Даниил Максимович Ратгауз родился в Харькове 25 января 1868 года, в немецкой семье. Окончив гимназию в Киеве, поступил там же в университет, на юридический факультет. Однако юридическими науками почти не занимался, а с 1888 года целиком посвятил себя поэзии. Стихов он писал в это время много. В 1893 году выходит в Киеве первый его сборник, и с тех пор популярность Ратгауза растет.
Он и сам активно содействовал этому: писал письма Чайковскому, Римскому-Корсакову, Полонскому, Венгерову, рассылал сборник с просьбой посмотреть, почитать, отнестись снисходительно, сказать ему, есть ли у него дарование, сочинить на его слова музыку, поместить, если можно, стихи его в антологию или хрестоматию. И авторитетные люди читали его стихи, говорили, что дарование у него есть, перелагали его стихи на музыку, помещали их в антологии и хрестоматии.
Он обращается к Я. П. Полонскому: «Вот уже два года, как я пишу стихи посылал их в некоторые журналы — их печатали Я решительно не имею никакого знакомого, мнением которого я мог бы дорожить и руководствоваться Я решительно не знаю, есть ли у меня хоть капелька таланта?»[140].
Он умоляет С. А. Венгерова: «Какой толчок дадите Вы дальнейшей моей деятельности, если только Вы действительно найдете во мне дарование!»[141].
Он предлагает Н. А. Римскому Корсакову: «Многоуважаемый г-н профессор! Не имея удовольствия знать Вас лично, я, тем не менее, решаюсь обратиться к Вам с нижеследующим предложением. Не желаете ли Вы иллюстрировать Вашей прелестной музыкой несколько моих стихотворений? Буду рад, если прилагаемые при сем вещицы Вам понравятся…» В следующем письме ему он продолжает: «Я буду бесконечно рад, если некоторые из песен моих Вам настолько понравятся, что Вы удостоите их Вашей прелестной музыки, и серия романов Н. А. Римского-Корсакова на мои слова была бы мне высшей наградой за те муки и тернии, которыми усыпан путь каждого, обреченного на творчество»[142].
Он просит С. А. Венгерова поместить о нем заметку в Критико-биографическом словаре, прибавляя: «Я не решился бы Вас просить об этом, если бы не имел убеждения, что стихи мои не бесталантливы…» Он сам тут же прилагает текст заметки в готовом виде и в ней говорит о себе: «Стихотворения его выделяются из произведений других современных поэтов мелодичностью, искренностью, безыскусственностью… Поэзия его — поэзия неуловимых ощущений, тихой грусти и неги, и его более, чем кого-либо, можно назвать последователем Фета»[143].
Он раскрывает Я. П. Полонскому характер своих творческих ощущений (конец 1893 г.): «Я никогда не мог писать длинных, если хотите, вполне осмысленных стихотворений… Я никогда заранее не задаюсь мыслью написать, описать что-либо. Никогда не преследуют меня образы. Но бывают периоды, когда вдруг сердце болезненно сжимается, туман заволакивает глаза, печаль невыносимо томит душу, и какие-то гармонические звуки в смутной, то розоватой, то темной, темно-серой дымке носятся перед моим духовным взором и слухом…»[144].
Получилось так, что целых шесть романсов на слова Ратгауза написал Чайковский, который вскоре умер, так что романсы эти остались его «лебединой песнью». Как свидетельствует один из современников, «их любил исполнять (и прекрасно исполнял) тогдашний премьер петербургской оперы H. Н. Фигнер, и это еще больше увеличивало их популярность, а вместе с тем известность автора, или, по крайней мере, его фамилии»[145]. К тому же Чайковский написал Ратгаузу несколько писем, в которых благожелательно отозвался о его творчестве[146].
Столь же благожелательно отозвался о его стихах Полонский. «Я грелся около Ваших стихотворений, как зябнущий около костра или у камина»[147], — сказал он ему, и с тех пор слова эти вместе с теплым отзывом Чайковского стали непременной принадлежностью любой статьи о Ратгаузе, газетной заметки, информационного или библиографического сообщения. Широко пользовался этими отзывами и сам Ратгауз, помещая их вместо предисловии к сборникам своих стихотворений. «Королем русских лириков» назвал Ратгауза, судя по сообщениям печати, и академик Л. Н. Веселовский[148], и слова эти также стали кочевать из статьи в статью, хотя иронический смысл их вряд ли может быть подвергнут сомнению.
Вокруг имени Ратгауза была создана атмосфера всеобщего признания. Его талантливость не должна была вызывать никаких споров, — он сам старался об этом больше остальных. Нужно сказать, он добился тут известных успехов.
Была пущена в ход и широко разошлась легенда о том, что Лев Толстой высоко ценит стихи Ратгауза и из всех современных поэтов признает только его (на самом деле Толстой о Ратгаузе не высказывался и даже собирался писать опровержение)[149]. Поддерживая эту легенду, Ратгауз на самом видном месте у себя в кабинете повесил портреты Л. Толстого, Чайковского, Чехова — чтобы никто не сомневался в его причастности к большой литературе. К редкому писателю, поэту или композитору он не обращался с просьбой прислать фотографическую карточку с надписью. В результате Ратгауз оказался владельцем уникальной коллекции фотографий с дарственными надписями, которой очень гордился и с охотой показывал всякому.
Тем не менее поэтическая среда Ратгауза упорно не замечала. Он был лишним в той битве за «новое искусство», которую вели символисты; он не был нужен и реалистам. Он ничем не помогал ни тем, ни другим.
Жил он в Киеве, но часто и подолгу живал в Петербурге, обставляя каждый свой приезд соответствующими газетными сообщениями. Он покинул родной Киев и переселился в Москву, стремясь оказаться в гуще литературной жизни.
В 1906 году издатель М. О. Вольф выпустил трехтомное «Полное собрание стихотворений» Ратгауза.
Брюсов откликнулся на него уничтожающей рецензией, в которой назвал Ратгауза «поэтом банальностей»: «Здесь собраны примеры и образцы всех избитых, трафаретных выражений, всех истасканных эпитетов, всех пошлых сентенций — на любые рифмы и в любых размерах…»[150]. Ратгауза такие отзывы не смущали: он считал себя выше их.
Однако популярность неожиданно стала падать. В судьбе Ратгауза наступил перелом. Он уже не находит солидных издателей и прибегает к помощи издательств, не отличающихся требовательностью (типа киевского «Гонга»). Печатается он и в таких изданиях, как «Почтово-телеграфный вестник». Ратгаузу казалось, однако, что не он выходит из моды, а что низким стал интеллектуальный уровень общества. «Печатаюсь я теперь очень редко, — писал он Льдову в 1909 году. — Слишком уж много развелось у нас теперь писателей! Не преувеличу, если скажу: „Стыдно быть в наши дни писателем!“ До того опошлено ныне это звание, до того много наплодилось пишущих и мнящих о себе писателями в наши сумбурные дни!»[151]
После Октябрьской революции Ратгауз выехал за границу и поселился в Праге. Жил одиноко, забытый всеми, почти не писал. Там же, в Праге, Ратгауз и умер в 1937 году.
Стихотворения Ратгауза много раз выходили отдельными изданиями и в Киеве, и в Москве, и в Петербурге. Наиболее известны: «Стихотворения» (Киев, 1893); «Песни любви и печали» (Пб. — М., 1902); «Полное собрание стихотворений в трех томах» (М., 1906; вначале вышло два тома, но в том же году издатель М. О. Вольф допечатал третий том под специальным заглавием «Тоска бытия»); «Мои песни» (М., 1917) — последний сборник стихотворений Ратгауза, изданный в России.
484. «Мы сидели с тобой у заснувшей реки…»
Мы сидели с тобой у заснувшей реки.
С тихой песней проплыли домой рыбаки.
Солнца луч золотой за рекой догорал…
И тебе я тогда ничего не сказал.
Загремело вдали — надвигалась гроза.
По ресницам твоим покатилась слеза.
И с безумным рыданьем к тебе я припал…
И тебе ничего, ничего не сказал.
B теперь, в эти дни, я, как прежде, один.
Уж не жду ничего от грядущих годин.
В сердце жизненный звук уж давно отзвучал…
Ах, зачем я тебе ничего не сказал!
485. В ЭТУ ЛУННУЮ НОЧЬ
В эту лунную ночь, в эту дивную ночь,
В этот миг благодатный свиданья,
О мой друг! я не в силах любви превозмочь,
Удержать я не в силах признанья.
В серебре чуть колышется озера гладь,
Наклонясь, зашепталися ивы…
Но бессильны слова! — как тебе передать
Истомленного сердца порывы?
Ночь не ждет, ночь летит. Закатилась луна,
Заалело в таинственной дали…
Дорогая! прости, — снова жизни волна
Нам несет день тоски и печали.
486. «Закатилось солнце, заиграли краски…»
Закатилось солнце, заиграли краски
Легкой позолотой в синеве небес.
В обаяньи ночи сладострастной ласки
Тихо что-то шепчет приутихший лес.
И в душе тревожной умолкают муки,
И дышать всей грудью в эту ночь легко.
Ночи дивной тени, ночи дивной звуки
Нас с тобой уносят, друг мой, далеко…
Вся объята негой этой ночи страстной,
Ты ко мне склонилась на плечо главой…
Я безумно счастлив, о мой друг прекрасный,
Бесконечно счастлив в эту ночь с тобой!
487. «Снова, как прежде, один…»
Снова, как прежде, один,
Снова объят я тоской.
Смотрится тополь в окно,
Весь озаренный луной.
Смотрится тополь в окно,
Шепчут о чем-то листы.
В звездах горят небеса…
Где теперь, милая, ты?
Всё, что творится со мной,
Я передать не берусь…
Друг! помолись за меня,
Я за тебя уж молюсь.
488. «Душе мечтательной и нежной…»
Душе мечтательной и нежной
Отрады нет:
Что может дать ей свет мятежный,
Ничтожный свет?
Обрывки чувств, полублаженства,
Полупечаль…
И ей среди несовершенства
Чего-то жаль.
Покрыта мглою безучастья
Скрижаль годов,
И глохнет зов: явись, о счастье! —
Напрасный зов!
489. «Светит ли солнце на небе ликующем…»
Светит ли солнце на небе ликующем,
Ярки ли краски весенних картин,
Осень томит ли напевом тоскующим,—
Кто-то мне голосом, душу волнующим,
Шепчет: «Ты всюду один!»
Грезой душа ль убаюкана нежною,
Скорбь ли порывам ее властелин,
Сердце ль волнуется страстью мятежною,—
Кто-то мне шепчет с тоской безнадежною;
«Всюду — один!»
Тщетны и призрачны все упования…
В сонме печальных житейских годин
Бродят унылой толпою создания —
Люди-рабы, — но среди мироздания
Каждый — один!
490. ДЕНЬ ПОГАС
День погас. В дали туманной
Сонмы звезд горят.
В ярко блещущем просторе
Утопает взгляд.
Мы молчим. Волшебным светом
Озарен твой лик.
В полусне за мигом смутным
Пролетает миг.
Ты на грудь ко мне склонилась,
И не спишь, и спишь.
Только сердца стук размерный
Нарушает тишь.
Только мне чего-то больно
И чего-то жаль,
Только я стремлюсь невольно
За мечтами вдаль.
491. «Ночь серебристая. Сад засыпающий…»
Ночь серебристая. Сад засыпающий
Веет струею в лицо ароматною.
Томные отзвуки песни рыдающей
Грудь наполняют тоской непонятною.
Что-то знакомое, что-то далекое,
Дивно отрадное, но позабытое
Льется могучей струею широкою
В сердце, для вымыслов пылких открытое.
Светлые грезы с тревогой неясною
В море блаженства слилися безбрежное…
Вновь убаюкано сказкой прекрасною
Сердце влюбленное, сердце мятежное.
492. О МИНУВШЕМ ЗАБУДЬ
О минувшем забудь, лишь грядущим дыши, —
Память — сердца палач, злой мучитель души.
Настоящее — сон, настоящее — миг,
В упованиях смутных блаженства родник.
Не ищи же ты дней миновавших следа:
Что прошло, то прошло навсегда, навсегда!
Не тумань безнадежной тоскою свой путь:
Ни печали, ни счастья тебе не вернуть.
Настоящее — сон, а минувшего нет;
Лишь в далеком грядущем заманчивый свет…
Если можешь забыть, позабудь и не плачь:
Память губит покой, память — сердца палач.
493. ВЕЧНОСТЬ
Вечность бесстрастно играет минутными снами,
Звуки веселья несутся и тают над нами,
Звуки печали в душе воцарилися властно.
Прошлое в бездну умчалось от нас безучастно.
Тщетно мы вдаль устремляем тоскливые взгляды,
Тщетно мы ждем от грядущего светлой отрады,
Истины мглу озарить мы не в силах мечтами.
Вечность бесстрастно играет минутными снами.
494. ПРИБЛИЖЕНИЕ НОЧИ
Ночь подплывает тревожно.
Ветер рыдает над садом.
Месяц на желтые листья
Смотрит тоскующим взглядом.
Что-то вдали прозвучало
Жалобно так и уныло,
Что-то в серебряной дымке
По верху сада поплыло.
В темном, тоскующем небе
Море светил необъятно…
Всё это так мне знакомо,
Всё это так непонятно!
495. «Все мы — несчастные, все мы — заблудшие…»
Все мы — несчастные, все мы — заблудшие,
Темною ночью без света бродящие.
Грезы, стремленья, желания лучшие —
Всё это призраки, вмиг проходящие.
Нам непонятны веления тайные,
Жизни земной предсказания смутные, —
Мы — только атомы жизни случайные,
Мира печального гости минутные.
496. «Легким ветром колышется штора…»
Легким ветром колышется штора.
Я не сплю, я томлюсь в полусне.
Беспокойные, бледные тени
Тихо реют по белой стене.
Звуки песен далеких и нежных
Надо мною чуть слышно дрожат,
И цветов незнакомых и чудных
Опьяняет меня аромат.
И звучат и мольбой, и желаньем
Чей-то вздох, чьи-то вопли: «Ко мне!..»
Беспокойные, бледные тени
Тихо реют по белой стене.
497. СОН ДУШИ
Где-то и когда-то,—
Не припомню я,—
По волнам блаженства
Жизнь плыла моя.
Небеса сияли
Радугой лучен,
Дни сменялись днями,—
Не было ночей.
Чудные напевы
Волновали грудь.
Яркими цветами
Был усыпан путь.
Пел о счастье вечном
Где-то скрытый хор,
В душу проникал мне
Чей-то светлый взор,
И звучало нежно:
«Я твоя, твоя!..»
Где-то и когда-то,—
Не припомню я.
498. «Мы одни. День печальный погас…»
Мы одни. День печальный погас,
Льется ночи дыханье тревожное.
В этот тихий, задумчивый час
Вновь обвеяло нас невозможное.
В очарованных, светлых мечтах
Снова видим мы радости вечные,
И уходит томительный страх,
И страданья молчат бесконечные.
Нарушает волшебную тишь
Песня неба туманно-далекая…
Отчего ж ты так грустно глядишь,
Королева моя темноокая?
Отчего ты склоняешь свой лик?
Пусть обвеет нас ночь ароматами,
Бог мечты, бог любви так велик,—
Отдадимся ему без возврата мы!
Мы одни. День печальный погас,
Льется ночи дыханье тревожное.
В этот тихий, задумчивый час
Вновь обвеяло нас невозможное.
499. ЛУНА
Она взошла из темных туч,
Она взошла и грустно бродит,
И свой усталый, бледный луч
Сквозь шторы окон к нам наводит.
В тревожно-смутном полусне
Мы ловим бледные узоры…
И так тоскливо стало мне,
И так твои печальны взоры.
Пусть бред любовных чар могуч,
Но миг один — и он проходит…
Она взошла из темных туч,
Она взошла и грустно бродит.
500. УМЧАЛСЯ ДЕНЬ
Умчался день. Огни заката
Померкли грустно за рекой.
И вновь душа моя объята
Туманной мглой.
Зажглись светильники ночные,
И месяц, бледный царь небес,
Зашел опять, как в дни былые,
За темный лес.
И ночь пройдет, и день настанет,
И вновь нависнет тот же гнет…
Кто в тайну вечности заглянет?
Кто жизнь поймет?
501. МНЕ ЖАЛЬ ВСЕГО
Мне жаль всего, мой милый друг,
Всего и всех мне жаль, —
Такая всюду разлита
Холодная печаль.
Взгляни, — над дремлющим прудом
Тоскует куст ракит.
Печальный месяц с высоты
На мир земной глядит.
За ночью темною опять
Унылый день взойдет,
И над усталою землей
Нависнет жизни гнет.
И нам с тобою никогда
Тоски не превозмочь,
И в сердце трепетном у нас
И мрак, и скорбь, и ночь.
И жизнь летит куда-то вдаль,
И ей возврата нет,
И всюду тусклая печаль
Скрывает яркий свет.
И всем грозит небытием
Загадочная даль…
Мне жаль всего, мой бедный друг,
Всего и всех мне жаль.
502. МЫ ОТКРОЕМ ОКНА
Мы откроем окна, мы загасим свечи,
Пусть заглянут звезды к нам с высот немых,
Пусть в молчаньи нежном смолкнут наши речи
И сердца потонут в грезах огневых.
Пусть с небес далеких, с выси беспредельной,
Залетят к нам снова радостные сны
И от жизни скучной, от борьбы бесцельной
Оградит нас лаской первый вздох весны.
503. ВСЯ ЖИЗНЬ ЗЕМНАЯ
Вся наша жизнь земная —
Бессонной муки стон,
Вся наша жизнь земная —
Намек и полусон.
Наш день — лишь отблеск слабый
Без света и огня.
Наш день — лишь отблеск слабый
Негаснущего дня.
Желанья и надежды,
Весь рой земных забот,
Желанья и надежды
Нам говорят; вперед!
А впереди — забвенье
Всего, что прожито,
А впереди — забвенье
И вечное ничто.
504. ПРИЗРАКИ СЧАСТЬЯ
Призраки счастья над морем витали,
Призраки счастья над морем шептали
Сказки любви неземной.
К берегу волны катились для ласки,
Берегу волны шепнули те сказки,
Берег — траве молодой.
Травка в саду шелестит безмятежно,
Сад весь наполнен истомою нежной,
Светлой, лучистой весной.
Выйдем же в сад, и, томясь, и желая,
Выйдем послушать, моя дорогая,
Сказки любви неземной.
505. «Эти грустные песни я где-то слыхал…»
Эти грустные песни я где-то слыхал,
Но не знаю я, где и когда…
Свет мне чуждой зари надо мной догорал,
За звездой зажигалась звезда.
Кто-то близок мне был, кто-то был мне так мил,
Кто-то шел неразлучно со мной,
И кого-то я странной любовью любил,
С кем-то жизнью дышал я одной.
Кто-то песни мне эти задумчиво пел
И кому-то я жадно внимал,
Ничего не искал, ничего не хотел,
В мире радостных грез утопал.
Разлучил нас нежданно какой-то хаос,—
Мы друг другу теперь далеки…
И меня он на скучную землю унес
Для борьбы, для труда, для тоски.
И теперь для тебя, о мой друг, я собрал,
Для тебя, — моей ночи звезда! —
Эти песни любви, что я где-то слыхал,
Но не знаю я, где и когда.
506. «Обмани мою душу усталую…»
Обмани мою душу усталую,
Беспокойную душу мою,
И под ласку твою запоздалую
Я тебе о любви пропою.
Под волшебными счастья картинами
Хлынут в грудь тихой неги струи…
И сольются с устами невинными
Помертвелые губы мои.
Ты зажжешь своим чистым дыханием
Отснявших желаний огни…
Хоть минутным, но пылким признанием
Обмани ты меня, обмани!
507. ОДИНОЧЕСТВО
По обезлиственному саду
Один бреду.
Ни в чем намека на отраду
Я не найду.
Осенний грустный ветер стонет
Среди ветвей.
О, в чем же светлом скорбь потонет
Души моей?
Кто к счастью светлый путь укажет,
Откроет рай?
Кто сердцу ноющему скажет:
Люби, желай!
В ответ мне слышатся угрозы:
Навек один!..
И проливает небо слезы
С немых вершин.
508. «Опустив свой взор, смущенная…»
Опустив свой взор, смущенная,
Сердцу вверившись вполне,
Лунным светом озаренная,
Ты приблизилась ко мне.
Звонко трели соловьиные
Разливалися в саду;
Колыхались тени длинные
На серебряном пруду.
И влились в одно мгновение
В трепетавшие сердца
Лучезарные видения
Без начала, без конца.
И померк пред светлой сказкою
Жизни горестный удел,
И над нами с тихой ласкою
Ангел счастья пролетел!..
509. В ЗВЕЗДНУЮ НОЧЬ
Мириады песчинок сияют кругом,
Небеса — словно море без дна.
То, что здесь, на земле, мы землею зовем —
Из песчинок песчинка одна.
Ужас душу объял, разум смолк… Боже мой,
Освети! Осени! Успокой!
510. «В жажде наживы, в безумной погоне за славой…»
В жажде наживы, в безумной погоне за славой,
В тусклом потоке холодных и теплых страстей
Чистое чувство теперь называют ненужной забавой,
Злобно клеймят не погрязших в болоте людей.
Смолкли поэты — сменили их песни разврата,
Гаснут печально мечтаний святые огни.
Чуткое сердце, любившее нежно когда-то,
Где ты теперь в эти тусклые, серые дни?
511. ГИМН(1-е марта 1917 года)
Ликуй, народная стихия!
Сбылись заветные мечты:
Россия, светлая Россия,
Теперь навек свободна ты!
Сияй, священная пора
Свободы, правды и добра!
Затихла боль горевшей раны,
Умолк зверей зловещий вой,
Во прах повержены тираны,
И нет сильней Руси святой!
Сияй, священная пора
Свободы, правды и добра!