*
«Когда хрустит дорога под ногами…»
Когда хрустит дорога под ногами,
Белеет небо в вышине,
Вся даль укрыта синими снегами
И с сосен хлопьями свисает снег,
Деревья подымают к небу ветки, —
Не говорить, не думать ни о чем,
Стоять одной, вдыхая воздух редкий,
Над замороженным ручьем.
Пройдут года, и осени, и зимы,
Исчезнут в пустоту века,
Умрет земля, любовь к тебе, любимый,
Как в первый раз, послушна и ярка.
«Мои глаза тебе подарят мир…»
Мои глаза тебе подарят мир,
Зеленые, деревьев зеленее.
Сегодня снится нам обоим ширь
Лазури и зеленая аллея.
Нас делят длинные, зеленые поля,
Мы вспоминаем друг о друге на закате,
Когда нам некого увидеть и обнять
И сердце бьется, беспричинно плача.
Умолкнул мир. И умирает вечер.
Моя рука не ждет другой руки.
В деревнях замелькали огоньки,
Вдали звучит невнятная мне речь.
«Меня уводят за собой…»
Меня уводят за собой
Идущие сквозь город тучи
В леса, где сцепленные сучья
И где земля покрыта хвоей,
Где пахнет мокрою листвой
И осени печальным тленом,
Где спутались дубы и клены,
Ко мне склонившись головой.
И серый свет осенних дней
Окрасил землю нежной тенью
И освещает в отдаленьи
Дорогу тонких тополей.
«На далеких отрогах гор…»
На далеких отрогах гор
Отражается в солнце снег.
По долинам, по полю лег
И с отлогих сползает гор.
Завтра утро опять зажжет
Вдоль дороги верхушки дерев,
И распушит косматый мех
Облаков, бегущих вразброд.
И синей, впереди синей
Каждый день, что за днем растет,
И когда настанет черед —
Все проснется сквозь зелень ветвей.
«Приходила утром радость…»
Приходила утром радость
Вместе с солнцем через окна,
И дрожала, и смеялась.
Преломляясь через стекла,
Рассыпаясь по обоям.
Разбегаясь вдоль по полу
Разноцветною резьбою,
Зайчиков толпой веселой.
А потом углом загнутым
Исчезали солнца сети.
Уходили — и в минуту
Радость таяла на свете.
RILKE
Он по камням спускался меж кустов.
Хватаясь за цепляющие ветви,
Неверною ногой ища опоры
На выступе обломанном скалы.
Путь труден был и долог, но отраден.
И сердце утомленное стучало,
И пальцы рук дрожали, и колени,
Когда предстал он пред Царя Теней.
Всю скуку долгой одинокой ночи,
Весь мир любви и нежности любовной
Он перелил в трепещущие струны
И песней возвратить молил жену.
Когда ж утихли струны и когда
Он услыхал спокойные движенья
И тихое дыханье за собою
Той, для кого он в этот мир пришел, —
Он двинулся назад, согнув колени,
И снова путь томил его усталость,
И плечи опускались, — не под силу
Ему казался медленный восход.
А та, что сзади шла спокойным шагом,
Вдруг стала и чужда, и безразлична —
Ее душа уже не ощущала
Ни трудности пути, ни счастья встречи.
Он проклинал тяжелую дорогу,
Шагая, спотыкаясь меж кустов.
И полное тоски недоуменье
Им овладело и стеснило грудь.
Он захотел в последний раз увидеть
То, что он в этом мире оставлял,
И, опершись рукою о колено,
Усталым поворотом головы
Он повернулся вспять, но там в ветвях
Стояло что-то белое, чужое,
Не человек и даже не душа,
Спокойное, неведомое людям,
Невиданное ими до сих пор…
Ирина МИХАЙЛОВСКАЯ*
АПРЕЛЬ
Весенней кисти акварель, —
Сквозистый, бледно-васильковый,
Опять по-старому, но новый,
Идет по воздуху апрель.
Капель и птичьи голоса
На разных нотах переклички,
И кокон почек, по привычке,
Раскрыл зеленые глаза.
Опять апрель под облаками!
Звенит и снова замирает, —
Лады весны перебирает
Апрель воздушными руками.
Лицом к лицу поставив цель —
Поднять на нови зеленя,
Спеша, волнуясь и звеня,
Идет по воздуху апрель!
РАДУГА
Весною снится наяву,
И сон набрасывает зыбкий
Воздушный мост на синеву;
Узор ложится на канву,
И правдой кажутся ошибки…
Тогда отчетливее трель
Вверху, над гнездами, над крышей,
И говорливая капель.
Какую выдумал апрель,
То звонко падает, то тише.
Пускай рассчитаны года,
Отмерен воздух для дыханья,
И пусть исчезнут навсегда,
Как сон, ведущий в «никуда»,
Капель и птичье щебетанье.
Но эхо кроется в кустах,
И у корней — живая влага;
А синь — как озеро чиста,
И в синеве — дуга моста,
Как лента радужного флага!
«Часов не ведает счастливый…»
Часов не ведает счастливый,
Счастливые грозы не ждут…
Предвестник бурь нетерпеливый —
Метался ветер там и тут.
По сторонам — стога и жниво.
Вдали — темнело, рокоча.
В молчаньи шли, — неторопливо, —
И пело счастье у плеча.
А помнишь ли, какою странной
Была, в скрещении дорог,
Печаль мадонны деревянной
С венком увянувшим у ног?
Над нами не было тревоги, —
Менялась в золото латунь, —
И вот ударил в пыль дороги
Слезой набухшею июнь…
«Сок солнечный струится долу…»
Сок солнечный струится долу,
А долу — холод — счастье спит.
Белесоватый, млечно-голый
Хранит безмолвие зенит.
Напрасно златорунным кладом
Пленится сердце — счастья нет.
Вот — тень уродливая рядом,
Лучам шагающая вслед.
Беспечно розовою пеной
Зарделась облачная рябь.
Свод солнечный чреват изменой,
Скрывая марево и хлябь.
Беспечность… Вот она, над нами!..
Завет евангельский храня,
Как голубь спит, — своими снами
Благословив дыханье дня.
Я слушаю тебя, июнь,
Твой голос в зелени каштана.
Который? — Кажется, не юн…
Июня огненная рана!
Медвяным ветром у окна…
Вниманье ветра мимолетно.
Колышет синие полотна
Немого свода глубина.
Сквозь сеть трепещущих листов
Упали палевые блики.
На лицемерный мир двуликий —
Июня шелковый покров!
Темнеет синь над головой…
…Какая тяжесть равнодушья!
Какое собрано удушье
В июньский воздух грозовой!
ОБЛАКА
В ароматическом пуху
Сгорает лето. Наверху —
Сквозная синяя завеса,
И клубы снежной белизны
В задумчивость погружены,
Прислушиваясь к песне леса.
Летучий облачный дымок,
Как призрак легок и далек.
От снежной оторвавшись стаи.
Спешит догнать ее.
Высокое избрав жилье,
И — незаметно тает.
Все только призраки, все миф…
А солнце льет мифическое злато,
Поверить призракам уговорив, —
Земной бескрылости крылатой.
Мария ТОЛСТАЯ**
ПРОЛОГ
На небе прозрачными руками,
Сны со звездами перемешав,
Ночь идет, окутанная снами,
Слушать рост и тайный шорох трав.
Слушать ветер зыбкий и тревожный.
Плеск и бормотанье зябких вод:
— Здесь не мешкай, путник осторожный…
И в ответ им полночь где-то бьет.
Тусклый месяц изогнулся рогом,
Сумрак полон топота копыт.
Тень за тенью по пустым дорогам,
Распластавшись в воздухе, летит.
Сумрак полон вещих волхвований,
Вздохов, содроганий роковых.
Конских грив, безумных нареканий
И последних судорог земных…
Тянет тлением от каждого оврага.
Пахнет адом каждый Божий сад.
И врага не знает — скользкой шпагой
В этот час заколотый солдат.
Лорелеи косы распускают,
Голос бездны сладок и высок.
И над кладом медленно сияют
Черный Рейн и золотой песок.
А над дальним Брокеном смятенье,
Пир горой, и в пламени гора,
За которой пляшут в исступленьи
В древних рощах гномы до утра.
И над всеми — с мертвыми глазами
Серый призрак, гибель на скале.
…Сеет ночь усталыми руками
Правды и неправды на земле…
«Журчанье первых пчел…»
Журчанье первых пчел
И цвет акаций белый,
И беглый из ветвей
Сквозной горячий свет…
Но улица мертвей,
Чем улей опустелый,
Чем тот, кто не пришел,
Кого на свете нет.
Такая духота
И тишина такая,
Что больше нечем жить
И невозможно лгать.
Дневная суета
Обычно городская
Все ж легче, может быть,
Чем эта тишь да гладь.
Чем этот тусклый серп
И узкого костела
Постылый силуэт
Над каменной тщетой,
Чем тени этих верб,
Худых и полуголых,
Скользящих в сумрак лет
Сквозь хриплый голос твой.
Как долго ты тогда
Ждала и все гадала.
Придет иль не придет,
Волнуясь и смеясь.
Как долго шли года,
Как страшно ты устала…
Потом, в какой-то год,
В какой-то грустный час…
И вот навек одна
На темном перекрестке —
Что вспомнить можешь ты
Из горестей твоих?
Все ночь, как ночь: без сна,
И грязные подмостки,
И грозные мосты,
И рокот мостовых…
Уже давно замолк
Трамваев шум протяжный.
Не думай о судьбе.
Все спят спокойным сном.
Их сны не о тебе,
Печальной и продажной,
И заперт на замок
Уже последний дом.
Тебя нельзя любить.
Ты смотришь слишком смело.
Ну, что ж, он не пришел,
Его на свете нет.
Тебя нельзя забыть,
Как цвет акаций белый,
Как пенье первых пчел,
Как беглый вешний свет…
«Мокрый город затихнет, растают дома в отдаленьи…»
Мокрый город затихнет, растают дома в отдаленьи,
Поплывут светляки и зеленые звезды в листве,
Закачаются ветки, смешаются с травами тени
И, как черные зайцы, шурша побегут по земле.
Воздух после дождя, облака одичалой сирени,
Лес шумящий впотьмах и внезапный малиновый свет.
И на розовой клумбе, обнявши худые колени,
Дремлет маленький леший, чуть-чуть потемневший от лет.
«Ранним утром в дальнюю дорогу…»
Ранним утром в дальнюю дорогу
Вышли тополя из темноты.
Просыпаясь, птицы бьют тревогу,
Поднимают головы цветы
И глядят блестящими глазами,
Широко раскрытыми глядят,
Как стволы с воздетыми руками
Друг за другом в воздухе скользят, —
Как идут немые пилигримы,
Покидая темный этот сад,
Мимо сонного тумана, мимо,
И в разорванных плащах до пят…
И над ними облака в смятеньи
Расступаются перед зарей:
В сад иной высокие ступени
Открывает ангел часовой.
«Остывает земля, изнуренная светом и зноем…»
Остывает земля, изнуренная светом и зноем,
Гаснет желтая пыль, и дома закрывают глаза.
Так усталый священник качается пред аналоем,
Так склоняется он, заслоняя собой образа.
Так дрожат в полутьме восковые тяжелые свечи,
Догорая, — так тяжкое горе смыкает уста…
И тяжелые черные тени ложатся на плечи,
И, как церковь, безмолвна душа, и, как церковь, пуста.
Разве где-то в притворе, совсем в темноте на коленях
Лишь глухую старуху увидишь на вечном посту
Или нищего, что, томясь на просторных ступенях,
Заскорузлую руку напрасно простер в пустоту.
«Цветет каштан. И розовые свечи…»
Цветет каштан. И розовые свечи,
Томясь в вечернем воздухе, горят.
Слепые лепестки мне падают на плечи
И, кажется, со мною говорят.
Мелькают ласточки над синею водою,
В вечернем небе меркнет тихий свет.
Мы в сумерки идем (вдвоем с судьбою)
И с нами розовый каштанов цвет.