*
«Торжественно, в сонета строгой раме…»
Торжественно, в сонета строгой раме
Проходит жизнь. И я, созрев, пойму,
Что озорство и злоба ни к чему,
И что наш путь мы выбрали не сами.
И буду жить с открытыми глазами
И мир таким, каков он есть, приму
Я с мудростью, присущею ему,
И строгими, простыми чудесами.
Не осквернив ненужностью метанья
Осенние, прозревшие желанья,
Не распылившись в суете сует,
К неповторимой радости погоста
Я принесу торжественно и просто
Нетронутым классический сонет.
«С ухаба скачет на ухаб…»
С ухаба скачет на ухаб
Почти разбитая телега.
В пути растерян жалкий скарб,
В ушах свистит от бега.
То кочка, то ухаб, то пень —
Дороженька лесная!
Пойми — догнать вчерашний день
Ведь в завтрашнем должна я.
Скорей, скорей, еще разок.
Вот поворот, еще усилье,
Пускай не выдержит возок —
За поворотом будут крылья!
Леса! И нет пути вперед…
Не надо. Подведем итоги.
Ведь это двадцать пятый год,
Как сбилась я с дороги.
Ты слышишь, как шумят леса?
Эх, пропадай моя телега.
Вы все четыре колеса!
Так головой о ствол с разбега…
И сквозь последний шум езды
Слова слышны ответа:
Не ищут днем с огнем звезды,
Что светит в час рассвета.
ВОДА И ТРАВЫ
Вода, листва и небо.
Заката розовые на воде улыбки.
Мир, ждущий ночи. Таким он утром не был.
Голубоватым и настороженно зыбким.
Мир притаился.
В молчаньи ждет пугливом,
Пока дневная упадет завеса.
И струйкой звезды, между камней залива,
Блеснут над синим отраженьем леса.
«О, как презренно безобразны…»
О, как презренно безобразны
Нам сделки с собственной душой.
Слова и мысли можно разно
Переплетать между собой.
Но чувства ложь — или ошибка?
И прессом сдавлена тоски.
Себе самой солгав улыбкой,
Не напишу я ни строки.
Обрывки рифм и клочья метров —
Поэтов звонкий кислород —
Порывом ритменного ветра
И спазмою зажатый рот.
О, не изжить с собою спор мне.
Словесную бросаю кладь…
Бессильным совершенством формы
Небывшим бывшему под стать.
«Вот, принесла, положила…»
— Вот, принесла, положила —
Смотри сам.
Фундамент, скрепы, стропила —
Будущий храм.
Посмотрел. Усмехнулся. — Что ж?
— Неверен расчет.
— Значит, насмарку весь чертеж
Теперь пойдет?
— Нет. Посмотрим. Погоди.
Кое-что спасем.
Из остатка с тобой создадим
Не храм, а дом.
Погляди, оконная рама
У тебя какая…
— Думаешь, годна не для храма,
Для сарая?
— Не сердись, опрокинешь тушь.
Садись, считай.
— Оставь, дома все — чушь.
Все дома — сарай.
Вместо колоколов под тучей —
Кабинет и спальню?
Оставим черченье лучше.
Закрой готовальню.
«Кто-то ненужный, чужой и немилый…»
Кто-то ненужный, чужой и немилый
Неотразимою, грубою силой
Мой оборвал календарь.
И на листочке — десятое марта.
Врет она все, календарная карта.
Нынче, я знаю, — январь.
Разве весеннею, ждущею ночью
Мы выбираем пути покороче,
Разве идем напрямик?
Каждой весною нам вновь — у порога
Каждой весною другого чертога —
Песенный чудится лик.
Вслушайся только, как гулко и четко
Эхо моею проходит походкой —
Этак не ходят весной.
В марте неясны и влажны все шумы,
В марте шаги, как весенние думы,
Стелятся мягкой волной…
Ясно и четко все выверил разум.
Не оглянусь на былое ни разу.
Не погляжу я вперед.
Незачем рвать календарь понапрасну,
И без него несомненно и ясно —
Март никогда не придет.
НОВОГОДНЕЕ
В окно кафе, где каждым жестом танца —
Прямой совет.
Вдруг заговорщиком, строками стансов,
Стучит рассвет.
Я слушаю, пока еще немая,
Знакомый стук.
И потихоньку руки вынимаю
Из чьих-то рук.
За парой быстро исчезает пара
Из-за столов.
И свет, и стих вдруг эхом тротуаров
На стук шагов.
Сам, ежедневным чудом дня и речи
Встречая Год,
Рассвет мне тихо обнял плечи
И станом вьет.
«Вслед за разгулом, в дни банкротства…»
Вслед за разгулом, в дни банкротства.
Весной, за мелочь, с молотка
Пошли и знанье, и тоска,
И цель, и ум, и благородство.
А после летнего похмелья
Мне осень протрезвила ум.
И новой кладью полон трюм
И отплываю к новой цели.
Но не в эфир плыву, как в марте,
И не фрегат, а пароход
По расписанию идет
В порт, предназначенный по карте.
Мне больше сердца компас нужен.
Как механизм рассчитан путь:
Я знаю, что замерзнет ртуть
Термометров в полярной стуже.
В пути от Рака к Козерогу
Заранье в судовой журнал
Занесен мною каждый шквал,
Могущий пересечь дорогу.
Приду. И в гавани — продажа.
Сто на сто будут барыши.
Покрою там с лихвой души
Послеразгульную пропажу.
«Был день. Был дом. И были крепки стены…»
Был день. Был дом. И были крепки стены.
Был свет окна.
Была жизнь дня — мой дом — без перемены
И в ней — одна.
Вдруг ночь, налетчиком, срывая рамы.
Вломилась в дом.
За раной дому наносила рану,
Шла напролом.
Миллионом рук — и мусором развалин
Постройка дня —
Враз — взмах! и в человечью цепь вковали
Звеном меня.
И с каждым, цепью, четко — в ногу,
И все — родня!
Покуда свет швырнет назад, к порогу
У двери дня.
А день, на грохот цепи, на удары —
Стеклом окна.
Жизнь снова — дом, зажатый в тротуары,
И в нем — одна.
«Всею жизнью не измерить, не понять…»
Всею жизнью не измерить, не понять
Зияющей за каждым словом бездны
И пасть комком усилий бесполезных
На грани угасающего дня.
Идти едва. Но предъявлять права
На путь наибольшего сопротивленья,
В несбыточные верить откровенья
И вас твердить — бездонные слова.
Быть эхом слов, послушным их слугой.
Быть только их, не ждущего ответа —
Он в этом весь — нелегкий путь поэта.
Бессильного избрать себе другой,
Почти что весь. Но детская мечта жива
Все изменить, и вырвать смех успеха.
Заставить бездну грянуть громким эхом
И зазвучать покорными слова.
ДОН КИХОТ
…Куда теперь
Ты, о Геракловой мечтаешь славе?
Дон Кихот —
в полнеба —
силуэтом.
Поэтому
не год —
века.
Что ни жест —
строка, —
матерьял поэтам.
Пожинает время
Небывалые всходы
Испанского семени
В наших походах.
Так —
произвольность? —
два образа —
в один:
не знающий мер
времени —
Агасфер
И паладин —
века, не год
мировой сцены
без прав перемены
номер сольный —
Дон Кихот!
В наш поход
Не прошен,
не зван;
мишенью острот
(комический вид!)
Под пулеметы —
латы и щит!
И
вперед
мчится —
— болван! —
И Дульцинею зовет.
Милый,
даже в музее
нет Дульцинеи
и —
не было.
А небо
кровью
пылает
фоном силуэту.
Дон Кихот!
Стой!
Обратно!
так сюжета
не строят,
так
погибают
в подвиге ратном.
«В бою — минута слабости изменой…»
В бою — минута слабости изменой.
Не знаешь ли, какой холодной и немой
Вода бывает? Как надменно
Вознесся Петр над Невой?
Как непреклонно, как жестоко
Зияет шпиль за серой глубиной?
Как жутко мне, как одиноко? —
И вот, когда из полутемных арок,
Из струй дождя, из света фонарей
Я создаю и приношу себе в подарок —
О, не подарок это, а скорей
Подачка — призраков нелепые минуты,
И руку я, чужую мне, держу в своей,
И мне не нужные завязываю путы, —
Тогда — пусть площади твердят мне о борьбе
И улицы о шаге неуклонном —
Я не пойду! Пусть это ложь самой себе,
В таком бессильи и преступное — законом.
«Что наших дней искания и споры…»
Что наших дней искания и споры,
Ненужные о будущем слова…
Блистали так же купола соборов.
Все так же медленно текла Нева
И отражала в полдень эти пушки.
Кружились так же вкруг колонн снега,
Когда по этим самым плитам
Пушкин,
Слагая ямбы, медленно шагал.
ТРИОЛЕТ
Такой враждебный и чужой —
Добычей — город держит в лапах. —
Я пью его смертельный запах,
Чтоб умереть такою же чужой,
Какой прошла торцами мостовой.
Я, Дон Кихот в картонных латах. —
Такой враждебный и чужой —
Добычей — город держит в лапах.
«Лакей, подать сюда мне счет…»
Лакей, подать сюда мне счет.
Сполна все получай. —
Былым оплачен счет, а вот
Грядущее — на чай!
Звени, звени, звени, металл,
О кругленький поднос!
Кто до меня вот в этот зал
Отчаянья не нес?
И в запах вин, в горящий газ,
В твой дым, дешевый ресторан,
Кто не твердил, в несчетный раз,
Что жизнь пуста, как пуст карман, —
Ведь проносить сквозь пьяный гул,
Сквозь трын-трава, сквозь все-равно
и незнакомку, и цингу
из нас не каждому дано.
До дна пью золотой обман.
Длинней у ламп полоски тьмы —
так, значит, разбивать стакан?
так, жизнь, — с тобою квиты мы?
«Все изломать, все сжечь, все бросить…»
Все изломать, все сжечь, все бросить,
и почти жалами — в ладонь.
Без жалости, без слов. Так льдов
оскал — без слез и без вопросов.
Так скал, горящих снежной пылью.
Упорный, жесткий кверху взмах,
Так пуля, бьющая впотьмах,
В упор, в созвездье глаз — навылет.
Пусть к пропасти. Но шагом твердым.
Но над движеньем воли власть.
Ко дну прийти, а не упасть —
Моя единственная гордость.
А как жужжал, звеня, пропеллер!
Пропеллер сердца. Отражали —
Движенья губ, дрожанье стали.
Захлебываясь, руки пели.
Но выпит залпом, как аккордом.
Не жест, не взмах. Последний звук
Моих немых отныне рук,
И мне осталось — шагом твердым.