опубликованное лишь в 1837 году. Как и в декабристской поэзии, картина упадка Древнего Рима, подпавшего под власть императоров и временщиков, вызывала чисто русские политические ассоциации. В поэме «Вступление на престол князя Александра Тверского» Бахтурин как бы продолжает думу Рылеева «Михаил Тверской», рассказывая о судьбе двух сыновей этого несчастного князя, павшего жертвой гнусных происков московского князя Георгия.