Лермонтов нервно хохотнул.
– Вы рады? – ужаснулся из кресла Гоголь.
Пушкин смотрел на свою руку. На перстень. Мысль опять впилась в него. Отчего таким виноватым выглядел его давний друг? «Я не смог…» – бросил, убегая, Даль. Что? Не смог – писать?
Пушкин поднял голову и спросил:
– Что же было в вашей повести, Николай Васильевич? В той, что вы начали?
«Контр-адмирал Непир проснулся довольно рано и сделал губами: „брр…“ – что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине. Непир потянулся, приказал себе подать небольшое, стоявшее на столе зеркало. Он хотел взглянуть на прыщик, который вчерашнего вечера вскочил у него на носу; но, к величайшему изумлению, увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место! Испугавшись, Непир велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно, нет носа! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? Кажется, не спит. Контр-адмирал вскочил с кровати, встряхнулся: нет носа!.. Он велел тотчас подать себе одеться и…»
Понял, что сегодня из каюты выйти ему не придется.
Он не мог. Не мог показаться кому-либо в таком… виде.
От ужаса и стыда адмирал закрыл пустое место в середине лица обеими руками.
– Сэр?
Слуга принес одежду. Шершаво поблескивало шитье на мундире. Чугунными пароходными трубами стояли начищенные сапоги.
Перспектива одеться и выйти навстречу дню казалась немыслимой.
– Джонс, – проговорил адмирал из-под ладоней. – Будьте любезны вызвать ко мне старшего офицера Стерна.
– Очень хорошо, сэр, – последовало невозмутимое. Мундир был передоверен спинке кресла, ножки которого были прибиты к полу на случай сильной качки.
Старший офицер Стерн (будущий лорд Боу) явился незамедлительно. И доложил, что флот готов выступать:
– Видимость превосходная. Кронштадт как на ладони. Смею заметить, мы к обеду набьем русских как перепелок.
– Могу ли я положиться на вашу невозмутимость? – ответил адмирал Непир вместо приветствия.
Стерн не позволил себе нахмуриться. Но вступление встревожило его не на шутку.
– Разумеется, сэр.
На борту холера? Сгнил провиант? Команда затевает мятеж? Русские перекрыли проход минами? Что?
Адмирал отнял руки от своего бедного лица. Он был благодарен Стерну за то, что тот и бровью не шевельнул. Непир коротко описал случившееся. Стерн наклонился к лицу адмирала. Изучил. На коже не было ни шрама, ни язвы, ни провала, ни ссадины, ни красноты. Лицо адмирала там было глаже и белее бильярдного шара из индийской слоновой кости.
– Хм. Сэр. В самом деле. Сэр.
И невольно почесал кончик собственного носа – длинный и острый, служивший родовой приметой лордов Боу в последние четыреста лет. Этот жест привел адмирала в отчаяние.
– Сегодняшняя бомбардировка Кронштадта, Стерн. Ее успех откроет нам наступление на Петербург.
– Именно так. Сэр.
– Стерн, я не могу отсиживаться в каюте.
– Безусловно, нет. Сэр.
И опять коснулся собственного носа. «Прекратите уже!» – хотелось взреветь адмиралу, но он понимал, что Стерн и так старается.
– Скажите, что у вас сифилис. Сэр. Пустяки. С кем не бывает.
– Но Стерн. Каждому станет ясно, что это – не сифилис. Здесь… здесь… это просто пустое место!
Стерн покачал головой. И чтобы опять не ухватиться за собственный нос, сложил руки замком перед собой.
Непир в отчаянии ударил себя по пустому месту на лице:
– Как я могу командовать бомбардировкой… всем нашим флотом… без носа?!
– Но дорогой сэр, – попробовал ободрить старший офицер. – Не уверен, что вполне вас понимаю…
Здесь Стерн, конечно же, слукавил: понял он командира очень хорошо. Но все же сказал:
– Ваша сила – в вашем уме, вашем опыте, вашем боевом духе. А не в… гм. Сэр.
Адмирал Непир позволил своему отчаянию облечься в слова:
– О, Стерн! Ладно бы нога. Или глаз. Адмирал Нельсон блестяще воевал без того и другого. Но нос… нос… Нос.
Стерн склонил голову с идеальным пробором. И позволил себе ответное сердечное движение:
– Понимаю, сэр. Лишиться носа – это как лишиться самой сущности того, что значит быть джентльменом. Только еще хуже. Лишиться этой сущности публично. На всеобщее обозрение.
Каждое слово падало на голову адмирала раскаленной каплей. Потому что было правдой.
– О, Стерн! Какое безумное, фантастическое несчастье.
Старший офицер вскинул на командира глаза. В них блеснуло озарение. Непир заметил это. Приказал:
– Говорите, Стерн.
– Сэр. Гм. Возможно, у меня появилась одна мысль.
Заперев за старшим офицером дверь каюты, адмирал задернул занавеску на окне и повалился на койку. В жгучей надежде еще раз пощупал себя между глазами. Пальцы схватили пустоту. Темное тяжелое отчаяние наполнило его сердце. Минуты, пока старший офицер отсутствовал, показались вечностью. Старший офицер не поделился этой своей «одной мыслью». Адмирал мог только гадать: вылепить восковой муляж? В Лондоне у семейства Тюссо вон целая галерея восковых персон, весьма правдоподобных на вид. Но тогда вопрос: как потом прикрепить? Ремнем? Веревкой – с петлей на каждое ухо? Дужками – на манер очков? Клейстером? Что же делать с Кронштадтом, если?.. А с Петербургом? О, о, о!.. Деликатный стук в дверь прервал эти несносные размышления.
– Джонс! Я не вполне здоров! – рявкнул адмирал.
– Сэр.
Сердце кувыркнулось радостно.
– Стерн!
Адмирал Непир сорвался с койки. Отпер. Одной рукой он стыдливо прикрывал пустое место на лице. Надежда во взгляде сменилась обескураженностью. Руки Стерна были пусты. Тот мялся на пороге каюты. Лицо старшего офицера было особенно твердым, так что непонятно – то ли пришел с хорошими вестями, то ли чтобы сказать: мужайтесь. И подать пистолет.
– Стерн, – вопросительно повторил адмирал, – что же вы не заходите?
– Сэр. Я привел ту, которая вам поможет.
Непир стыдливо отскочил от двери, точно был не одет.
– Ту? Это – она? Дама?! Мой бог! Стерн!
– Сэр.
– Показать ЭТО – даме? О нет. Ни за что.
Непир попробовал захлопнуть дверь. Но старший офицер быстро и неучтиво поставил за порог ногу, дверь уперлась.
– Сэр, – тон его был настойчив, – этой даме можно показать все. Ее послал сам лорд Палмерстон.
Зашуршало платье. Нога в атласном башмачке перенеслась через порог – офицер Стерн заботливо распахнул дверь шире, чтобы дама втащила кринолин. Лицо ее покрывала густая вуаль. Адмирал Непир с рукой на лице дрожал от стыда. Глаза зажмурил. Какой позор. Эта битва. Эта кампания. Карьера. Честь. Все потеряно.
– Сэр, – робко, как-то по-домашнему позвал его голос Стерна.
– Дорогой сэр. – Мягкий голос дамы дышал сочувствием. Таким унизительным! Адмирал вжался в угол, вскрикнул фальцетом:
– Ах, прошу вас! Уйдите!
Дама подняла вуаль. Заколола ее край длинной булавкой. Стерн уронил подбородок на грудь, щелкнул каблуками. Голос старшего офицера окоченел от почтения:
– Позвольте, сэр, представить вас госпоже Мэри Шелли.
Глава 4. Нос
Она закончила свой рассказ и умолкла.
Молчание, которым обе ей ответили, было столь потрясенным, что несколько мгновений двигался только пар из их чашек, замерших на полпути к губам. Дамы в своих пышных платьях сами казались предметами мебели, что окружала их. Вся она была укутана в чехлы, подернутые пылью, а люстра свисала, как серый кокон. Молчание было таким выразительным и долгим, что можно было подумать, что сидевшие дамы тоже успели подернуться пылью. Одна была в палевом, другая в голубом. Платья их, как и подобает одежде леди, были сдержанных оттенков и, чтобы никто не мог приписать даме вульгарность, «новые деньги» или дурной вкус, несколько отставали от моды. Лет на десять.
– Нос? – наконец холодно выказала недоумение дама в голубом.
После чего обе ожили. Опустили верхнюю губу в чай. Потом отставили чашки. Ни одна не шевельнула бровью. Не сжала губ. Не ахнула. Обе умели сохранять самообладание, как и она сама; как подобает леди. Но не значит, что не умели глубоко чувствовать. Нос!
– У контр-адмирала не осталось даже ссадины. Ничего. Пустое гладкое место, – подтвердила прибывшая. Она отколола густую вуаль и теперь трясла головой, стараясь отстегнуть шляпку, но никак не могла нащупать и выудить конец булавки из шиньона. Прическа ее пришла в беспорядок. Дама в палевом отставила чашку и поднялась с дивана:
– Позвольте вам помочь, дорогая.
Дама склонила шляпку к ней и стояла как лошадь, которую взнуздывают. Ловкие пальцы дамы в палевом шарили в ее волосах. Всякий раз попадалась очередная шпилька, но не булавка! Между бровями легла морщинка.
Дама со склоненной головой пропыхтела:
– Мой бог, единственное, по чему я скучаю по-настоящему, – это опытная горничная, пускай бы одна на троих.
– Готово! – выудила и показала стальное жало дама в палевом.
Взлохмаченная дама освободилась от злополучной шляпки. И теперь приводила в порядок прическу.
Зеркала во всем особняке были занавешены. Она погляделась в оконное стекло. Отражение было тусклым, а потому лестным. Шторы были давно сняты, а само окно так покрылось пылью, что сквозь него с трудом можно было разобрать вывеску на противоположной стороне улицы внизу: Baker Dale. А дальше незнакомыми буквами, но дама догадалась, что то же самое или почти: Дейл, булочник. Золотистый калач развеивал лингвистические сомнения.
– Дорогая, не подходите к окну близко. Вас могут заметить.
Это было справедливо. Дама поспешно вернулась к столу. Но прежде чем сесть в свободное кресло, провела по нему пальцем. Кончик припудрило светло-серым.
– Это самая чистая комната, – постаралась подбодрить ее дама в палевом.
Дама расправила клетчатый подол и села, сжав колени.
– Зато мы нашли в буфетной чай. Чашки. И даже сумели разжечь спиртовку, не спалив при этом сам особняк, – весело заметила дама в палевом.
Дама в голубом бросила на нее неодобрительный взгляд, пропавший втуне. Отчеканила: