И страдали под злобным народы,
Потому что, изгнав их из лона свободы,
Он без милости гнал и преследовал их!»
Зато теперь земля почила
И успокоилась она:
На ней и мир, и тишина,
Над ней судьба теперь пролила
Реку веселых, светлых дней,
И радость шумная на ней!..
Как глыба мрачного тумана,
Везде развеян прежний страх,
И даже в рощах и лесах
Друг другу ель и кедр Ливана,
Шумя листами, говорят:
«Уж он сомкнул несытый взгляд,
Уж опочил он сном могильным —
И уж ничей не взыйдет меч,
Чтобы с размаха нас подсечь
И сокрушить ударом сильным!..»
Да, погибнул отец возмутительных чад,
От которого сыпались муки и раны!
И приходом его возмутился весь ад,
И восстали для встречи его великаны;
Все наземные князи восстали пред ним,
И все князи народов поспешно восстали,
И, объятые все помышленьем одним,
На привет пришлеца отвечая, сказали:
«И ты упал на лоно тьмы!
И ты изранен, как и мы!
И ты подобен нам судьбою!..
Твоя гордыня, злобный град,
Слетела в прах, низверглась в ад;
Твой рухнул труп, и к нам с тобою
Запас червей заброшен в ров[169]
Как одр тебе и твой покров!..
Но как же с неба голубого,
Как с недостижной высоты,
О сын зари, низвергся ты?..
Не ты ль, весь яд из сердца злого
Сумевши выплескать до дна,
Язвил страданьем племена?
И как же свергся ты до праха,
И как ты рухнул до земли?..
Не ты ль, яснеяся вдали,
В своей душе твердил без страха:
Взойду на небо, выше я,
И мне престол рука моя
Поставит там, над морем света,
Над верхом звездной вышины,
И после с северной страны
Я сяду на гору завета[170],
И, ставши выше облаков,
Я буду там как бог богов!..»
(Наземный, оставляя притчу, переходит в настоящее и говорит, обращаясь к Вавилону)
Так мыслишь ты, властитель сильный,
В чаду развратной суеты,
Но будешь в ад заброшен ты
И ниспровергнут в ров могильный
К его изрытой стороне.
И в смертосенной тишине
Твое падение как диво
Пробудит всех, и все, толпой
Сбираясь шумно пред тобой,
Тебя, пришельца, суетливо
Начнут обглядывать кругом,
И скажут мысленно потом:
«Как, неужели перед нами
Тот самый муж богатый сил,
Который землю всю страшил,
И, грозно встав над племенами,
Всех царств довольство и покой
Потряс железною рукой,
И обратил в глухие степи
Весь мир войною и огнем,
И сокрушил все грады в нем,
И тем, кто был закован в цепи
И перед ним повергнут ниц,—
Тем не отверзнул он темниц?»
Так будут все под толщей гробных сводов
Про пришлеца вести с собою речь.
Но там тебе с отжившими не лечь!
Да, все князья и все цари народов,
Подвластных им, покоя и любя,
Со славою почили у себя,
И каждый лег в родное гробовище,
Чтоб в нем забыть минувшей жизни труд.
К тебе ж толпой враждебники придут
И в мрачное, подземное жилище
Ворвутся все, и, перервав твой сон,
Тебя возьмут и вдруг исторгнут вон,
Как смрадное и вредное растенье,
В могильном рве растущее на дне,
Как воинов, убитых на войне,
Нечистое от крови облаченье,
Тех воинов, которых уж тела
Согнили там, где вечный мрак и мгла!..
Да, как один из этих падших воев,
Не отдохнешь в могиле мирной ты,
Затем что здесь, исполненный тщеты,
Все области и землю всю расстроив,
Ты погублял в народах без числа,—
Так не пребыть тебе, исчадье зла!..
(обращаясь к певцам, провидящим будущность Вавилона)
Приготовьте же вы предсказаньем своим,
Приготовьте детей у него к убиенью:
За грехи их отцов не блаженствовать им,
И за злость породивших не цвесть порожденью!
Не носить на себе им величья венца!
Их семьи упадут — и не встанут,
Да, не встанут они, расслабев до конца,
И больших городов созидать уж не станут,
И чрез то не наполнят земного лица!
(Глас становится неясным.)
(Вслушиваясь провидящею душою в неясные глаголы свыше, передает их во всеобщее услышание, по мере того как их принимает.)
Я воздвигнусь на них, и мой дух воспарит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
Я здесь имя твое погублю, Вавилон,
И остатки твои истребятся как сон,
И отростки падут, и всё семя сгорит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
Я его положу и его все труды
Во владенье нырков и болотной воды;
И преступный тот град, и надменный, и злой,
Весь я вымету сам разрушенья метлой,
И его никогда и никто не узрит!
(Это к суетным — к ним — господь бог говорит.)
И клянется с небес господь бог Саваоф:
«Я собою клянусь, что удел их таков!
Так и будет у них, как я мыслю о том,
И что мыслю теперь, то свершится потом!
Только время примчит воздаянья пору́.
На земле на моей я Ассура сотру,
И, отдав под удар неземному мечу,
На горах на моих я его растопчу!
И всё иго его, и всё бремя в тот миг
Я низвергну с рамен у избра́нных своих!»
(Размышляя о услышанных глаголах и рассматривая руку божию, простертую в небесах, как указательницу направления будущих событий, Наземный говорит самому себе)
Вот для цельбы наземных бед
Какой совещан уж совет!
Вот какова в быту природы
Та самодержная рука,
Какую кто-то сдалека
Простер на царства и народы!
Совет совещан богом сил —
И кто же здесь, в стране могил,
Сбытье решенного отклонит,
Чтоб изумить собой века?
А та рука — его ж рука,
И кто ту руку отсторонит?
H. M. САТИН
Биографическая справка
В книге «Былое и думы» Герцен рассказывает о том, как в начале 30-х годов несколько студентов Московского университета составили дружеский кружок, сразу же превратившийся в очаг освободительной мысли. «Мы, — писал Герцен, имея в виду себя к Н. П. Огарева, — вошли в аудиторию с твердой целью в ней основать зерно общества по образу и подобию декабристов и потому искали прозелитов и последователей. Первый товарищ, ясно понявший нас, был Сазонов… Он сознательно подал свою руку и на другой день привел нам еще одного студента…» То был Николай Сатин — юноша «с благородными стремлениями и полудетскими мечтами… это была натура Владимира Ленского, натура Веневитинова»[171].
Потомок древней дворянской фамилии[172], Николай Михайлович Сатин родился 6 декабря 1814 года в поместье своих родителей селе Дмитровском (называвшемся также Ильинским) Тамбовской губернии. Болезненный от природы мальчик, рано лишившийся отца, находился под надзором матери, неусыпно заботившейся о здоровье и воспитании сына.
В 1828 году он поступил в Благородный пансион при Московском университете, где в это же время учился Лермонтов, а преподавателем литературы был С. Е. Раич.
В 1830 году Сатин, подобно Лермонтову и Н. И. Сазонову, оставил пансион в связи с преобразованием его в гимназию, а в 1832 году поступил в Московский университет (на математическое отделение). Здесь и свела его судьба с Герценом и Огаревым. Вскоре к этой компании, первоначально насчитывающей пять человек (Герцен, Огарев, Сазонов, Сатин, А. Н. Савич), присоединились H. X. Кетчер, А. К. Лахтин, М. П. Носков, В, В. Пассек.
Летом 1834 года, вскоре после того, как Сатин и Герцен с большим успехом выдержали университетские выпускные экзамены, полиция арестовала группу молодых людей, уличенных в пении «возмутительных» песен. Одним из главных «преступников» оказался поэт Соколовский, некоторое время — с октября по декабрь 1833 года — вращавшийся в обществе Сатина, Огарева и их друзей. Следователи, ревностно вынюхивавшие следы «заговора», заинтересовались и участниками герценовского кружка, тем более что совсем недавно Огарев, Сатин и Кетчер уже обратили на себя внимание властей. С лета 1833 года они были взяты под негласный полицейский надзор за сношения с «государственным преступником» Я. И. Костенецким, приговоренным к сибирской ссылке по делу тайного общества Сунгурова (1833). Теперь же, при разборе бумаг Соколовского, полиция обнаружила в них письма Сатина. Обыск на квартире у Сатина дал новую поживу: были найдены письма Огарева и Герцена. В результате все трое были взяты под стражу и притянуты к дознанию по делу «О лицах, певших пасквильные стихи». Переписка трех друзей дала повод для обвинения их в неблагонамеренном образе мыслей. После волокитного разбирательства следственная комиссия приговорила Сатина к высылке в Симбирск, Огарев отправлялся в Пензу, Герцен — в Пермь. В июне 1835 года в сопровождении жандарма Сатин прибыл в Симбирск.