Исключительное значение Библии в творчестве Соколовского во многом объясняется характером его дарования. Известно, что поэт был автором многочисленных стихотворных писем, посланий, экспромтов, непосредственно внушенных живыми впечатлениями окружающего его быта. Бедное от природы воображение Соколовского порабощалось этим потоком будничных впечатлений, которые без особой художественной обработки, без отстоя и обобщения сразу же передавались в стихах. Действительность, изображенная в них, почти всегда выглядела неопрятной, нелепой, в лучшем случае — комически несообразной. Несерьезность этого стихотворства постигал и сам Соколовский, который тем не менее был очень им увлечен. Здесь он давал выход своему неистощимому острословию, не щадившему официальных святынь, а порой переходившему в откровенное богохульство[159], что, кстати сказать, колеблет версию об истинно религиозных стимулах[160] «духовной» поэзии Соколовского.
Положительное начало жизни открывалось ему не в близком ее наблюдении, а напротив — в очень сильном отвлечении. Но тем самым и без того небогатая фантазия поэта теряла свой строительный материал. Она явно нуждалась в поддержке. Без этого не мог состояться сам акт высокого поэтического творчества. Библия и была той канвой и тем условным поэтическим миром, при помощи которых Соколовский смог художественно оформить свой отвлеченный и безотчетный лиризм.
Внутренний пафос всех его библейских и вообще высоких произведений составляет неопределенный, но сильный порыв к какому-то огромному и прекрасному грядущему, к источнику всемирной благодати. Социально-утопический смысл этого порыва — в призыве к вселенской любви, в разрыве с корыстью, эгоистическими интересами и грубой чувственностью — «плотяностью». Для самого Ветхого завета такое презрение к мирскому, телесному отнюдь не характерно. Подвергая Библию романтической идеализации, поэт допускал многочисленные, порой разительные отступления от текста священного писания, давая поводы для цензурных придирок, из-за которых не осуществилась публикация полного текста поэмы «Альма».
Лиризм Соколовского явно тяготел к жанру торжественной оды, к которому поэт неоднократно обращался. Но монументальность этого лиризма требовала еще более пространных, более емких форм для своего воплощения — таких, как поэма и драма. Любопытно, что «поэмы» и «драмы» Соколовского в значительной своей части написаны стихом, непосредственно продолжающим традицию декламационного стиха русской оды[161]. Впрочем, ораторская патетика поэта то смягчается задушевностью любовно-элегического стихотворения, то приближается к мажорному звучанию ритуальной хоровой песни. Известно, что М. И. Глинка собирался создать ораторию на слова Соколовского. Неосуществившийся замысел этот, бесспорно, был внушен не только соответствующей тематикой, но и самим звучанием поэтического голоса Соколовского.
Главное в произведениях поэта — не сюжет, не тема и не конкретная ситуация, а устойчивая эмоциональная атмосфера, — атмосфера священного экстаза, восторга и трепета перед очистительным таинством будущего. Этим, несмотря на тематическое различие, обусловлено поразительное однообразие всех крупных произведений Соколовского. Упор в них сделан на монологи, славословия, «хоры», на звучность и ораторскую пышность стиховой речи. Получалось своего рода поэтическое красноречие, богато орнаментированное метафорами, неологизмами, экзотически звучащими библейскими именами, географическими и культурно-историческими терминами. Это было утомительно многословное стихотворство, но тем не менее отмеченное такой индивидуальной манерой письма, которую невозможно спутать с творческим почерком другого поэта[162].
245. «Русский император…»
Русский император
Богу дух вручил,
Ему оператор
Брюхо начинил.
Плачет государство,
Плачет весь народ —
Едет к нам на царство
Костюшка-урод.
Но царю вселенной,
Богу вышних сил,
Царь Благословенный
Грамотку вручил.
Манифест читая,
Сжалился творец —
Дал нам Николая,
Сукин сын, подлец.
246. УТРО НА ЕНИСЕЕ
Кипучий, быстрый Енисей!
Неси меня своей волною;
Уж солнце всходит за горою,
Неси меня, неси скорей!
Как будто синий океан
Клубит под бурными ветрами,
Так над твоими островами
Клубится утренний туман.
Он подымался на утес,
Он заслонил его вершину,
Но ветер освежил долину
И в даль небес его унес!
Я видел: сквозь зеленый лес
Мелькали горы голубые,
И розы облаков младые,
И золотой пожар небес.
Гордись, река! Я трепетал
Перед надводными скалами;
Я жил тогда, когда мечтами
В стране возвышенной летал!
О Енисей! Увижу ль вновь
Твои пленительные волны,
И буду ли, восторга полный,
Тут петь творца, тебя, любовь?
Кипучий, быстрый Енисей!
Неси меня своей волною;
Уж солнце светит над горою
И цель близка… неси скорей!
247–248. <ИЗ «РАССКАЗОВ СИБИРЯКА»>
1. «Кто важно в свет вступил при шпаге…»
Кто важно в свет вступил при шпаге,
Кто много нежностей читал,
Тот хочет вдруг, при первом шаге,
Сыскать для сердца идеал…
«Мне жизнь — печаль, мне свет — пустыня!
С кем поделюся я душой?» —
Твердит мечтатель пылкий мой,
И вот является богиня.
Уж разумеется, она,
По милости воображенья,
Тотчас же фениксом творенья
В посланьи к другу названа.
Тут на людей пойдут нападки,
И в духе рыцарских времен
Он бросить всем готов перчатки,
Зачем не бредят все, как он…
Какой он вздор в стихах турусит!
В них смесь всего и ничего;
Он понял всех, а уж его
Никто, наверно, не раскусит.
Все жалки, холодны как лед,
У всех наместо сердца — камень,
И только в нем небесный пламень
От скуки ангел стережет…
Потом, беснуясь страстью оба,
Ничтожный мир забыть хотят,
И наизусть из книг твердят:
«Любовь и за пределом гроба!..»
Потом, по правилам любви,
Несчастным предстоит разлука,
Вот тут-то плохо: в сердце мука
И холод гробовой в крови.
Он стал элегией ходячей,
Он чужд веселостей чужих,
И в этой горькой неудаче
Остался бедный при своих…
Вот вам симптомы и припадки
Сердечной, глупой лихорадки…
Хоть стыд сказать, а грех таить!
Былое дело: поневоле
И я дежурил в этой школе,
Чтобы других собой смешить;
Была проказа и со мною,
Но уж исчезнул вздорный сон,
Когда française[163] и котильон
Меня счастливили собою.
Я курс любви давно прошел,
Я отолстел, я обленился,
И мишурой не ослепился,
И на подъем я стал тяжел.
Теперь душа иного просит,
Я записался в старики,
И уж пожатие руки
Меня высоко не заносит,
И право, только для проказ
Влюблялся я двенадцать раз.
2. «Когда поэзии фиал…»
Когда поэзии фиал
Мне подал гений вдохновенья
И я рассказывать вам стал
Про чудеса перерожденья,
Про ужас гибельной грозы,—
Я как-то встретил очи девы
И что ж?.. О выраженья!.. Где вы?..
Я видел там жемчуг слезы.
Как я доволен был собою!
Как был признателен к судьбе!
И, одураченный мечтою,
Вот я и думаю себе:
Ага! Что значит сила речи!..
А это… говорить ли вам?
А это нагорели свечи, —
Так стало тяжело глазам…
Пора и мне не быть повесой,
Подумал я, и снес удар:
Спокойно снял себе нагар
И снова занялся пиесой.
Читаю, кончил наконец,
Услышал вздох и жду ответа.
Но-каково же для поэта?
Как я не умер, мой творец?
Как обмануться так позорно?..
Я весь в мечтаньях утонул,
А он, мой ангел, он — уснул!
Да, он уснул, прошу покорно!
Может быть, иной скажет, что в этом рассказе чрезвычайно мало ориентализма. Как быть! Я бы и готов продолжать, но сами посудите, можно ли потревожить прелестную Катеньку?.. Разойдемтесь-ка лучше, господа! Меня и самого что-то клонит ко сну…
— Послушай, Моисей! Погаси-ка свечку, да, пожалуйста, не стучи как лошадь: ты этак разбудишь мою Катеньку.
— Какую, сударь, Катеньку? Здесь, кажется, никого не видно.
— Глупец! Разве ты не слышал ее гармонического голоса?
— «Да голос ваш совсем не женский,
А он один и слышен был».
— «Ах, виноват! Я и забыл,
Что ты, брат, олух деревенский.
Где ж тебе увидеть этот священный призрак! Ступай и спи!.. Э… о… о… а… о… а… ах! Господи, прости мои согрешения!..»
<1832>
249–251. <ИЗ ПОЭМЫ «МИРОЗДАНИЕ»>
1. Из главы 1 «ДОВРЕМЕННОСТЬ»
В неизъяснимой той стране,
В разливе славы и сиянья,
Как бездна искр, блестят оне —
Творца духовные созданья.
Их жизнь в пространстве без времен —
Восторгов светлая дорога;
Для них — любить и славить бога —
Один завещанный закон.
Неизменяемая младость
Лелеет их своей рукой,
И льется в песнях их рекой
Любви, хвалы и рая сладость.
Они поют — и песня та
Очаровательна, свята;
Их звуки, слившись над струнами,
Как благовонный фимиам,
Клубятся к божиим стопам
Волшебно-ясными волнами.
Светом счастия дыша,
Будто влагой золотою,
Наша чистая душа,
Как фиал, полна Тобою.
В нас красы Твои горят,
В нас любовь к Тебе сияет
И, как теплый аромат,
Упоеньем согревает.
В непостижной бездне сей
Из Тебя, как из светила,
Сеткой радужных лучей
Вдохновенье нас обвило.
Всё живет одним Тобой,
Ты один властей не знаешь
И в предвечности святой
Не живешь, а пребываешь.
Благодатно Твой Глагол
Всё пространство без предела,
Вея жизнию, прошел —
И пучина закипела!
Необъятною волной
Рай пленительно разлился
И, наполненный Тобой,
Осветлел и освятился.
И с державной высоты,
Со ступеней на ступени,
В блеске светлой красоты
Низошли святые тени.
С той поры Любовь Твоя
Нам как море наслажденья,
И в восторге бытия
Мы поем Тебе хваленья!
Вдруг Он державною рукой
Их осенил, благословляя,
И песнь хвалы в дали немой
Исчезла, тихо замолкая…
Высокой тайны полон был
Творец, сидящий на престоле,
И кротко Мудрость Он излил
С Любовью в сладостном Глаголе:
«О дети вечной Красоты!
Мои святые Дуновенья!
Для вас безмерность пустоты
Облек Я в роскошь наслажденья.
Здесь всё сливается в одно,
И без конца, и без предела;
Но есть пространство — там давно
В Моем созданьи жизнь кипела.
Здесь неизменность есть закон —
Там всё собою изменяло
Теченье бурное времен:
Там есть конец, где есть начало!
В неизмеримой бездне той
Бесчисленных столетий звенья
Над дивною громадой тленья
Текли завещанной чредой.
Своими мощными Словами
Из хладной тьмы небытия
Рождал и жизнь, и радость Я,
И наполнял ее мирами;
Но время быстрое неслось,
Мгновеньями века летели,
Свершая путь, миры дряхлели
И вновь сливалися в хаос.
И в каждом круге мирозданья
Детей послушных Я встречал
И в лоно благ их принимал
Из знойной степи испытанья;
Теперь опять Любовь Моя
Подвигнет царственное Слово,
И в той пучине мрака снова
Прекрасный мир устрою Я».
Ты чудесно нам раскрыл
Всемогущество и славу,
И в восторге сонмы сил
Огласят Твою державу.
Арфы златом заблестят
И под нашими перстами
Затрепещут, зазвенят
Гармонически струнами.
Тот увидит мир святой,
Мир любви и упоенья,
Кто младенчески душой
Исполнял Твои веленья.
Бренный туск его очей
Просветлеет, просияет,
И красу Твоих лучей,
Торжествуя, он узнает.
Он создателя поймет,
Бытие переменяя,
И о счастьи запоет,
В нем навеки утопая.
Свят Господь! Егова свят!
Ты возвысил всё Собою,
И к Тебе, Творец, горят
Все любовию святою!
И вот торжественно жезлом
Провел Он, бездны раздирая,
И светлое сиянье рая
Разверзлось пред Его лицом…
Пучина страшная темнела;
Но в ней, под ризой вечной мглы,
Не море под грозой кипело,
Вздымая черные валы;
Там не туманы над водами
Вились безмерными клубами,
И не сгущенный, чадный дым
Стоял страшилищем седым;
Не вихри злобно там стонали;
Не духи, падшие в грехах,
В богохулительных словах
На неизбежный суд роптали;
Не беспредельное ничто
Там распростерлося уныло,—
Там света и миров могила,
Туда минувшее слито́!
Там смутно к непонятной цели
Стихий, ато́мов, сил, начал
Потоки бурные кипели;
Незримый пламень там пылал,
И в нем под ризою печали
Зачатки чудно созревали;
Не смерть носилась в бездне той,
В предвечной мгле захладевая,
Но лишь безжизненность немая
Под склепом тайны роковой;
В ней всё грядущее творенье
Из прежних остовов слилось:
Так, полн символа обновленья,
Клубился сумрачный хаос.
2. Из главы 7 «ДЕНЬ ШЕСТЫЙ»
Славен, силен Саваоф!
Дивен Ты в красах созданья
И святой Любовью Слов,
И могуществом Дыханья!
Как таинственно Оно
Прах и Дух соединило
И в творение одно
Мир безмерный отразило!
Ты дохнул — и прах восстал,
И, наполненный Тобою,
Непонятно просиял
Он небесной красотою.
Ты в него чудесно влил
Дивный Дух — светильник знанья,
Чтоб постиг и оценил
Он твои благодеянья.
Три начала слиты в нем:
Жизни, чувств и размышленья,
И себя, своим Отцом,
Передаст он в поколенья.
Исполняя Твой закон,
Свет разрушится веками,
И последний вал времен
Расплеснется над гробами.
Тлен и прах хаос возьмет,
Но бессмертное Дыханье
Исполином перейдет
Чрез могилу мирозданья.
И сольется вновь тогда
Здесь Оно с Твоей красою,
Как с блестящею зарею
Утра светлая звезда!
3. Из эпилога
Однажды… страшно вспомянуть!
И давит грусть, и сердцу больно,
И жжет его тоска невольно,
И груди не дает вздохнуть…
Дышали свежестью поляны;
Светало; золотел восток;
Вот горный засиял поток;
Вот ветр заколыхал туманы;
Хвалебный гимн творцу служа,
Запели птицы в рощах рая,
То с негой звуки изливая,
То резвой трелью дребезжа.
Цветы, благоуханьем вея,
Раскрыли пышные красы —
И пали капли в них росы,
Их бархат радужный лелея.
Как тьма сомненья, ночи тень
Между ущельями редела,
Лазурь прозрачнее светлела,
И роковой зажегся день…
Прекрасным, золотистым шаром
Горело солнце в высотах
И, рассыпайся в лучах,
Всю землю обливало жаром…
Как серна легкая скача,
Огнем невинности пылая,
Бежала Евва молодая
К волнам прохладного ключа.
Она уж там — и нега пены
С любовью ей лобзает члены,
Скользя по телу серебром;
То, обвивайся вкруг шеи,
Ее грудей свежит лилеи,
То, в брызги светлые потом
Дробясь в прибрежные граниты,
К ней на чело и на ланиты
Алмазным падает венцом.
Вот из счастливого кристалла,
Где так роскошно утопала,
Обновлена, оживлена,
На мягкий луг идет она;
Вот ароматными устами
Обвеял ветр ее красы,
И светло-русые власы
Опять рассыпались кудрями;
Вот на цветистый холм взошла
С младенческим весельем Евва,
И вот стоит она у древа
Познания добра и зла…
О! где ты, красота Востока?
Куда завел тебя твой рок?
Где ты, невинности цветок,
Стоишь беспечно-одинока?
Не медли, Евва, и беги,
Спеши упасть на грудь супруга:
Там ты найдешь участье друга —
Здесь сторожат тебя враги.
Ты вспомни божии заветы,
Ты вспомни счастие любви —
И мук на сердце не зови,
И сохрани свои обеты,
Помысли о душе своей,
Помысли о небесном гневе!
Не в роковом ли этом древе
Судьба твоя, судьба людей?
Беги! и бойся новой встречи!..
Но мрамором стоит она,
Нема, безжизненна, бледна,
И внемлет шепот адской речи…
Дай неге счастия цвести!
Еще не скрыта к ней дорога,
Еще ты вымолишь у Бога
Тебя отечески спасти!
Твое дыханье замирает,
Тревожно помыслы кипят,
И с дерева могильный яд
Тебя то жжет, то охлаждает;
Лазурь очей твоих тускла,
И неужель в пылу волненья
Не узнаешь ты приближенья
Твоей погибели и зла?
Взгляни: предтечею изгнанья,
Греха, и смерти, и страстей
К душе тоскующей твоей
Уже идет гроза страданья…
Еще видна за ней вдали
Надежда мира с небесами,—
Молись и горькими слезами
Облей в смиреньи прах земли.
С Эдемом вспомни ты разлуку,
Не подвергай себя стыду —
Но вот уже она к плоду
Безумно протянула руку…
Еще коварнее была,
Еще хитрее лесть и злоба,—
И плод, открывший двери гроба,
В забвеньи Евва сорвала…
Пожар в груди ее пылает,
Рука горит, рука в огне,
И Кто-то сладко в вышине
Ее к спасенью призывает;
Но глас небес невнятен ей,
Она душой уже упала
И неподвижно приковала
К плоду смущенный взгляд очей.
Ее так тяжко мучит совесть,
Но ей не страшен призрак зла,
Она уж к пропасти пришла…
Постой!.. узнай несчастья повесть.
Не в радость у груди твоей
Взлелеются тобою дети,
На них сама ты взбросишь сети
Тебе неведомых страстей.
Что день — то новая утрата;
Что день — то горесть и беда,
И в адской зависти тогда
Восстанет злобно брат на брата:
Он страшно руку занесет —
И череп друга брызнет кровью,
И сына кроткого с любовью
Твое объятье не сожмет.
Раскаянья и грусти слезы
Всё сердце у тебя прожгут,
И сны тирански привлекут
К тебе чудовищные грезы;
Невозвратимые, в былом
Навек минуты счастья канут;
Тебя мечты твои обманут;
Ты вся покроешься стыдом;
Ты сыновьям свои пороки
Привьешь, как смертоносный яд,
И над тобою прогремят
Потомства горькие упреки;
В трудах оно кровавый пот
На пищу скудную уронит
И, проклиная жизнь, застонет
От муки, скорби и забот;
Междоусобия и брани
Ужасный факел свой зажгут,
И жадно демоны пожнут
По всей земле разврата дани;
Закон природы упадет;
Возненавидит ближний друга,
И счастие людей замрет
Во тьме душевного недуга;
Неверья, буйства знамена
В толпе безумцев разовьются,
И чувств священных имена
Лишь на позор передадутся;
Глубоко землю раздерут
В своей алчбе безмерной люди,
В них месть и злость взволнует груди:
Они и цепь, и меч скуют
И, не бояся казни неба,
Заищут крови будто хлеба…
И будет всё — твоей виной,
Твоими смертными грехами;
Ты не спасешься ни слезами,
Ни мукой сердца, ни мольбой…
Постой!.. послушай глас знакомый:
Тебя давно супруг зовет…
Но ты вкусила страшный плод —
И грянули на небе громы!..