Федор Алексеевич Червинский родился в 1864 году в Рязани в родовитой дворянской семье. Отец его был сенатором. После окончания Царскосельской гимназии Червинский поступил на юридический факультет Петербургского университета. Годы его занятий в университете совпали с порой самой мрачной политической реакции, преследованиями прогрессивной печати, гонениями на свободомыслящих профессоров и студентов.
В 1889 году Червинский окончил юридический факультет университета и на протяжении шести лет служил по судебному ведомству, был товарищем прокурора в Гродно. В 1896 году Червинский вышел в отставку и перешел в адвокатуру. На протяжении многих лет он занимался частной практикой, состоя в числе петербургских присяжных поверенных.
Первое стихотворение Червинского было напечатано в 1880 году журналом «Живописное обозрение», затем его стихи изредка печатались в «Вестнике Европы», «Русской мысли», «Севере», «Северном вестнике», «Ниве», «Труде» и других изданиях. Червинский принял участие в литературном сборнике «Красный цветок» (1889), где в память о В. М. Гаршине поместил стихотворение «Я часто уношусь послушною мечтой…».
В стихотворениях Червинского явственно ощутимы влияния Надсона и Фофанова. Известный литературный критик П. Перцов подтверждал в своих воспоминаниях: «Из фофановцев самыми талантливыми были Сафонов, Червинский и Шестаков… Червинский может служить примером настоящего дарования, оставшегося почему-то на степени эмбриона (может быть, просто не печатали? А таланты обыкновенно не обладают способностями „пролазов“ и „ловкачей“). В его стихах есть настоящая музыкальность…»[133]. На самом деле Червинского печатали, причем лучшие столичные журналы, хотя, в отличие от некоторых других поэтов близкого ему круга, он действительно выступал в печати сравнительно редко.
В начале 90-х годов Червинский написал стихотворную комедию «В глуши» («Северный вестник», 1891, № 5), встреченную грубой отповедью А. Скабичевского[134]. А. П. Чехов, лично знавший Червинского, писал ему в связи с отзывом Скабичевского: «Скабичевский и Кº, — отмечал в своем письме Чехов, — это мученики, взявшие на себя добровольно подвиг ходить по улицам и кричать: „Сапожник Иванов шьет сапоги дурно!“ и „Столяр Семенов делает столы хорошо!“ Кому это нужно? Сапоги и столы от этого не станут лучше. Вообще труд этих господ, живущих паразитарно около чужого труда и в зависимости от него, представляется мне сплошным недоразумением. Что же касается того, что Вас обругали, то это ничего. Чем раньше Вас обстреляют, тем лучше»[135].
Свою комедию в стихах под новым названием «Птенец» и с посвящением А. П. Чехову Червинский включил в первый и единственный сборник «Стихи», изданный в 1892 году[136]. В эту книгу вошло также восточное предание «Тамара», переложенное стихами, избранные переводы и несколько оригинальных стихотворений («Памяти друга», «Белая ночь», «В дни битв, сомнений и печали…», «На взморье», «Из старой тетради», «Наедине с самим собой» и др.).
Среди произведений Червинского существенное место занимают переводы. Он перевел первую песнь из поэмы Мильтона «Потерянный рай». Переводы из Байрона, Томаса Мура, Альфреда Мюссе и сонетов Шекспира включены в его сборник наравне с оригинальными стихами.
При подготовке антологии «Молодая поэзия» (1895), включавшей наиболее характерные стихи молодых русских поэтов конца XIX века, составители сборника П. и В. Перцовы в числе нескольких стихотворений Червинского поместили его путевые эскизы, связанные с поездкой по Италии («В Вероне», «В Помпее»), В письмах к П. Перцову Брюсов отметил эти стихотворения, хотя отдал предпочтение итальянским стихам Д. Мережковского, не включенным в сборник[137].
С начала 90-х годов Червинский перешел в основном на прозу; в книжках «Нивы» печатались его рассказы «Муза», «Протекция», «Незнакомка». Журнал «Живописное обозрение» поместил роман Червинского «Пустоцвет»; на страницах того же иллюстрированного журнала были опубликованы его рассказы «В суде», «Братья», «Из связки писем», роман «Сильфида» и др.
Несмотря на перечисленные выступления в разных жанрах, за Червинским так и не закрепилась репутация профессионального прозаика и поэта. На это обстоятельство косвенно указал Чехов, ценивший некоторые рассказы Червинского, однако считавший, что он выступает в печати слишком случайно и редко: «Вы пишете мало и редко, как поэт Ладыженский, — упрекал он Червинского в 1904 году, — а из отдельных, редко выбрасываемых кофеинок трудно сварить кофе»[138].
После первой революции имя Червинского почти исчезает из литературного обихода; он выступает главным образом как юрист. Упоминание о нем встречается в записных книжках Блока: после Февральской революции Временным правительством под председательством Н. К. Муравьева была создана Чрезвычайная следственная комиссия для расследования деятельности бывших царских министров и сановников. Вместе с Блоком и другими литераторами Червинский был включен в состав этой комиссии и принимал участие в ее заседаниях. 27 мая 1917 года Ал. Блок записал: «Днем — совещание во дворце (Неведомский, Л. Я. Гуревич, Червинский и я — редакторы). Масса встреч, разговоров, впечатлений…»[139].
Ф. А. Червинский умер в Петрограде в 1918 году.
467. «В дни битв, сомнений и печали…»
В дни битв, сомнений и печали,
Мерцая радужными красками,
Немую скорбь своими ласками
Нам звуки сладкие смягчали.
Но говорили мы, мятежные:
«Зачем вы льетесь, песни нежные,
В дни битв, сомнений и печали?
Перед грозой и соловей
Не свищет в сумраке ветвей».
Промчались годы чередою —
И вас уж нет, стихи певучие;
Иные слышим мы созвучия —
Они отравлены тоскою.
И говорим мы, утомленные:
«О, эти стоны монотонные!
Хоть бы один порыв могучий,
Чтоб песен пламенный поток
Грозой властительных созвучий
В нас силы юные зажег!
А вы — вы нам в сердца не проситесь, —
Бесплодным вихрем вы проноситесь
И, как падучая звезда,
Блеснув, затмитесь без следа».
468. ПОЭТУ
Нет, не нужно нам радужных красок твоих.
Нас не тронет твой пышный, изнеженный стих!
Пусть простые и чуткие песни твои
Дышат пламенем скорби и чистой любви,—
Мы откликнемся дружно на них.
Много звуков в отзывчивом сердце твоем
Тайно зреет в тиши,
Много звуков простых и согретых огнем
Наболевшей души.
Не ряди, охлаждаясь, их в пестрый наряд,
Вынь из сердца — и брось их усталым борцам,—
И подаст тебе руку измученный брат,
И ударят они по сердцам.
469. НА ВЗМОРЬЕ
Меркнут радужные краски
Улетающего дня,
Как обманчивые сказки
Грез, исполненных огня.
Над серебряною бездной
Задремавших чутко вод
Стелет полог свой беззвездный
Величавый небосвод.
О, померкни, призрак ложный
Страсти, веющей тоской.
Погрузись, мой дух тревожный,
В сон безгрезный и немой…
470–471.ИЗ СТАРОЙ ТЕТРАДИ
1. «Словно сказочная фея…»
Словно сказочная фея,
Вешней прелестью цветя,
Ты меня околдовала,
Темнокудрое дитя.
Ты властительной улыбкой,
Словно зорькой золотой,
Вмиг рассеиваешь сумрак
Дум, обвеянных тоской.
Если звезды глаз лучистых
Лаской робкою блеснут,—
В сердце песни, словно розы,
И сияют, и цветут.
Если ты мрачна, как небо,
Опаленное грозой, —
Так звучат они печально,
Как пустынных вод прибой…
Если смерть затмит нежданно
Тихий свет любимых глаз,—
Лебединой песней встречу
Я разлуки вечной час…
2. «Нас ревнует небо: мы сойтись хотели…»
Нас ревнует небо: мы сойтись хотели
В парке благовонном, у морской лазури.
Вдруг по стеклам окон капли зашумели,
Возрастал и крепнул гневный ропот бури;
Дрогнул воздух душный; гибкою вершиной,
Застонав, склонились бледные березы,
Замер отдаленный рокот соловьиный,
И к траве поникли плачущие розы…
472. «Тяжелый, душный зной…»
Тяжелый, душный зной…
И, опустив беспомощные крылья,
Застыл корабль над бездной голубой,
Изнемогая от бессилья.
Ты немощен, как он, дух омраченный мой,
И дуновенья бурь могучих
Напрасно жаждешь ты… И властвует тобой
Томленье тяжкое, как мертвенный покой
Пустыней этих вод певучих.
473. БЕЛАЯ НОЧЬ
Белая ночь, словно призрак, плывет над пустынной столицей;
Дремлет Нева голубая; дворцы величавые спят;
Реют тревожные сны и влетают в дома вереницей…
Тихо из нор выползает и крадется бледный разврат.
В эти мгновения черные немощен дух омраченный,
С бездны грядущего пал золототканный туман,
Сумрак там веет крылами, — и видишь яснее смущенный,
Ложь улыбавшихся грез и надежд легкокрылых обман.
О, зажигай же свой факел, ты, утра лучистого гений!
Звонкою песней разлейся, в таинственный сумрак души
Влей молодую отвагу — и пламя тревожных сомнений,
Белою ночью рожденных, дыханьем своим потуши.
474. ДВЕ ДОЛИ
В громозвучных стихах изливал он свои
Грубой черни незримые муки,
К человечеству, полный великой любви,
Простирал он восторженно руки;
Всех погрязших, как в тине, в нужде роковой,
Чуждых страсти высокой и мысли живой,
Созерцал он презрительным оком…
И увенчан был славой, и признан толпой
Вдохновенным бойцом и пророком.
В душной комнате бледный мерцает ночник,
В смутном страхе больной гонит призраки прочь,
И, не в силах смертельной тоски превозмочь,
С замирающим стоном к подушке приник
А над ним головой утомленной поник
За него исстрадавшийся друг.
Все бессонные ночи сидел он с больным
И горячим и чутким участьем своим
Усмирял непокорный недуг.
И шептал он, что день долгожданный блеснет:
Посветлеет в глазах, грудь вольнее вздохнет,
Жизнь опять улыбнется — и вызовет их
На святую борьбу за других —
Без восторженных слов,
Без лавровых венков,
В незаметной толпе незаметных бойцов…
475. «Не надо мне ни встреч нежданных…»
Не надо мне ни встреч нежданных
Во мгле аллей благоуханных,
Ни обаяньем полных слов,
Ни взглядов долгих и стыдливых,
Ни мимолетных ласк — пугливых,
Как тени трепетные снов.
Твой образ — грез моих созданье;
Не умирает обаянье,
Пока в их царстве я живу.
О, в этом царстве ты такою
Сияешь чистой красотою,
Какой не блещешь наяву.
476. ЛИСТКИ ИЗ ДНЕВНИКА
Могучим зноем выжженные нивы,
Цепь длинная желтеющих холмов,
Засохшей речки мутные извивы
Меж глинистых и тонких берегов.
Ряд ветхих изб деревни погорелой, —
Унылый вид. Недвижим онемелый
И душный воздух. Влаги ждут поля,—
Не веешь ты, о небосклон, грозою…
И голод, голод властвует тобою,
О бедная, родимая земля!
Умолкни, песня, светлой красотою
Рожденная! Замри, о скорбь моя,—
Ты рождена бесплотною мечтою;
Усни, вражда, — мы все одна семья.
Иная скорбь, иные нужны песни…
Прохлада влажная спугнула душный зной.
Над зеленью садов, над сумрачной Невой,
Над стройным рядом зданий онемелых
Ночь бледная на крыльях реет белых.
На тихом кладбище брожу задумчив я.
Заброшена могил печальная семья…
И здесь витаешь ты, угрюмый дух забвенья!
Иду, и чудится — надгробная трава
Мне шепчет жалобно «забытые слова»…
Давно развеял их бесплодный вихрь сомненья,
Нас, хилых скептиков, давно не ждут они,
И жизнь нам кажется досадною ошибкой,
И молча мы бредем с брезгливою улыбкой,
Без грез, без ропота, в загадочной тени…
Где силы юные? Кто с верою живой
«Забытые слова» освободит из плена?..
Напрасно ждет борцов пустынная арена…
477. ТЕНИ МИНУВШЕГОНа мотив А. Мюссе
Вот наш заглохший пруд, луною посребренный,
И золотой песок, и желтые холмы,
И ты, косматый лес, нахмуренный и сонный…
Здесь часто с ней бродили мы!
Что шаг, то всё сильней меня объемлет трепет…
Вот старый мшистый дуб, свидетель дальних лет…
О, он узнал меня — и листьев робкий лепет
Мне шлет таинственный привет.
О время властное! Лучистые виденья
Мгновенной юности от нас ты в бездну мчишь,
Но, сжалившись, росой холодного забвенья
Цветов увядших не кропишь.
Теперь… пусть сонмы туч гремят над головою —
Былого из души не вырвать никому;
Как голубь трепетный, застигнутый грозою.
Всем существом я льну к нему…
473. СПОКОЙНОЙ НОЧИ!Из Шелли
«Спокойной ночи!..» Нет, той ночи чужд покой,
Что разлучает нас, печали полных знойной…
Побудь еще со мной! Побудь еще со мной,
Чтоб эта ночь была спокойной…
Как снизойдет к ней мир? Не в силах превозмочь
Желаний смутных ты… Растет твоя тревога…
Так много сказано, так выстрадано много,
Что будет ли спокойной ночь!..
О, есть счастливые: вечерние огни
Блеснут, — промчится ночь… И так же ясны очи,
И тот же мир в сердцах и нежность…
Но они
Не говорят: «Спокойной ночи!..»
479. В ВЕРОНЕ(Из путевых эскизов)
…Вот он, угрюмый, почерневший дом;
Здесь жил когда-то гордый Капулетти.
Там — наверху — три темные окошка
Над узенькою лентою балкона…
То комната Джульетты. А сюда,
Вот в этот сад, — преданье говорит, —
По вечерам, когда спала Верона
И воды Эча месяц серебрил,
Плывя в лазури неба многозвездной, —
Сюда Ромео юный приходил
И поднимался к милому окну.
Она к нему склонялася — и тихо
Во мгле звучали робкие признанья.
А там — за цепью сумрачных домов —
Ее могила… Пусть всё это сказка, —
Ты, гордая действительность, давно
Не зажигала сладкого волненья…
Над мраморною урной я стоял,
И чудилось — передо мной вставала
Тень кроткая избранницы Ромео,
Тревожная вставала — и звала…
И слышались мне звуки слов забытых,
Печальные, как жалоба…
«Уж если,
Signore, кто в Верону попадет, —
Сейчас сюда, к гробнице. А и то:
Быть может, здесь, под этой урной, нет
Джульетты Капулетти, да и вряд ли
Жила она на свете…»
И несносно
Забормотал упрямый чичероне,
Что есть у них, в Вероне, и дворцы,
И монументы пышные — не то что
Простая, одинокая могила…
480. В ПОМПЕЕ(Из путевых эскизов)
Вот он, мертвый город. По руинам пыльным
Бродят жадно взоры. Жутко… Мысль немеет…
Воскресают тени сумрачные; веет
От домов пустынных холодом могильным.
Мы идем гурьбою; с чичероне рядом
Англичанка — с книжкой, с недовольным взглядом,
С желтыми кудрями, строгою осанкой,
С зонтиком и мопсом; а за англичанкой
Тучных два монаха с алыми губами,
С темными, как вишни, влажными глазами,
Развлекаясь чинно тихим разговором,
Созерцают форум благосклонным взором.
Нет, скорее к морю! Лучше одиноко
Завтра поброжу здесь, вызывая тени…
Вот уж и ворота, серые ступени,
Узкая дорожка — и уж видит око,
Как смеются, пенясь, голубые воды,
Как в ответ смеются блещущие своды
Радостного неба…
В золотом загаре,
Улыбаясь морю, спит Кастелламаре,
А направо — слабо различают взоры —
За пустыней влаги, тихой и прозрачной,
Радостный Неаполь, зелень рощ и горы,
И усталый мститель, сам Везувий мрачный…
Спит он, но всё ближе грозные мгновенья:
Отдохнет он, старый, — из могучей груди
Рев глухой раздастся… Миг один смятенья —
И застынут в лаве пестрые селенья,
Где беспечно ныне копошатся люди…
Гаснет день лучистый. Песен слышны звуки…
Я присел на камень. На песчаном склоне,
Разметав широко бронзовые руки,
Полуобнаженный, дремлет ладзарони,
Дремлет, сладко нежась да на солнце млея…
Что ему Везувий! Что ему Помпея!..
481. «Не знаю отчего — вы странно близки мне…»
Не знаю отчего — вы странно близки мне.
Я не люблю вас, нет, но встречам рад нежданным,
Там, в парке дремлющем, под пологом туманным
Осенних вечеров, в пустынной тишине.
Сиянье вешнее в глазах своих лазурных
Вы мне приносите и вешнее тепло;
Смотрю и слушаю. Грядущее светло,
И дальше, и слабей гроза сомнений бурных.
Так узник жадно ждет, свинцовой мглой томим,
Чтоб кто-нибудь вошел под каменные своды,—
Пусть он не принесет оплаканной свободы,
Но яркий свет дневной ворвется вслед за ним.
482. «Смолкла тревога дневная. Назойливый говор затих…»
Смолкла тревога дневная. Назойливый говор затих.
Звезды и сны сыплет вечер с лазоревых крыльев своих.
Всё о тебе мои думы, чуть спустится сумрак немой.
Я одинок, далека ты… Помню: прощаясь с тобой,
Долго смотрел я в твои голубые глаза;
В сердце рождалась и гасла, и снова рождалась гроза.
Нежность ли тайная в них? Смущенье ль пред взором моим?
Ложь или правда? То таял, как жертвенный дым,
Страх непонятный, то снова тревога росла,
Снова сгущалась ненастная мгла…
Кто ты? Беспечный ребенок, взволнованный страстью моей?
Новое ль жгучее чувство, вспыхнув, сильней и сильней
Овладевает тобою и вся ты подвластна ему?
Кто ты? Скажи и рассей ненавистную тьму.
Ярче, тревожней сомненья. Всё безнадежней тоска.
Я одинок, как бывало, ты — далека, далека.
483. «Над городом немым пустынный диск луны…»
Над городом немым пустынный диск луны
Плывет под облачною дымкой.
В туманном сумраке незримо реют сны,
Влетая в окна невидимкой,
Тревожные, мучительные сны.
И всё, что, в памяти оставив бледный след,
Покоилось в тени забвенья
При резком шуме дня, — все раны прежних лет
И все угасшие сомненья
Умчавшихся, давно забытых лет,—
Всё воскресает вновь, и в грозный час ночной,
Укором дух мой омрачая,
В неясных образах проходит предо мной
Вся юность, праздно прожитая, —
Вся молодость проходит предо мной.
И просыпаюсь я, еще обвеян сном,
Объятый скорбью покаянной,
Я зарыдать готов. Но слышен за окном
Знакомый шум; встает туманный
Дождливый день за плачущим окном.
Неслышно, медленно плывет со всех сторон
Забот обычных рой тревожный.
Умчался в бездну сон, — и кажется мне он
Мечтой ненужною и ложной,
Докучным бредом кажется мне он.